Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2003
Вот уже почти полтора десятилетия в России о капитализме знают не понаслышке. Тем не менее, до сих пор не найдены слова, которые позволили бы описать это явление, понять его логику, исследовать области и результаты его взаимодействия с иными сферами человеческого существования. Если не считать тех экономистов, которые (тщетно) стремятся изучать капитализм в отрыве от других аспектов жизни человека в обществе, то разговор о капитализме чаще всего по-прежнему принимает одну из двух экстремальных форм: практически безусловное одобрение – либо огульная критика в духе той или иной разновидности марксизма. Такая критика, даже когда она обходится без националистического подтекста, в лучшем случае опирается на ту или иную «критическую теорию» многолетней давности, применимость которой к сегодняшней российской ситуации далеко не очевидна. Как противники, так и доброжелатели капитализма при этом зачастую смешивают такие исторически и логически различные понятия, как «капитализм», «рыночная экономика» и даже «либерализм».
Прежде чем критиковать или восхвалять, нужно понять, о чем вообще идет речь. Если капитализм вслед за Люком Болтански и Эв Кьяпелло определить как «требование неограниченного накопления капитала формально мирными методами» (хотя с последней частью этой формулы можно и не согласиться), то остается открытым вопрос, где, когда и в каком смысле уместно говорить о «капиталистическом строе», «капиталистической системе» или «капиталистическом обществе». Непонятно и то, кого можно считать носителями капитализма, частью капиталистической системы, а кого – исключенными из нее или стоящими вне ее.
Именно для того, чтобы попытаться разобраться в этих вопросах, мы и публикуем отрывок из книги «Новый дух капитализма», одного из наиболее обсуждаемых во Франции социологических трудов последних десяти лет. Кто его авторы, и как возникла эта книга? Тут необходимо небольшое отступление.
Социолог Люк Болтански (р. 1940) был учеником и одним из ближайших сотрудников недавно умершего Пьера Бурдьё, под руководством которого он провел свои первые исследования и в соавторстве с которым написал первую книгу (об искусстве фотографии). Разрыв с критической социологией Бурдьё, которая во многом строилась на разоблачении скрытых форм господства одних общественных групп или классов над другими, начался в середине 1970-х и нашла выражение в 1982 году в книге «Lescadres» («Управленцы»). К 1970-м годам во Франции факт существования четко обозначенной и установившейся категории людей с таким (само)названием считался очевидным и получил административное признание, при том что в соседних европейских странах возникновения аналогичной группы не наблюдалось. Среди «критических» социологов разгорелись споры о том, куда отнести этих людей: причислить ли их к господствующему классу предпринимателей и высокопоставленных менеджеров или же к «доминируемой» категории наемных работников – либо «разбить» их на две группы, трактуя их восприятие себя как реальной единой категории как иллюзию или обман. Чтобы избежать этой дилеммы, не принимая при этом на веру «естественность» категории «управленцев», Болтански решил принять всерьез это самоописание, но вместе с тем показать, когда, как и почему возникла эта категория, которая французами стала восприниматься как очевидное описание объективно существующей группы.
Таким образом исследователь заинтересовался тем, как соотносятся понятия, формируемые обыденным сознанием для описания социальной реальности, с теми «объективными» категориями, которыми пользуются социологи. Последующие эксперименты показали, что и те, и другие категории возникают одинаковым образом: сперва мы выделяем некоторые характеристики, которые считаем «правильными» для описания той или иной ситуации, потом соотносим людей с этими характеристиками и таким образом «определяем» их в ту или иную категорию и решаем, кто из них в этой категории занимает «высшее», а кто – «низшее» место. Естественно, зачастую возникают споры о том, какие характеристики можно считать «правильными»: так, один из нас сочтет, что людей уместно классифицировать по «национальному» признаку, другой – по уровню дохода, третий – по физической силе и т.д. Очевидно также, что вопрос категоризации людей отчасти является этическим: если человек чувствует, что его включили в неправильную категорию (а внутри категории – придали слишком низкий статус), то он ощутит это как несправедливость. Получается, что правильность (justesse) и справедливость (justice) тесно связаны между собой – что, кстати, неплохо передается русским понятием «справедливая оценка».
Различные и зачастую конфликтующие друг с другом способы оценки людей были формализованы Люком Болтански и его соавтором Лораном Тевно в книге «Delajustification» («Об оправдании»)[1] при помощи понятия «градов» (cités): так они называют «миры», основанные на разных системах оценки и классификации людей и предметов: «град вдохновения», «град торговли», «град славы», «град домашний» и «град промышленный». В каждом из этих «градов» господствует своя система оценок, и «величие» человека в одном из них вовсе не означает, что столь же высоким статусом он будет пользоваться в любом из других. Так, человек с незаурядными творческими способностями получает высокую оценку по меркам «града вдохновения», но при этом его достоинства могут не признаваться по стандартам «града домашнего» (где выше всего ценятся преданность и лояльность) или «града промышленного» (где главное – эффективность). При этом все эти «грады» сосуществуют, все мы постоянно по ним перемещаемся и подвергаемся оценкам со стороны их «стражей». Именно в этом сосуществовании и заключается плюрализм; об угрозе плюрализму же можно говорить тогда, когда сторонники одного из «градов» пытаются навязать свою систему оценок всем членам общества: например, требовать «эффективности» от художников, ученых и домохозяек, тогда как к их деятельности применимы другие критерии оценки. С противостоянием разных «градов» связаны общественные конфликты и борьба за справедливость. Задача же социологии, по этой модели, заключается не в том, чтобы доказывать правоту одного «града», «разоблачая» приверженцев других, а в описании этих различных систем оценки и классификации, их конфликтов и тех промежуточных полей, на которых возможен компромисс между их сторонниками.
Именно при помощи таких понятий Болтански вместе со своим соавтором Эв Кьяпелло, преподавателем парижской школы бизнеса «HEC», и взялся описывать трансформацию капитализма во Франции и в мире за последние десятилетия, опираясь при этом на сравнительный анализ пособий для менеджеров крупных компаний, изданных в 1960-е и в 1990-е годы. Цель исследования – выявить «дух капитализма», его идеологию. «Идеология» здесь понимается не как «отчуждающее» мировоззрение, намеренно придуманное злокозненными капиталистами для порабощения трудящихся, а как система взглядов и ценностей, которых искренне придерживаются как сами капиталисты-работодатели, так и наемные работники, а также все остальные, вовлеченные в процесс капиталистического накопления. «Дух капитализма» делает этот процесс привлекательным и порождает у вовлеченных в него людей «восторг» от своей деятельности. При помощи этой идеологии они обосновывают и оправдывают свою деятельность перед лицом критики. Когда же критика становится столь интенсивной и убедительной, что старый «дух капитализма» уже перестает вовлекать в капиталистические структуры новых рекрутов, то либо капитализм исчезает (чего пока не наблюдается), либо он вбирает в себя элементы критики и показывает, что требования критиков лучше всего удовлетворит именно сам капитализм. Причем опять же речь идет не о злостном наваждении со стороны горстки злонамеренных предпринимателей, а о коллективном процессе идеологического строительства, в который вовлечены и сами критики. Так, многие из радикальных французских «шестидесятников», обвинявших капитализм в порабощении человека и его подчинении бездуховному принципу экономической эффективности, сами стали предпринимателями или авторами пособий по менеджменту. Они хотели изменить капитализм изнутри – и действительно изменили.
Ведь если верить Болтански и Кьяпелло, «дух капитализма» сегодня вступил уже в третью фазу. Первые капиталистические предприятия строились по принципу «града домашнего», в них выше всего ценилась преданность хозяину фирмы. За преданность и долгий стаж работы в фирме работники продвигались по карьерной лестнице, и эта преданность вознаграждалась даже тогда, когда человек терял работоспособность. Потом наступила эпоха тейлоризма и прочих проявлений «града промышленного» — тут уже ценилась эффективность: за нее повышали, а за ее отсутствие безжалостно увольняли. Именно эту форму капитализма критиковало «поколение 68-го года», и под его влиянием возник «новый дух капитализма» — мир «проектов», в котором старые иерархии уже почти не имеют значения, ценятся же гибкость, умение создавать и поддерживать обширную сеть контактов и готовность сотрудничать с самыми разными людьми, работая над все новыми и новыми «проектами». Для авторов эта система оценок представляет собой новый, невиданный доселе «град» — «град проектов». Дух капитализма, опирающийся на такое мировоззрение, обещает освободить человека от гнета прежнего требования максимизации эффективности и позволить оптимальное развитие его собственного аутентичного «я». Ведь в «граде проектов» ценится еще и оригинальность человека, которая позволяет ему завязывать все новые контакты, привлекая новых знакомых своими самобытными качествами. Публикуемая нами глава указывает на некоторые из тех новых форм угнетения, которые возникают в связи с третьей формой «духа капитализма» и на которые в свою очередь реагируют его противники, противопоставляя ему принципы «града вдохновения».
Мы же можем задаться вопросом, насколько адекватно такое описание изменений в идеологии капитализма для понимания того, что происходит сегодня в России. Особенность российской ситуации заключается в том, что капитализм появился здесь именно тогда, когда в США и Западной Европе переживал переход от второй ипостаси к третьей, от системы максимальной эффективности к «сетевой» форме, распространяемой по всему миру посредством транснациональных корпораций. При этом он наложился на традицию трудовых отношений, основанных на вполне оригинальной смеси «домашнего» принципа (лояльность) с достаточно поверхностными претензиями на «принцип эффективность» и выраженными элементами, опять же вполне своеобразного, «сетевого» принципа (блат). В результате, как нам кажется, в российском капитализме можно наблюдать одновременное функционирование трех идеологий, трех «духов». Тем не менее, отчетливо наблюдается тенденция к преобладанию «нового духа капитализма». Разве не вошли в наш обыденный язык такие слова, как «проект» и «сеть»? Разве руководством новых компаний не ценятся превыше всего такие качества, как гибкость, динамичность и оргинальность? А если так, то по мере внедрения капитализма в нашу жизнь и мы все чаще будем сталкиваться как с его освобождающими эффектами, так и с теми новыми ограничениями, которые он на нас накладывает. В самом деле, что делать, например, тем многим, которым воспитание или темперамент не позволяют «вписаться» в этот новый мир? Существует ли и для них место в обществе? Сохраним ли мы такие «грады», в которых будут цениться и их таланты и способности? Сможем ли мы построить такие грады, не возвращая при этом чрезмерную власть государтсвненой машине?
Ясно, что тут открывается широкое поле для новой критической работы – но эта критика сможет быть плодотворной только в том случае, если она примет форму поиска общественных компромиссов, если мы не будем пытаться возводить новые абсолютные принципы, меняя бюрократического Левиафана на капиталистического, а капиталистического – на какого-то еще, возведенного новой революцией, ценой новой нетерпимости. Предлагаем искать вместе.