Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2003
Александр Евгеньевич Куланов (р. 1970) — журналист-японист. Стажер аспирантуры
Токийского университета.
Юлия Борисовна Стоногина (р. 1967) — журналист, специалист в области PR и
имиджмейкинга, генеральный директор PR-агентства «Инсайдерс».
Имидж государства создается из разнородного материала — это пестрая смесь экономики, политики, географии и климата. К нему имеют отношение и яркие приметы исторического прошлого, и футурологические прогнозы. У имиджа есть базис и надстройка: с одной стороны, он монолитен и стабилен, с другой — изменчив и текуч. Кроме того, формирование имиджа любой страны происходит параллельно на двух уровнях: официальном и приватном.
Приватный имидж — дело самообразования, спонтанного интереса к стране, частного дружеского общения с ее гражданами; это вещь вполне индивидуальная и, как правило, имеет прикладной, потребительский характер, ограничиваясь десятком книг и альбомов, безопасным кулинарным опытом, экзотическими вкраплениями в интерьер и одежду. Имидж официальный — дело рукотворное, планомерное и корыстное. Субъективная и почти художественная тема под названием «имидж страны» становится объективной и остро актуальной, когда превращается в государственную политику.
Россия и Япония приобрели поистине уникальный опыт построения взаимных образов при почти полном отсутствии политической реальности. С этой точки зрения отношения наших стран не имеют мировых аналогий.
Как мы строим образ Японии
Сегодня у русских лучше получается строить не социально-политический образ Японии, а поэтический и дзэнско-самурайский. Он привлекателен, но часто не имеет никакого отношения к оригиналу. Быстрые и впечатляющие шаги Японии на путях западной цивилизации почти незаметны большинству россиян, культивирующих образ экзотической страны, живущей в темпе неспешных традиций. И все же Япония для России не может остаться в рамках приятной экзотики, как, например, Индия или Непал, поскольку имеется наш совместный с Японией исторический опыт — и в немалой степени это опыт военных противостояний.
И для русской, и для японской стороны существует свой набор положительных и отрицательных стереотипов, за рамки которых очень трудно выбраться.
Отрицательных стереотипов, с помощью которых русские описывают Японию, несколько. Первый и самый архаичный из них выражен в строчке: «Врагу не сдается наш гордый "Варяг"». Он связан с неожиданной, а потому нелогичной победой японцев в войне с дряхлеющим царизмом. Обычно к этому факту добавляют еще оккупацию Приморья во время гражданской войны и русское золото, припрятанное в японских банках. Второй стереотип: неуемная агрессивность азиатского соседа до и во время Второй мировой войны (инциденты на Халхин-Голе, озере Хасан, в Охотском море); подавленный, но далеко не изжитый комплекс самурая. Третий: Япония — по заслугам наказанная пособница фашистской Германии, которая не может выставлять свои претензии стране-победительнице. Если она делает это — значит, с целью милитаризации и дальнейшего захвата всего Приморья. Третий тезис наиболее молодой и агрессивный. Важно, что в этом случае он к тому же подпитывается самими японцами, без конца теребящими проблему «северных территорий».
Положительные стереотипы в этом смысле проще и понятнее: бусидо и гейши — это романтично, суси и Мураками — это модно, электроника и автомобили — это круто. То есть популярный японский миф, от которого сами японцы уже здорово устали и который, по мнению известного слависта Мицуёси Нумано, является «проблемой русской культуры, а не японской»[1].
Можно заметить, что негативные стереотипы в основном политические, позитивные — культурно-потребительские.
Чтобы окончательно все запутать, добавим: имидж, кроме того, имеет ярко выраженный территориальный окрас. В Москве он один, на Дальнем Востоке — другой. Чем ближе к границе, тем хуже имидж соседа. Острая тяга среднеполосных россиян к далекой и занимательной для них Японии с лихвой возмещается острым недоброжелательством к ней дальневосточников. Для Японии характерно то же самое. Хоккайдосцы, по отзывам, гораздо резче высказываются о северном соседе, чем рядовые токийцы или осакцы, которые, похоже, вообще имеют слабые представления о географическом положении Москвы и лучше могут описать какой-нибудь Спрингфилд в Аризоне.
Как японцы строят образ России
А что с другой стороны? Увы, там картина не лучше. Россия — страна, давшая миру любимых в Японии Чайковского, Толстого и Достоевского (японцы даже употребляют специальный термин — Толстоевский), — сильно испортилась за время существования СССР. Это русские, вероломно нарушив пакт о ненападении, разгромили Квантунскую армию в 1945 году, захватили Курильские острова, часть которых (и в этом в Японии уже никто не сомневается) всегда принадлежала империи Тэнно. Это русские, попирая нормы международного права, вывезли в Сибирь 600 тысяч военнопленных, многие из которых умерли там от голода и холода. Наконец, новая Россия, на которую возлагались большие надежды, по-прежнему остается полудикой и опасной страной. Она не хочет возвращать «северные территории», ее политические ориентиры неясны, а правительство делает слишком немного для поощрения нормального бизнеса. Довольно привлекательно выглядели оба русских президента — первый здорово играл на барабанах, а второй действительно оказался дзюдоистом, но дальше этого дело почему-то не идет.
Положительный образ России в глазах японцев держится сегодня только на плечах представителей русской культуры, интерес к которой хотя и снижается в Японии, но, по счастью, довольно медленно. Ростропович и Спиваков, Гергиев и Кисин, Ананиашвили и Чхартишвили — российская культурная экспансия в Японии ограничивается этими именами (заметим, что ни одного этнического русского среди них нет, они представляют куда более мощный — общероссийский — пласт культуры, но для японцев логично воспринимать их как русских). Правда, в последнее время японцы, благодаря соотечественникам-славистам, познакомились с переводами современных российских литераторов, в частности Пелевина и Сорокина. К сожалению, постмодернисты — неподходящая производительная сила для создания какого-либо положительного образа; их призвание в разрушении стереотипов, но без последующей созидательной работы. Точно так же, если неподготовленный русский читатель возьмет в руки книгу «Только моя Япония» Дмитрия Пригова, картины культурных патологий надолго отобьют у него желание разгадывать загадки Востока.
Но традиционный образ страны с богатой культурой для поколения, рожденного в эпоху глобальных технологий, выглядит несколько статично. Что же касается куда более динамичных социально-политических реалий, Россия, так же как и Япония, меняется гораздо быстрее устаревших представлений о ней. Этот информационный зазор можно заполнять чем Бог на душу положит — в плюс или в минус. Так, образ современной России в глазах молодых японцев становится во многом таким, каким его формируют японские политики. Ныне покойный премьер-министр Обути, похоже, искренне надеялся установить с Россией качественно новые отношения, для чего основал японско-российский Центр молодежных обменов (Центр Обути), финансируемый за счет МИД, и выделил для этого около 20 миллионов долларов. Эту линию продолжал с 2000 года бывший самым приближенным к Обути лицом «серый кардинал» японского внешнеполитического ведомства Мунэо Судзуки.
Ныне действующий премьер-министр Коидзуми проводит более жесткую линию по отношению к России. Неосторожно выйдя на политическую поверхность в середине 2002 года, Судзуки получил сильнейший удар от противоборствующей партийной группировки и оказался в опале. Буквально за пару-тройку недель японская пресса создала Судзуки имидж «самого плохого» человека в Японии, японское правительство лихорадочно смещало «резидентов Судзуки» в своих посольствах по всему миру, а его коллеги-госчиновники публично каялись и отвечали рублем (то есть иеной) за политическую близорукость. Помимо обычных для политического скандала обвинений в коррупции и взятках Судзуки — характерный момент — инкриминировали еще и активизацию контактов с русскими журналистами и политиками с целью улучшения личного паблисити в России. В результате политического уничтожения Судзуки был в очередной раз сильно поврежден имидж как одной, так и другой страны — «одно опадающее дерево шумит больше, чем лес, который распускается».
А имиджмейкеры кто?
Исключая немногих счастливцев, располагающих деньгами, временем и задатками полиглота, основная масса населения получает сведения о зарубежных странах опосредованно — через СМИ, литературу, культурные события. При этом наибольшее доверие опосредованная информация вызывает, когда она исходит от привлекательной и авторитетной личности.
Представителям бомонда и творческой интеллигенции за рубежом обеспечен самый теплый прием в качестве лучших кандидатов на роль международных промоутеров, где бренд, который они продвигают, — это страна. Голос этих людей обычно слышен на родине, они там ньюсмейкеры и, следовательно, — потенциальные имиджмейкеры. Смыкая два уровня формирования образов (официальный и приватный), им показывают лучшие стороны национальной жизни, размещают в престижных гостиницах, организуют экскурсии и пресс-конференции, они общаются с представителями местной элиты и так далее. Неудивительно, что в результате такого познания чужой страны многие из представителей этой «активной фракции общества»[2] сразу проникаются искренней и вполне справедливой любовью к ней, а их яркие и, как правило, восторженные впечатления тиражируются потом на родине средствами массовой информации. Эта бескорыстная любовь неофита — к сожалению, самый примитивный уровень страноведения. Гораздо более объективный образ, выгодно отличающийся и от официального и от приватного имиджа страны, могли бы представить специалисты — ученые-страноведы, переводчики — рабочие лошадки, занимающиеся объективными исследованиями. Это люди с наиболее достоверным, уважительным без иллюзий, взглядом на страну, но их фундаментальные знания сегодня не слишком востребованы обществом потребления и массовой культуры.
В «японской» теме в искусстве и литературе в последнее десятилетие отметились практически все модные персонажи, народные любимцы: Виктор Пелевин и Дмитрий Пригов, Александр Митта и Роман Виктюк, доступными им средствами создав по очередному, персональному образу Японии. (Не забудем, что образованная публика пьет и из других, западных, источников — поэтому Айрис Мэрдок и Алессандро Баррико, Ван Гог и голливудские римейки в свой черед удобряют благодатную почву, на которой сеют российские японофилы.) Но что заслуживает внимания — это нередкое разочарование самих добровольных промоутеров, когда им вдруг удается увидеть живую современную страну без традиционного покрывала ваби. Стоит им познакомиться ближе с японской реальностью, в идеализацию которой они внесли свой вклад, как их отзывы начинают сильно горчить. Виктор Ерофеев с сожалением констатирует: «Современная японская культура — это культура, которая обесцвечивается, уходит в развлечение и этого уже почти не стесняется, в отличие от русской культуры». Кумир российских поклонников восточных единоборств, автор бестселлера «Кэмпо — традиция воинских искусств», профессор Александр Долин разбивает устойчивые представления русских о японцах как о мастерах карате и дзюдо: «В Японии боевые единоборства находятся, на мой взгляд, в большом загоне, если иметь в виду их место и роль в общественной жизни. Это странно для родины карате. Хотя многочисленные секции будо существуют, пропаганды этих национальных японских воинских искусств не ведется практически никакой». Более того, те из японцев, кто изжил островное мышление, раздвинул рамки гомогенной культуры, сами не скрывают от русских или кого бы то ни было еще многочисленных проблем своей страны, а некоторых просто раздражает наше безотчетное упоение «страной восходящего солнца». Высокопоставленный японский дипломат Акио Кавато высказался по этому поводу с недипломатической прямотой: «Наибольшей популярностью в России пользуется Япония, которая осталась в далеком прошлом».
Печальнее этого тезиса только другой: что даже оставшаяся в прошлом Россия все меньше интересует японцев.
Идеология имиджа и деньги
Изменение стереотипов — процесс трудный, длительный и затратный. Здесь требуются государственная воля плюс коммерческая инициатива. Используя средства массовой информации, книгоиздание, общественные проекты и частные контакты, власть может в значительной степени влиять на создание имиджа страны в глазах иностранцев. Но имидж — только надстройка реальности. В добрые старые годы, во времена Александра Попова и ЭВМ, образом еще можно было подменить действительность, но не сегодня, в эпоху глобальных технологий, когда система спутникового слежения опровергнет любой пиар уже к следующему выпуску новостей.
Японии в этом смысле значительно легче: она возбуждает естественный интерес как государство, занимающее второе место в мире по экономическим показателям. Кроме того, строительство позитивного имиджа страны в глазах мирового сообщества имеет там форму государственной политики — то есть подкрепляется бюджетными деньгами, что Япония может себе позволить, несмотря на внутренний экономический кризис. Крупнейший в России японский культурный инвестор — Японский фонд — расходует довольно значительные суммы на проведение культурной экспансии и организацию культурных и научных обменов. Правда, есть два нюанса, которые несколько портят картину работы Японского фонда в России. Во-первых, это общее невнятное отношение к нашей стране. Японцы никак не могут понять: надо ли популяризировать у нас Японию с азов, как они это делают в развивающихся странах, или мы уже достаточно хорошо их знаем? Во-вторых, деятельность Японского фонда тоже стереотипно ограничена поддержкой сугубо академических исследований и обменов. Такой подход не помогает расширять аудиторию интересующихся Японией россиян и преграждает путь качественной информации о современной — живой — Японии.
В отличие от Японии, успехи России, как в международных, так и в домашних делах, выглядят неблестяще. Неудивительно поэтому, что Россия пока плохо трудится над строительством собственного имиджа, и, к сожалению, это верно не только для российско-японских отношений. Еще в 1999 году в статье в газете «The Moscow Tribune»[3]говорилось, что негативный имидж России — главная причина того, что ее покидают российские деньги и обходят стороной западные инвесторы. С тех пор, правда, у нас сменился президент. Были предприняты, как минимум, две серьезные попытки вернуть российские деньги в страну. Хочется верить, что аморфные, мутные очертания постепенно приобретут облик России XXI века, с ее твердыми политическими принципами и полными экономическими закромами. Тогда, возможно, найдутся и финансовые резервы для сознательного построения государственного имиджа.
Не комментируя идеологическую сторону, можно сказать, что СССР был лучшим примером того, как мощная, целенаправленная и оплачиваемая работа по созданию имиджа великой, сильной и доброй страны (постаринке- «пропаганда») разгоняет волну исторической инерции на десятилетия. Образ сверхдержавы и по сей день занимает воображение мирового сообщества, не говоря уже о ее бывших гражданах. Многие россияне — от токаря-фрезеровщика до чиновника МИД — вполне уверены, что огрызками имиджа сверхдержавы ее друзья и недруги могут питаться еще долгие годы.
В новый век обе страны вступили в состоянии парадоксального дисбаланса, в системе притяжения-отталкивания. Япония — экономический гигант с карликовым политическим весом и клеймом страны, проигравшей главную войну прошлого столетия. Россия — огромная страна с подорванной экономикой, но традиционно влиятельный голос в международных спорах. Япония, в лихорадочном поиске того, как расширить свое влияние в мире, не прочь воспользоваться для этого поддержкой России как государства, являющегося Постоянным членом Совета безопасности ООН. Россия, будучи потенциально заинтересована в иностранных инвестициях, надеется на значительные финансовые вливания японцев, с помощью которых удастся оживить богатые, но заброшенные Сибирь и Дальний Восток. Существует даже довольно анекдотичная физиогеографическая теория сближения и противоборства стран, основанная на сходстве их географических очертаний с соответствующими детородными органами. Согласно этой теории, Японии, с ее выраженным маскулинным абрисом, и России, с ее феминными очертаниями, предназначены соединение и плодотворный союз.
Такому неизбежному, казалось бы, стремлению России и Японии друг к другу постоянно преграждает путь одна и та же практическая проблема. Речь, конечно же, идет о территориальном вопросе и сопутствующей ему скудости японских инвестиций в Россию.
Территориальная проблема
Территориальная проблема «перегрета», как иена на биржевых торгах, и регулярно дает повод для политических спекуляций. Российская сторона высоко оценивает стоимость природных ресурсов Южных Курил — до 2,5 триллиона долларов. Японцы же, обещая открыть иеновый кран после заключения мирного договора (то есть, в японском понимании, передачи островов), оговаривались, что объем инвестиций в Россию может быть сравним с объемом вложений в Китай (а эти цифры на несколько порядков ниже «стоимости» островов). Но… только сравним. Не пожелавший назвать своего имени источник в МИД Японии заметил, что перед Китаем у его страны есть существенные моральные обязательства. Имидж Японии в Китае сильно испорчен фактом оккупации во время Второй мировой войны, так что теперь японцы откровенно платят за хорошее к себе отношение. Заострять территориальные вопросы с Китаем и Кореей преждевременно, поскольку за неполные шестьдесят лет Япония еще не успела — деньгами и публичными декларациями на форумах АТР, АСЕАН и других — развеять прочно укоренившийся в представлении всей Восточной Азии образ агрессора, оккупанта и арийца среди азиатов. Провоцировать оскорбленные страны с поднимающейся экономикой было бы недальновидно.
В то же время, с японской точки зрения, результаты Второй мировой войны не могли негативно повлиять на имидж Японии в глазах россиян. Прямо как у Жванецкого — «очень важно выбрать себе победителя». Презумпция исторической вины Советского Союза, а затем и России перед Японией позволяет сегодня Японии требовать у России уступок на более выгодных для себя условиях. Работа японской стороны с нашей общественностью во многом строилась на этой посылке. Но такого комплекса вины у российского общества никогда не было, нет, и вряд ли он появится в будущем. Для России пойти на территориальные уступки означает утратить образ страны-победительницы. В этом случае бывшие побежденные просто порвут ее на части.
С чемпионатом мира по футболу каждая нация связывала свое; мы (и русские и японцы) — опять четыре острова. Прошел возмутивший общественность слух, что, дескать, кто-то из членов японского парламента говорил: если выиграем, острова будут наши. Заберут по праву сильного? — гневно вопрошал народ. И невдомек, что для них это род традиционного суеверия, как гадание по костям: выиграем — значит, сойдется. Когда-нибудь острова будут наши.
Имиджевые нюансы в территориальной проблеме присутствуют минимально. Принято думать, что она подпитывает обветшалый «образа врага», который можно использовать как козырь в любой избирательной кампании или как предмет для основания нового фонда, повод для получения бюджетных денег. В этих случаях территориальная проблема — выгодная карта для обеих сторон. Для нашей: определенной части политиков и депутатов гораздо проще заработать ореол борцов-патриотов, раздувая народный гнев по поводу «неотдачи» родной земли, обильно политой кровью наших солдат, чем заниматься хозяйственной деятельностью и создать на Курилах человеческие условия жизни. С противоположной стороны пролива тоже есть оскорбленные и есть депутаты, вступающиеся за их честь. Возвышая свой голос против когда-то грозного соседа, часть японских политиков создает себе точно такой же имидж борцов за справедливость и государственную целостность, что и их оппоненты в России. Но это скорее спекуляции местного значения, а подлинно сильных чувств вокруг спорных Курил не так уж и много. Преимущественные эмоции — равнодушие и расчет. Так, один крупный японский предприниматель на вопрос: «Правда ли, что японские компании не вкладывают деньги в Россию по причине отсутствия мирного договора?» — ответил весьма откровенно: «Если сумма сделки достаточно велика, то территориальная проблема перестает быть актуальной. Меня больше волнуют ваши законы: вы их специально пишете, чтобы у вас нельзя было работать?» Позиция русских по территориальному поводу, может быть, и не такая меркантильная, но тоже давно утратила былой надрыв.
На каждой встрече высшего и просто высокого уровня подтверждается, что нерешенность пограничной проблемы не может быть искусственным тормозом и, тем более, каким-то предварительным условием для развития культурных и экономических связей. В то же время, едва намечается прогресс в российско-японских отношениях, немедленно усиливается решительность японских требований по полной и безоговорочной передаче островов в таком варианте, какой заведомо не устроит русских, уже митингующих на другой стороне пролива: «Не отдадим завоеванное!» Любой межгосударственный проект и частный разговор неизбежно спотыкаются о территориальную проблему. Январский визит японского премьера в Москву и декларативный российско-японский План действий несколько ослабили этот накал, но новейший исторический опыт позволяет предположить, что это очередное амплитудное колебание. Когда схлынет общая нервозность по поводу неадекватных заявлений Кореи о выходе из антиядерной коалиции, вопрос об островах опять вернется на повестку дня.
Реальность или виртуальность?
На первом Российско-японском форуме 2001 года специальный представитель правительства Японии г-н Арима Тацуо дважды — при открытии форума и в последний его день, на пресс-конференции, — закольцевав таким образом свое убеждение, сказал:
«Часто говорят, что нужно реально оценивать отношения между Россией и Японией. Я хочу сказать, что быть реалистом — это не значит признавать существующие реалии. Реализм — это необходимость создать такую ситуацию, какой она должна быть».
При подобном понимании фактов геополитическойжизни наш европейский реализм кажется, мягко говоря, вульгарным. Хотя комментарий г-на Аримы имел непосредственное отношение к территориальному вопросу, его фраза, возможно, является ключевой при оценке текущей русско-японской ситуации в целом. И мы, и японцы формируем ровно такой образ ситуации, какой мы хотим ее видеть. Мы формируем образ чужой страны, какой мы хотим, чтобы она была. С восточной точки зрения это способ продуктивный: внутреннее усилие имеет приоритет перед физическим действием. Впрочем, и европейское сознание в лице своего представителя Шопенгауэра воспринимало мир как «волю и представление». Недостаточно сказать, что представление о ситуации и том, какой она должна быть, у русских и японцев разное. Даже верное представление о ситуации — далеко не сама ситуация. Образы России и Японии в глазах противоположной стороны конфликтуют с реальностью не только потому, что они не вполне ей соответствуют, но главным образом потому, что реальность и виртуальность — это взаимоисключающие понятия.
На протяжении последних пятидесяти лет Япония и Россия только и делают, что обмениваются образами, которые во времени последовательно сменяют друг друга: образ врага, образ северного/восточного соседа, образ сверхдержавы, страны экономического чуда и т.д. и т.п. По сравнению с этим в реальности между нами происходит ничтожно мало. Наши отношения ощущались как реальные только в темные времена аннексий и контрибуций, и тогда становились поистине кровными. А сегодня даже цифры туристических потоков Россия-Япония и, наоборот, растущее число венчурных предприятий и русско-японских браков, центнеры съеденных суси и тысячи сношенных гэта — это тоже всего лишь увеличение имиджевой массы. Подбором и публикацией таких фактов занимаются журналисты, наемные пиарщики, ангажированные общественные структуры или очарованные дилетанты. Кино и книги, кулинария и мода — это тоже образы, которые легко заменить другой этнографией. Так и выходит, что русско-японские отношения условны и эфемерны, что малейшее вторжение грубой реальности способно нарушить это неустойчивое равновесие.
Вот почему ответ на вульгарно-конкретный, политический вопрос об островах дает чистая философия. Образ — это продукт времени, а продукт пространства — физическая реальность. Именно поэтому вопрос спорных территорий, вопрос о пространстве — действительно принципиальный, это единственная твердая почва русско-японских отношений. Непонятно только, что будет, если острова возвратятся восточному соседу: станут наши отношения более реальными или же, напротив, единственный признак нашей общей реальности исчезнет вместе с ними. Во времени наши отношения длятся уже, кажется, бесконечно, в пространстве они имеют шанс закончиться одним разом. В прошлом году, аккурат к 57-й годовщине окончания Второй мировой, произошло обострение: острова (навсегда или временно) сняли с политического аукциона. И тут же, как бы в качестве компенсации, 2003 год (отрезок времени) в России объявили Годом Японии. Образ опять восторжествовал над реальностью. Это подтверждает начальную мысль нашей статьи: отношения двух стран по-прежнему строятся в основном на пиаровском, а не на политическом уровне.
[1] Предисловие к тому «Он» двухтомника современной японской прозы «Он и Она» (Новая японская проза. М.: Иностранка, 2001).
[2] Термин принадлежит Борису Акунину, вложившему его в уста одного из своих героев в романе «Внеклассное чтение».
[3] Ovesen H. Russia has PR problems. The Moscow Tribune. July 3d. 1999.