Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2003
Владимир Яковлевич Гельман (р. 1965) — кандидат политических наук, доцент Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Отмечаемое в декабре 2003 года десятилетие принятия нынешней российской Конституции станет одновременно юбилеем провозглашения автономии местного самоуправления (муниципальной, или местной, автономии)[1] в России. Согласно статье 12 Конституции, органы местного самоуправления не входят в систему органов государственной власти. Однако точно так же, как многие конституционные нормы — от права граждан на свободный выбор места проживания до права на прохождение альтернативной гражданской службы, — остаются в России не более чем благим пожеланием, автономия местного самоуправления в российских городах в значительной мере свелась к декларациям. Муниципальная автономия, то есть «возможность органов местного самоуправления осуществлять свою деятельность независимо от контроля со стороны вышестоящих органов управления»[2], оказалась серьезно ограничена как экономически, так и политически. В политическом плане местная автономия зачастую сводилась к муниципальным выборам, которые или вовсе не коснулись некоторых крупных городов (Казань, Уфа), или в ряде случаев носили откровенно недемократический характер (Нижний Новгород, Владивосток). В экономическом же плане хроническая несбалансированность местных бюджетов[3] привела к тому, что в начале 2000-х годов 95% российских муниципалитетов стали убыточными[4] (исключение составили монопрофильные города, связанные с прибыльными отраслями экономики).
Такой результат муниципальных реформ в России значительно контрастировал со странами Восточной Европы, в 1990-е — начале 2000-х годов более или менее успешно продвигавшимися по пути становления «северо-среднеевропейской»[5] модели местного самоуправления[6]. Но он отличался и от ряда соседей России по СНГ, где, на пространстве от Беларуси до Казахстана, местные органы власти являют собой лишь нижнее звено «исполнительной вертикали». Как и в других сферах, маятник политики в сфере местного самоуправления в России завис к началу 2000-х годов в положении «равновесия частичных реформ»[7]. К тому же этот процесс отличался весьма значительной региональной диверсификацией, демонстрируя существенные различия уровня местной автономии в тех или иных регионах России.
Поиску ответов на вопрос о причинах и следствиях такого положения дел была посвящена коллективная монография «Автономия или контроль? Реформа местной власти в городах России, 1991-2001»[8]. В ней мы отмечали, что успеху муниципальной политики в России препятствовало не только неблагоприятное «советское наследие», но и ряд институциональных и политических факторов. Институциональный дизайн политической системы страны (созданный как на федеральном, так и на региональном уровне) воздвиг на пути реформ местного самоуправления мощный фильтр в лице различных «групп вето». Растянутый во времени процесс институциональных изменений (только принятие базовых федеральных законов о местном самоуправлении растянулось почти на четыре года) заблокировал возможности становления муниципальной автономии во многих российских городах. Слабая связь курса реформ в сфере местного самоуправления с политикой реформ в других сферах (на что также повлиял российский институциональный дизайн) влекла к принятию противоречивших друг другу решений. Так, в части местного налогообложения решение задачи создания институтов местного самоуправления оказалось несовместимым с попытками финансовой стабилизации, что нанесло сильный удар по местным бюджетам[9]. Наконец, стихийная передача федеральным Центром в 1990-е годы своих полномочий на уровень регионов[10] привела к тому, что судьба местной автономии в российских городах в гораздо большей мере стала зависеть от сочетания различных внутрирегиональных факторов, чем от политики Центра.
В начале 2000-х годов ситуация существенно изменилась. На смену стихийной фрагментации и регионализации российского государства пришла политика рецентрализации управления страной, получившая название «федеральная реформа»[11]. Одновременно десятилетие глубокого спада производства и социально-экономического кризиса сменилось тенденциями экономического роста, а приостановленные рыночные преобразования приобрели новый динамизм. Однако влияние этих процессов на реформы местной власти оказалось противоречивым. «Федеральная реформа» была реакцией на упадок административного потенциала российского государства и представляла собой серию шагов по его восстановлению. Однако в отношении изменений политического режима эти шаги были направлены на монополизацию и концентрацию власти в руках Кремля. Такая политика оставляла мало места для политически автономного местного самоуправления и предполагала лишь его встраивание в административную иерархию. Не случайно предложенный в мае 2000 года от имени российского президента первый проект поправок к федеральному закону о местном самоуправлении предполагал отказ от проведения всеобщих выборов мэров городов с населением свыше 50 000 жителей и предоставление губернаторам почти ничем не ограниченного права отстранять мэров городов от должности[12]. И хотя позднее, в ходе обсуждения в Государственной Думе летом 2000 года, данные поправки были весьма значительно смягчены, если не сведены на нет, именно эти предложения демонстрировали истинные намерения новой российской власти в отношении местного самоуправления[13].
Вместе с тем экономический рост и необходимость проведения новых реформ, включая налоговую и жилищно-коммунальную реформы, ставили новые вызовы перед политикой Центра в сфере местного самоуправления. Централизация бюджетных потоков привела к тому, что доля федерального бюджета составила в 2002 году 63% всех налоговых доходов российского государства[14], по сравнению с менее чем 40% в 1998 году[15]. В результате доля муниципалитетов в распределении налоговых доходов в 2000-2001 годах оказалась еще более сокращена, в то время как их доля в общих расходах государства оставалась весьма высокой даже по меркам стран Западной Европы[16], что усугубляло зависимость муниципальных бюджетов от федеральных и региональных субсидий на фоне скудной налоговой базы. Именно на муниципалитеты все в большей мере ложился груз ответственности по неисполненным социальным обязательствам государства, общая сумма которых в 2003 году составила 6,5 триллиона рублей в год, почти в два раза превышая объем всего федерального бюджета[17]. Несмотря на то что экономический рост в России объективно способствовал проведению курса фискальной децентрализации[18], стремление правительства к все большей концентрации финансовых ресурсов в Центре и к перекладыванию ответственности за текущее положение дел на органы местного самоуправления блокировало муниципальные реформы. Таким образом, наметился серьезный разрыв между курсом Центра по концентрации политической власти и финансов в своих руках и его потребностями в эффективности и стабильности муниципальной власти, способной обеспечить управляемость на местах. Равновесие частичных реформ в системе местного самоуправления оказалось неустойчивым. Как отмечал один наблюдатель, «ясно, что в этой сфере грядут серьезные перемены. Неясно только, будут ли они к лучшему»[19].
Следствием этого разрыва оказался своего рода поворот всей федеральной политики в сфере местного самоуправления по сравнению с предшествующим десятилетием. В 1990-е годы органы местного самоуправления в ряде городов смогли достичь определенного уровня политической автономии на фоне дефицита экономической автономии, что стало побочным продуктом неэффективной политики Центра. Вектором развития 2000-х годов, напротив, стало намерение Центра обеспечить экономическую состоятельность органов местного самоуправления за счет снижения уровня их автономии. Этот подход лег в основу нового проекта муниципальных реформ, который был подготовлен рабочей группой президентской администрации под руководством Дмитрия Козака в рамках широкой программы мер по разграничению полномочий между Центром, регионами и местным самоуправлением.
В конце декабря 2002 года проект нового федерального закона «Об общих принципах местного самоуправления в Российской Федерации» был внесен в Государственную Думу. Его обсуждение в Думе проходило непросто, о чем свидетельствует не только небывало большой объем поправок к законопроекту (свыше 6500), но и итоги голосования. Во втором, решающем, чтении, состоявшемся 11 июня 2003 года, против законопроекта выступили как коммунисты и их союзники — аграрии, так и фракции СПС и «Яблоко». Тем не менее проект, набравший 231 голос (при необходимых 226), был одобрен Думой благодаря поддержке пропрезидентских фракций[20]. И хотя окончательное принятие законопроекта перенесено на осень 2003 года, а его вступление в силу было отложено до 1 января 2006 года, следует полагать, что принципиальное решение уже состоялось. Что же сулит новый этап реформы местной власти более чем 12 тысячам российских муниципалитетов и населяющим их гражданам?
Новый закон о местном самоуправлении: шаг вперед, два шага назад
В целом, логику нового закона о местном самоуправлении можно кратко обозначить как бюрократическую рационализацию. Хотя законопроект призван обеспечить управляемость муниципалитетов, он исходит из представлений о местном самоуправлении как сугубо административном (а не политическом) институте. Само понятие «местное самоуправление» хотя и не исчезло из официального лексикона, но его смысл оказался выхолощен. Новый закон рассматривает местное самоуправление как «публичную власть», призванную обеспечивать решение вопросов местного значения. Тем самым, произошла «мягкая» ревизия статьи 12 Конституции России. Такой подход, как отмечали многочисленные критики проекта[21], был направлен на «огосударствление» местного самоуправления (в духе земских контрреформ 1890-1892 годов).
Важнейшей инновацией нынешнего этапа муниципальной реформы стало разделение муниципалитетов на несколько типов. Законопроект обязывает создавать органы местного самоуправления в поселениях с числом жителей свыше 1000 человек, а также муниципальных районах, внутри которых должны создаваться муниципалитеты на уровне поселений, и в городских округах (внутри которых полномочия не делятся между муниципалитетами разных уровней). Иначе говоря, подобно практике большинства европейских стран, законопроект закрепляет в России двухуровневую модель местного самоуправления[22], тем самым сочетая поселенческий и районный принципы его территориальной организации. При этом, однако, определение границ и статуса муниципальных образований, в том числе — придание статуса городских округов малым и средним городам, было отдано на откуп органам власти регионов[23]. Исключение из общих правил (как и ранее) составили Москва и Санкт-Петербург: под давлением влиятельного лобби мэрии Москвы вопрос об организации местного самоуправления в этих городах был оставлен на усмотрение региональных властей. На усмотрение региональных властей был также отдан вопрос об организации власти на уровне муниципалитетов: законопроект предусматривает как модель всеобщих выборов мэра, так и вариант наемного управляющего по контракту с представительными органами местного самоуправления. При этом распространенного во многих городах России совмещения должности мэра и главы представительного органа местного самоуправления законопроект не допускает. Но, пожалуй, наиболее политически спорным стало предложение разработчиков законопроекта, которое предусматривало право губернаторов отстранять от должности глав муниципальных образований (включая мэров городов) без решения суда. Лишь после серии протестов со стороны муниципалитетов и ряда думских фракций от этой нормы было решено отказаться[24].
Если в части организации местной власти новый закон, хотя и со многими оговорками, все же работает на повышение уровня муниципальной автономии, то в части разграничения полномочий между уровнями власти и финансового обеспечения муниципалитетов приходится говорить об обратном. Ключевым аспектом реформы стало внесение поправок в Бюджетный и Налоговый кодексы. Эти законы были приняты в 1998-2000 годах в неблагоприятном для муниципалитетов варианте из-за соотношения сил различных заинтересованных групп, поскольку по разным основаниям и федеральное Министерство финансов, и региональные органы власти выступали сторонниками сужения доходной базы местного самоуправления[25]. В 2002-2003 годах эта ситуация практически воспроизвелась в прежнем виде: Минфин заблокировал внесение этих поправок (что, собственно, и вызвало отсрочку вступления в силу нового закона). Однако позиция правительства в сфере местных финансов носит весьма амбивалентный характер. Она сводится к уменьшению объема доходов местного самоуправления, которые поставлены в зависимость от расходных обязательств муниципалитетов[26]. С одной стороны, сегодня декларируется неотчуждаемый налоговый минимум муниципалитетов, призванный обеспечить минимальные социальные стандарты на уровне местного самоуправления. Но с другой стороны, упор при этом делается не на обеспечение экономической автономии муниципалитетов за счет собственных доходов (которые дадут, по некоторым оценкам, не более 4-7% в муниципальные бюджеты),[27] а на другие инструменты. Первым из них является фактический возврат к существовавшей в советские времена «веерной» модели распределения бюджета «сверху вниз», когда сбалансированность местных бюджетов достигается за счет субсидий и дотаций из бюджетов вышестоящего уровня власти. Наиболее значимые налоговые доходы будут делиться между федеральным и региональными бюджетами и лишь затем возвращаться муниципалитетам по нормативам, утвержденным Центром, и во многом в зависимости от доброй воли с его стороны.
Другим мощным инструментом политики становится межмуниципальное бюджетное выравнивание. Новый закон предполагает принудительное изъятие средств муниципалитетов с относительно высокими доходами на душу населения (более чем в два раза превышающими средний показатель по тому или иному региону) в пользу наиболее обделенных доходами муниципалитетов региона. Этот подход встретил серьезную критику со стороны либеральных экспертов, которые доказывали, что политика бюджетного выравнивания на межмуниципальном уровне в России подрывает стимулы к экономическому развитию, прежде всего, в крупных городах, которые служат «моторами» экономического роста, и, по сути, ведет к росту административных барьеров для становления бизнеса[28].
Но, пожалуй, наиболее мощным ударом по муниципальной автономии может стать предусмотренный в новом законе механизм фактического банкротства местного самоуправления и введения региональными органами власти внешнего управления в муниципалитетах в случае, если муниципальные долги превышают 30% объема их текущего бюджета. Аналогичную процедуру Центр предполагает ввести и в отношении региональных органов власти в случае превышения лимитов их долговых обязательств. На практике угроза муниципальных банкротств на фоне зависимости органов местного самоуправления от дотаций и субсидий из вышестоящих бюджетов может стать орудием политического давления на мэров российских городов, как это уже происходило и ранее в ряде случаев[29]. Возможность селективного применения этого механизма создает стимулы для широкомасштабного перераспределения муниципальной собственности по образцу распространенного в российской экономике в начале 2000-х годов процесса «захвата предприятий»[30]. Во всяком случае, новый закон не только не предусматривает гарантий против подобного развития событий, но и прямо подталкивает к нему. Однако если банкротство предприятий затрагивает лишь интересы менеджеров и отнюдь не всегда ставит под удар рядовых работников, то заложниками муниципальных банкротств могут стать миллионы российских горожан. Речь идет не только об очередном росте тарифов на коммунальные услуги, но и, например, о неочевидной судьбе собственников приватизированных квартир в многоквартирных домах, которые на сегодняшний день принадлежат муниципалитетам.
Обосновывая свой подход к решению проблем местных финансов при обсуждении законопроекта в Думе, представители правительства утверждали, что эти меры повысят эффективность управления и исключат нецелевое расходование (иными словами, растрату) бюджетных средств. Действительно, случаи, когда мэр того или иного города финансирует за счет бюджета «придворную» футбольную команду вместо ремонта канализации, нередки. Но, поступая подобным образом, правительство уподобляется родителям подростка, которые сами покупают сыну каждый стаканчик мороженого или билет в кино из опасений, как бы их взрослеющее чадо не тратило деньги на игровые автоматы. Однако такое воспитание дает прямо противоположный эффект: если подросток не имеет легальной возможности самостоятельно заработать деньги, то он будет решать свои финансовые проблемы, прибегая к насилию над сверстниками и над окружающими. Точно так же можно ожидать, что и муниципалитеты будут пополнять свою казну за счет новых поборов как с предпринимателей (скажем, в форме «добровольных» взносов на местное развитие), так и с простых граждан.
Центры versus периферии: кому нужна автономия
Подводя итоги, можно сказать, что новый закон ориентирован скорее на то, чтобы переложить на муниципалитеты ответственность за решение вопросов местного значения, а заодно — и часть государственных обязанностей вместо создания условий для того, чтобы решать их на самом деле. В этой связи можно утверждать, что движущей силой нынешней политики Центра в сфере местного самоуправления являются даже не столько интересы обеспечения его эффективности, сколько «управленческая» идеология. В ее основе лежат нормативные представления о власти как о единой корпорации, в рамках которой органы местного самоуправления являются нижним линейным звеном в системе соподчиненности органов управления верховному правителю страны, будь то царь, генеральный секретарь или президент[31]. Проявления подобной идеологии на практике заметны сегодня в отношениях федерального Центра и с иными акторами политического процесса, будь то партии, средства массовой информации или крупный бизнес. Тем важнее понять, каковы перспективы частичного отказа от муниципальной автономии для развития России в начале XXIвека.
Последствия принятия нового закона о местном самоуправлении неодинаковы для разных типов российских муниципалитетов. Вряд ли многое потеряют, например, сельские районы и большинство малых городов. Их экономическая автономия и без того во многих случаях находится на крайне низком уровне, а бюджеты являются фикцией: фактически речь идет о финансировании по смете, утвержденной вышестоящими органами власти. То обстоятельство, что теперь бюджетные нормативы будут определяться не региональным начальством, а Центром (как в «старые добрые времена» СССР), существенного значения для них иметь не будет. Разве что выпросить бюджетные средства станет теперь сложнее. Иначе ситуация выглядит для крупных и средних городов — реальных и/или потенциальных доноров федерального и региональных бюджетов. Часть из них окажется реципиентами, а другие не только будут вынуждены отдавать еще больше средств (в том числе и для поддержания на плаву своих «братьев меньших» из сел и деревень), но и столкнутся с проблемами передела муниципальной собственности. Не случайно сами муниципалитеты фактически раскололись по отношению к новому закону. Самое крупное их объединение — Конгресс муниципальных образований России — в целом поддержал проект реформ, в то время как объединяющий крупные города Союз российских городов безуспешно настаивал на расширении доходной базы местных органов власти[32].
Между тем такое противоречие лишь отражает принципиальный конфликт между центрами и перифериями, который во многом определяет тенденции политического и экономического развития в России и в ее регионах в ходе постсоветской модернизации. С точки зрения отношений центр–периферия пространство страны выглядит совершенно иначе, чем на административной карте: оно распадается на модернизационные центры, в роли которых выступают, в первую очередь, крупные и крупнейшие города и их агломерации, и отсталые периферии и полупериферийные зоны, в которые проваливается почти все остальное пространство страны[33]. Центры служат для России трансляторами инновационных процессов, включая, например, распространение современных информационных технологий[34], в то время как остальная страна в лучшем случае пассивно адаптируется к переменам, в худшем — сопротивляется им с разной степенью успешности. Крупные города при сохранении нынешних темпов экономического роста в России через пару десятилетий имеют все шансы интегрироваться в культурном и технологическом отношении в европейское пространство, в то время как периферия, вероятно, так и обречена прозябать бессмысленной и безнадежной «мертвой зоной».
В рамках этого конфликта закон, перераспределяющий ресурсы в пользу периферий за счет центров и ограничивающий автономию последних, можно рассматривать как шаг, который равняет развитие страны по уровню отсталых зон ее пространства. Отчасти этот курс в сфере местного самоуправления обусловлен тактическими интересами правящей группы, которая подобным образом оплачивает электоральную лояльность своих сторонников. Именно российские периферии составили электоральную базу «партии власти» на федеральных выборах 1999-2000 годов, в то время как крупные города стали оплотом не только либеральной, но и (в некоторых случаях) «левой» оппозиции[35]. В свою очередь, именно периферии сами служат питательной средой для воспроизводства «управленческой» идеологии. Но в среднесрочной перспективе такого рода решения отбрасывают центры на уровень периферий, ставя под сомнение не только реализацию амбициозных планов типа удвоения объема ВВП, но и надежды наиболее образованной и квалифицированной части россиян — жителей крупных городов — на жизнь в достойных условиях городской среды. Пытаясь поставить муниципальную автономию под свой жесткий контроль, российские власти уже в который раз стремятся решить дилемму между свободой и равенством в пользу равенства в нищете. Но, поскольку такая политика не встречает серьезного сопротивления со стороны побежденных центров, постольку периферии пока сохраняют господство в российской политике, несмотря на все преобразования последних полутора десятилетий. Будущее покажет, являются ли эти тенденции преходящими и временными, или же муниципальной автономии в России суждено надолго оставаться не более чем «потемкинской деревней», которую уже покинул Потемкин.