Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2003
Истоки и история формирования образа Китая в России до 1917 года
Хотя контакты между Россией и Китаем имеют длительную историю, формирование в России образа Китая, который имел бы значение для внутриполитических дискуссий, можно отнести лишь к XIX столетию. В XVIII веке Китай рассматривался в России в рамках геополитических представлений, развивавшихся западноевропейскими, в основном французскими, просветителями, труды которых составляли в тот период основу российского образования.
Если на протяжении XVIII века идея о европейской принадлежности России оставалась официальной, то в XIX столетии как в официальных, так и в независимых кругах, широкое распространение получили идеи особого российского пути. В спорах между сторонниками и противниками прозападной ориентации образ Китая впервые в русской общественной мысли стал играть определенную, хотя и не первостепенную роль. Характерны в этом отношении оценки Китая такими различными мыслителями, как Владимир Соловьев и Николай Данилевский.
Китай с его своеобразной культурой совершенно не вписывался в историческую концепцию Владимира Соловьева, считавшего центром исторического прогресса западно-христианскую цивилизацию и видевшего будущее России в воссоединении православия с католичеством. Китай, вся культура которого выросла из «абсолютизма отеческой власти», с точки зрения Соловьева, противостоит прогрессу мировой цивилизации, основанной на христианстве и принципе «самодеятельности» человека. Для мирового прогресса китайская культура не нужна, она, «при всей своей прочности и материальной полноте, оказалась духовно бесплодной и для прочего человечества бесполезной»[1]. В неизбежном противостоянии с Китаем Европа выстоит лишь в том случае, если будет верна христианским идеалам и сможет уйти от разрушающего воздействия прогресса, соединив прогресс с порядком[2]. Представления Соловьева о Китае и китайской цивилизации сыграли значительную роль в возникновении у него самого и его последователей идей о зловещей роли, которую может сыграть Восток в разрушении европейско-христианской цивилизации, двинув на нее массы своих воинственных, жестоких, безжалостных и бескультурных воинов.
В XIX веке однолинейный европоцентризм был подвергнут резкой критике мыслителями, считавшими российскую культуру отличной от европейской и ценной самой по себе. Роль Китая в рамках этого направления была переоценена уже в трудах основоположника славянофильства А.С.Хомякова[3], однако наибольший интерес представляет отношение к Китаю Н.Я.Данилевского, впервые противопоставившего однолинейной теории исторического прогресса систематически разработанную концепцию многолинейного развития различных «культурно-исторических типов»[4]. Китай и «российско-славянская цивилизация» были для Данилевского отдельными и самоценными культурно-историческими типами, равноценными «романо-германскому» (европейскому)[5].
К концу XIX — началу XX века Китай стал для России уже не просто теоретической, но и практической политической проблемой. Конечно, военная опасность со стороны слабого Китая в то время не считалась реальной, военная «желтая опасность» виделась в основном со стороны Японии. Реальной была боязнь китайского заселения российского Дальнего Востока. Особенно сильны эти опасения были, естественно, на самом Дальнем Востоке, лишь в 1860 году отошедшем к России и населенном значительным числом самовольных переселенцев из Кореи и Китая[6]. Это привело к принятию правительством ответных мер по стимулированию заселения русскими Дальнего Востока[7]. Относительно практической политики в отношении Китая в тот период высказывались различные мнения. Часть политиков считали всю Азию зоной отсталости и бескультурья, а миссией России — привнесение в Азию, в частности в Китай, европейской цивилизации. Такой, в сущности, типично колонизаторской позиции придерживался, например, Н.М. Пржевальский[8].
Представители другого направления, в частности близкий к Николаю II еще в бытность его наследником престола князь Э.Э. Ухтомский, считавший Россию частью азиатского мира, а также организатор освоения Дальнего Востока и строительства Транссибирской магистрали министр финансов С.Ю.Витте были сторонниками политики, направленной на сохранение целостности Китая. Считая, что Россия не сможет переварить новых приобретений и что прямая аннексия объединит против нее мировые державы, Витте выступал против территориальных захватов в Китае и настаивал на его неприкосновенности[9]. Реалистические предложения Витте были, однако, отвергнуты, и царское правительство взяло курс на активное проникновение на китайскую территорию, в рамках которого отдельные радикальные политики предлагали даже аннексировать Маньчжурию, создав российскую «Желтороссию». В результате поражения от Японии в войне 1904-1905 годов эта политика потерпела крах.
Заслуживает упоминания еще один элемент образа Китая в дореволюционной России, а именно не имеющее отношения к политике увлечение восточной культурой вообще и китайской в частности. Порой это увлечение, возникшее на фоне кризиса официальных идеологии и морали, приобретало уродливые формы моды на восточный мистицизм, буддийский иррационализм, гадание, предсказания и т.п. Однако мода, приведшая к обширному притоку информации, открывала более самостоятельным личностям доступ к действительным достижениям китайской культуры. Интерес к китайской мысли проявляли в тот период многие деятели российской культуры. Наиболее яркий пример — Лев Толстой, находивший в «Дао Дэ Цзине» мысли, близкие своему пониманию жизненного идеала[10]. С большим интересом относился к китайской культуре и Дмитрий Менделеев[11]. Многие из этих ранних, часто противоречивых представлений о Китае возродились в новых формах в послереволюционный период.
Эволюция образа Китая в СССР
После 1917 года Китай стал рассматриваться новыми правителями России в рамках общего курса на поиск союзников в борьбе с западным империализмом. В соответствии с этой политикой национальные антизападные движения в колониях и полуколониях рассматривались Москвой как естественные союзники, и она через Коминтерн оказывала им всемерное содействие. В Китае объектом основной помощи стал Гоминьдан, хотя споры о том, в какой степени опираться на Гоминьдан, а в какой на Китайскую коммунистическую партию (КПК) и какая из этих сил может стать более полезной для советских интересов, в самом Коминтерне и в советском руководстве велись постоянно[12]. Китайский вопрос стал одним из основных в борьбе сталинского большинства ЦК с «левой оппозицией». Пример Китая активно использовался в дискуссиях вокруг концепции «азиатского способа производства».
Разрыв между двумя партиями в начале 60-х годов дал советским китаеведам и общественности в целом уникальный шанс для критики социалистического государства. Пример здесь подавали сами власти, развязавшие кампанию осуждения Мао и КПК за «левацкий» «шовинистический» уклон и отход от советской модели социализма.
Если целью властей было осуждение КНР за непослушание «старшему брату», то активно включившиеся в кампанию сторонники реформ использовали политику Пекина для завуалированной критики советских порядков. Под вывеской «маоизма» стало возможно критиковать практически все: деспотическую власть личности, диктатуру партийной бюрократии, развал экономики, тяжелые жизненные условия и бесправие рабочих и крестьян, авантюристическую внешнюю политику. Единственное условие — необходимость указывать, что все это вызвано в Китае маоистскими извращениями истинного и совершенного советского социализма[13].
Другим примером использования Китая для анализа советского общества стало возрождение в новой, более свободной атмосфере 60 — 70-х годов концепции «азиатского способа производства». Если критика маоизма давала возможность обществоведам выразить мнение об отдельных политических аспектах советского режима, то теория «азиатского способа производства» позволила составить своеобразную всеобъемлющую концепцию советского общества, основанную на смеси марксизма, веберианства и более нового западного термина «тоталитаризм». Картина азиатского общества, рисовавшаяся некоторыми советскими исследователями, сильно напоминала советское общество [14].
Взгляд на Китай как на военную угрозу СССР, распространяемый политическим и военным руководством частично из искренних опасений, частично с целью оправдать выделение громадных средств на создание мощной военной группировки на советско-китайской границе, получил широкое распространение среди советской общественности. Хороший пример — знаменитое эссе историка-диссидента Андрея Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», написанное в 1969 году, то есть в период наибольшей напряженности в советско-китайских отношениях. Важнейшей причиной падения СССР Амальрик считал неизбежную войну с Китаем[15]. Опасениям войны с Китаем, по собственному признанию, отдал дань и Андрей Сахаров, хотя в дальнейшем изменил свою позицию, посчитав, что ситуация намеренно драматизируется советской пропагандой[16]. О возможной войне с Китаем писали в то время не только диссиденты-западники, но и представители государственнического направления, например Александр Солженицын и Л. Бородин[17]. Темы войны с Китаем, описания фанатизма хунвейбинов широко распространились и в советском искусстве, в том числе и среди авторов, которых трудно заподозрить в симпатиях к властям.
Политическая стабилизация и начало экономических преобразований в Китае в конце 1970-х годов углубили раскол в стане советских китаеведов. Раньше различие между официальной и нонконформистской группировками заключалось в акцентах критики маоизма. Теперь же официальная группировка стремилась доказать, что новые лидеры Китая продолжают дело Мао, в то время как нонконформисты одобряли реформы, подспудно, а иногда и прямо, предлагая учиться на китайском примере.
Горбачевская перестройка полностью изменила отношение к Китаю. Хотя некоторые авторы и продолжали пугать несоциалистичностью китайских реформ, вышедшие из подполья сторонники использования опыта китайских реформ активно занялись пропагандой их применения в СССР[18]. Так продолжалось до событий 1989 года, которые шокировали советских сторонников китайского пути и привели к расколу общественного мнения по этому вопросу. Представители демократического движения и их сторонники, в том числе и ранее увлекавшиеся китайскими реформами, резко осудили пекинские власти и начали критиковать их за отказ от проведения реформы политической системы, без которой, по их мнению, должны были застопориться и экономические реформы. На многотысячных демократических митингах в Москве и в других городах СССР, совпавших с пекинскими событиями, раздавались резкие отповеди китайскому руководству и советские лидеры призывались не идти по преступному пути подавления общественного движения[19].
Отдельно следует упомянуть возрождение в 70 — 80-е годы среди интеллигенции, не специализирующейся на изучении Китая, образа Китая как царства мистической восточной философии и мудрости, указывающего заблудшему Западу истинный путь духовного возрождения. Китайские у-шу, ци-гун, гадание по «И Цзину» приобрели особенную популярность и преподавались сначала в подпольных, а затем и в разрешенных кружках различными личностями, якобы проникшими в тайны Востока, многие из которых были шарлатанами и весьма мало знали о реальном Китае. Литература на эти темы, как научные издания по китайской философии, так и шарлатанско-мистические поделки на темы китайской мудрости, расходились массовыми тиражами. Многие мечтали побывать в сказочной стране, посетить загадочный Шаолинь, найти Шамбалу в Тибете, уйти в буддийские монахи и тому подобное.
Образ Китая в постсоветский период
Распад Советского Союза перевернул многие российские представления о своей стране и внешнем мире. Эти изменения, естественно, коснулись и образа Китая. Поначалу отношение к Китаю в российских приграничных регионах было весьма позитивным. Как местные элиты, так и население с большим энтузиазмом отнеслись к возможностям приграничной торговли и прямых экономических контактов. Однако эта экономическая заинтересованность скоро стала сменяться скептицизмом. Возникшее недовольство качеством товаров и поведением китайских торговцев было в какой-то мере естественным явлением, связанным с расширением кругозора общественности в пограничных регионах. К тому же и местная пресса, став более свободной, в погоне за сенсациями постоянно публиковала различные криминальные истории, связанные с китайскими торговцами-мафиози, браконьерами, захватом в Китае российских торговцев в заложники, контрабандой, уничтожением недоброкачественных китайских товаров, задержанием китайских нарушителей границы и т.п.[20] Тем не менее недовольство это порой достигало гипертрофированных размеров. Одним из важнейших следствий бурного развития экономических связей в период безвизового режима стало увеличение китайского присутствия в приграничных регионах, что вызвало к жизни старые страхи местного населения. Местные газеты и даже научные журналы заполнились статьями о том, что Китай, под видом экономического сотрудничества, сознательно проводит политику переселения избыточного населения Северо-Восточных провинций на российский Дальний Восток и в Сибирь с тем, чтобы решить экономические и социальные проблемы этих провинций и впоследствии заявить претензии на российские территории, которые ранее входили в сферу его влияния. По одному из опросов, 64% населения южной части Дальнего Востока высказало опасение в связи с угрозой китайской демографической экспансии[21].
Представляется, что отпечаток на отношение к китайцам в приграничных регионах наложил тот факт, что, несмотря на растущую популярность среди столичных элит идеи азиатскости России, население даже крайних восточных регионов по традиции ориентируется на капиталистический Запад и оттуда ожидает основной поддержки экономического развития России. Тот факт, что наибольший интерес к дружбе с Китаем проявляют лица старше 60 лет и сторонники КПСС, в то время как более молодые предпочитают Южную Корею, США, Японию и Германию[22], свидетельствует о том, что Китай пока не смог убедить наиболее динамичную и активную часть россиян в том, что он представляет собой эффективно развивающуюся рыночную экономику от сотрудничества с которой можно получать реальную выгоду.
Одну из основных групп, по большинству вопросов занимающую «прокитайскую» позицию, составляют сегодня сторонники «патриотического социализма» КПРФ и традиционного советского социализма. Крах социализма в СССР и Восточной Европе заставил многих из них пересмотреть свою прежнюю критику китайских реформ. Не изменив своих пристрастий к традиционному социализму, они круто поменяли свою позицию в отношении Дэн Сяопина и его политики. Те самые люди, которые еще несколько лет назад критиковали сторонников Дэна за демонтаж социализма и переход на позиции империализма, сегодня видят в Китае пример социалистической страны, решившей задачу создания мощного государства, успешно противостоящей США и Западу на международной арене и при этом повысившей жизненный уровень населения, эффективно развивающей экономику, и одновременно сохранившей власть компартии, то есть добившейся тех целей, которых не смог достичь СССР. К позиции сторонников КПРФ примыкают взгляды части «патриотов»-государственников, выступающих за антизападный союз с Китаем не по идеологическим, а по геополитическим причинам.
Сторонники китайских реформ и тесных отношений с Китаем отнюдь не обязательно являются приверженцами программы КПРФ или антизападной геополитики. К ним принадлежат и многие из тех, кто выступает за рыночную экономику и нормальные отношения с Западом, однако считает российские экономические реформы неверными и провалившимися, а китайский путь перехода к рынку — более успешным. В пользу китайского экономического опыта часто высказывались некоторые экономисты и политические деятели, например А. Шаталин и А. Вольский, а также ряд специалистов-востоковедов, в советское время занимавших неортодоксальные позиции.
Другая группа исследователей и политиков, чаще всего позитивно оценивая китайские реформы, в области внешней политики выступает за то, чтобы Россия проводила сбалансированный курс, сотрудничая как с Западом, так и с Китаем и извлекая выгоду из своего срединного положения.
Антикитайскую позицию (так же как и прокитайскую) сегодня в России занимают люди, по другим вопросам придерживающиеся различных, часто противоположных взглядов. В этом случае контраст, пожалуй, наиболее ярок, так как озабоченность в отношении Китая в основном проявляется двумя группами, находящимися на противоположных краях политического спектра: радикальными западниками, стремящимися превратить Россию в часть западного мира и ликвидировать всякое восточное влияние, и крайними националистами, для которых союз с Китаем даже для борьбы с Западом кажется опасным, так как он может поставить Россию в подчиненное положение и лишить ее самобытности. Егор Гайдар, например, подробно писал о необходимости порвать с «восточным» прошлым России, «азиатским способом производства» и вступить в цивилизованный западный мир. Исходя из этой стратегии, он заявлял: «Необходимо и укрепить военный союз с Западом, и переключить наш потенциал сдерживания на Дальний Восток. Традиционно там всегда были сосредоточены достаточные военные ресурсы. Вот их и необходимо поддерживать на должном уровне, как бы тяжело это ни было»[23].
Наиболее враждебно настроенными к Китаю являются крайне националистические группы. Как показано выше, значительная часть националистов одобряет антизападную политику Китая и призывает к союзу с ним. Однако для другой части еще более радикальных националистов Китай слишком вестернизирован и, кроме того, представляет извечную геополитическую угрозу России. Характерным здесь оказывается мнение, высказанное Владимиром Жириновским, заявившим, противореча своему заместителю Алексею Митрофанову: «Сегодня у России два главных противника — США и Китай, которые хотят нас уничтожить»[24].
Образ Китая в России и российско-китайские отношения
Как известно, сразу после распада СССР российская внешняя политика интересовалась в основном отношениями с Западом и, увлекшись вхождением в «общий дом», на первых порах позабыла о восточном направлении. Хотя, естественно, представители МИДа и не говорили о «малой важности» Китая для России, они постоянно подчеркивали приоритет Запада, а менее осторожные лидеры, например Егор Гайдар, не скрывали своего отношения к Китаю как к опасному и никчемному соседу.
Однако очень скоро руководство вынуждено было заговорить по-другому, так как на него было оказано давление различными силами, заинтересованными в более сбалансированном внешнеполитическом курсе. Значительную заинтересованность в связях с Китаем высказывали представители российской военной индустрии. Сократив военный бюджет, российское правительство оказалось не в состоянии оплачивать военные заказы, что грозило оставить без куска хлеба сотни тысяч рабочих, занятых в военной промышленности. По данным специалистов, именно это привело к тому, что в 1992 году высказывавший заинтересованность «Китай стал одним из основных объектов кампании по продвижению российского оружия на новые, "нетрадиционные" внешние рынки»[25].
Другой источник влияния на руководство, действующий в сторону улучшения отношений с Китаем, — политические силы, представленные в Государственной Думе. Влияние научного сообщества на политику в отношении Китая также не следует недооценивать, хотя оно выражается скорее не прямо, а путем создания определенной общественной атмосферы в результате публикаций в прессе, выступлений по телевидению и т.д.
В настоящее время Китай рассматривается в Москве как наиболее важный из азиатских партнеров. В интервью «Жэньминь жибао», агентству «Синьхуа» и телекомпании РТР во время визита в Пекин в июле 2000 года президент Путин заявил: «Мы знаем, что Россия — это и европейское, и азиатское государство. Мы отдаем должное и европейскому прагматизму, и восточной мудрости. Поэтому внешняя политика России будет сбалансирована. В этом смысле отношения с Китайской Народной Республикой, безусловно, будут являться одним из наших основных приоритетов». Российский президент вновь подтвердил, что Китай является стратегическим партнером России и среди полностью разделяемых позиций на международной арене отметил «наше стремление к поддержанию и укреплению многополярного мира, наши совместные усилия в области сохранения стратегического равновесия и баланса в мире, а также создания условий для мирного, поступательного и эффективного развития обоих наших государств»[26].
В целом для российской политики в отношении Китая (как и для многих других областей российской жизни) характерна одна общая проблема — отсутствие стабильности. Причина здесь в том, что в Москве, столице государства, две трети территории которого лежат в Азии, несмотря на многочисленные декларации о важности Востока, продолжают рассматривать США и Запад как центр мира, на который и должны быть сориентированы основные интересы и действия. Поэтому, дружа с Западом, мы порой забываем о Китае и, только когда разойдемся в чем-то с западными столицами, начинаем искать поддержку в других частях света, в том числе и в Пекине. Можно лишь согласиться с оценкой члена-корреспондента РАН Г. Чуфрина, который, указывая на то, что «для Москвы отношения с Пекином должны быть сопоставимы с российско-американскими, а по ряду параметров, возможно, и важнее», сделал следующий вывод:
Пока же Китай используется у нас лишь как средство заработать политические «очки» дома. Кто-то пытается сразить оппонентов апелляцией к «китайской модели», кто-то, напротив, пугает «угрозой с Востока», кто-то стремится опередить других новой сногсшибательной инициативой и сфотографироваться рядом с Цзян Цзэминем в военной форме или дипломатическом фраке. В результате огромный китайский материк остается лежать в стороне от маршрутов новой политики — за Великой китайской стеной[27].
Такие отношения «от противного» не могут быть основой для прочного сотрудничества с великим восточным соседом. Вредят они и нашим позициям на переговорах с Западом. Со времен Ельцина российские руководители постоянно заявляют, что российский двуглавый орел должен смотреть как на Восток, так и на Запад, но реальная политика постоянно дает крен то в одну, то в другую сторону. Гораздо разумнее политика самого Пекина, четко определившего как необходимость широкого сотрудничества с Западом, так и границу уступок, на которые ради этого сотрудничества можно пойти. Не обниматься и не ссорится ни с кем, брать у каждого то, что необходимо, и четко определить узкую сферу коренных интересов, ради которых стоит идти на обострение с внешним миром, — такой прагматический курс крайне необходим сегодня России.