Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2003
РОССИЯ: 21 ВЕК. КУДА ЖЕ ТЫ?
М.: РГГУ, 2002.
Историческое время обладает одной важной особенностью. Оно имеет тенденцию не совпадать с календарным. Или точнее — календарное время далеко не всегда сопрягается с логикой исторического процесса. Век исторический, таким образом, редко совпадает с веком календарным. «Долгий XIX век», например, взял старт еще в конце XVIII столетия с его Великой французской революцией, начертавшей на своих знаменах лозунг: «Свобода, равенство, братство» и выступившей своеобразной прелюдией к новой эпохе, когда была расчищена почва для глубинных изменений и трансформаций политического строя и социально-экономического уклада жизни ведущих европейских стран. А завершился он, вопреки календарю, существенно позже — в 1914 году, с началом Первой мировой войны, взорвавшей политическую структуру мира и заложившей основу большинства противоречий и катаклизмов, свойственных веку XX.
В этом смысле XXI век не стал исключением. Историкам, политологам, философам еще предстоит поломать немало копий в дискуссиях о том, когда именно он взял старт — в бурлящие 90-е или же еще раньше, в 1989 году, в связи с падением Берлинской стены и явным провалом коммунистического блока на международной арене. И хотя крушение биполярности, крах коммунизма и распад СССР не стали, к счастью, «концом истории» (ни в буквальном смысле, ни в интерпретации Ф. Фукуямы), тем не менее перемены, затронувшие самые разнообразные сферы политической, социальной, культурной жизни различных стран мира и мирового сообщества в целом, действительно решительно изменили лицо нашей планеты в международно-политическом, социально-политическом и социокультурном смысле. Была пройдена некая бифуркационная точка в развитии истории человечества. И вот теперь представители различных социальных наук, общественно-политические деятели, находясь в потоке времени и в водовороте событий, с напряженным вниманием всматриваются в трансформирующееся на наших глазах «настоящее», пытаясь выявить некие мегатенденции, определиться с контурами образа вероятного будущего.
Надо признать, что наиболее явственно шаги перемен ощущались именно на пространстве разрушенного в ходе этих тектонических по своей глубине и качеству исторических подвижек Советского Союза. В этом плане нет ничего удивительного в том, что именно в России, где распад советской империи воспринимался, пожалуй, наименее однозначно и в наиболее острых и болезненных формах, календарный рубеж тысячелетий стал и определенным рубежом в осмыслении собственной истории, и вехой в поисках путей обновленной страны в окружающем ее мире. Причем осмысление это, как правило, явно тяготело к выходу за рамки научного дискурса, перерастая в нечто иное — философские, историософские диспуты о прошлом, настоящем и будущем страны, изрядно разбавленные публицистическими обертонами и окрашенные подчас избыточной эмоциональностью. Календарный рубеж стал, таким образом, хорошим поводом для оценки перспектив страны, породив целую волну семинаров, конференций, обсуждений под стандартизированным названием «Россия на рубеже веков (тысячелетий)». Средний уровень подобного рода мероприятий впечатлял далеко не всегда. Однако на этом общем фоне в последние годы явно выделялось несколько одновременно научных и общественно-политических форумов, достойных большего внимания публики. И одним из самых заметных событий, безусловно, стали историософские чтения, проходившие в 2001 году под эгидой РГГУ. В чтениях принял участие довольно широкий круг представителей академического сообщества, СМИ, политических деятелей либерально-демократической ориентации (включая Б. Немцова и Г. Явлинского). Материалы этих чтений и предлагаются ныне вниманию широкой читательской аудитории.
Структура рецензируемой работы проста и логична. Большая часть книги посвящена особенностям российского демократического транзита и проблемам консолидации демократии в РФ. Первый раздел — «Вызовы времени» — получился весьма персоналистичным. Основным объектом внимания вольно или невольно стали не столько вызовы времени, сколько фигура президента В. Путина на фоне этих вызовов — его адекватность или, напротив, неспособность реагировать на ситуацию, выстраивать приоритеты, определять стратегию развития страны в меняющемся мире. Как отметил в связи с этим Л. Баткин: «Я считаю крайне опасным для России сочетание силы Путина с его же беспомощностью» (с. 96). Среди наиболее интересных дискуссионных проблем оказался и вопрос о качестве трансформаций, произошедших за последнее десятилетие в России. С чем мы реально столкнулись в 90-е годы, с демократизацией или кланизацией и становлением «номенклатурного капитализма»? Роль Путина во всем этом деле — реформатор или набирающий силу автократ? Во втором разделе книги — «Государство и общество» — внимание акцентировано на осмыслении путей формирования новой российской государственности, на проблемах становления гражданского общества в РФ, на том, что такое «сильное государство» в современных условиях и в каких отношениях это понятие находится с традиционной для российской общественно-политической мысли «державностью». В конечном счете, раздел посвящен ответу на вопрос о перспективах либеральной и правовой государственности в России на фоне и с учетом опыта неудач предшествующих реформ. В третьем разделе анализируются проблемы адаптации российского общества к переменам, происходящим в стране. Одним из основных дискуссионных вопросов оказывается проблема пассивности населения («безразличия ко всему» (Ю. Афанасьев)). При всей неоднозначности подходов и суждений мнение большинства авторов совпало в отношении признания того факта, что за десятилетие революционных преобразований в стране значение и роль личностного фактора в социально-политической сфере существенно не изменились. Народ по-прежнему безмолвствует (тут варианты объяснений варьировались от «задавленности бытовыми проблемами» до традиционной апатичности масс), а власти единолично и, по сути, бесконтрольно выступают в роли демиурга, произвольно определяющего перспективы и динамику политических и социальных процессов в стране. Как констатировало большинство авторов, проблема состоит в недостаточном развитии и «очаговом» характере институтов гражданского общества, в противодействии власти возникновению любых независимых общественных движений и организаций. Эта тема получила развитие и в рамках четвертого раздела книги — «Партии и СМИ». Авторами отмечалась как незавершенность процесса институционализации российской партийной системы в целом, так и инициируемые президентской администрацией настойчивые попытки внести существенные изменения в порядок ее функционирования (трансформации конституционного дизайна РФ, имплементации двухпартийности посредством манипуляций с избирательным законодательством, формирования партий власти и т.д.). Серьезная тревога выражена на страницах книги и в отношении попыток огосударствления или, во всяком случае, осуществления государственного контроля над ведущими СМИ.
Пятый раздел книги в содержательном плане стоит несколько особняком и посвящен месту и роли современной России в меняющемся мире. В 90-е годы прошлого века в структуре международных отношений произошли действительно тектонические изменения. Не только утратил прежнюю роль, но и исчез с карты мира СССР, выступавший на протяжении предшествовавших 40 лет одним из полюсов в рамках существовавшего биполярного миропорядка. РФ, заявившая претензии на наследование места и роли СССР, явно не вписывается по параметрам социально-экономического развития и весу в мировой экономике в число ведущих центров силы современного мира. Достаточно сказать, что по состоянию на конец 90-х годов доля ведущих держав в мировом ВВП распределялась следующим образом: США и ЕС — около 20%, КНР — 9%, Япония — 7-8%, РФ, по разным оценкам, всего от 1 до 1,7%. Россия, даже согласно вполне оптимистическому прогнозу (при ежегодном экономическом росте за 15 лет в среднем на 5-6%), повысит свою долю до максимум 2 — 2,5% мирового ВВП. Данные показатели существенно уступают тому относительному весу страны, с которым Российская империя (отнюдь не самое мощное и экономически развитое на тот момент государство) вступала в XX век. В этой связи отнюдь не праздным представляется вопрос о том, как вести себя в мире новой России, которая явно выпадает из разряда «больших» игроков — тех, кто устанавливает новые правила игры на международной арене, проецирует силу и раскладывает геополитические пасьянсы. В фокусе внимания авторов книги оказались проблемы преемственности и инноваций в рамках внешнеполитического курса администрации В. Путина по отношению к ельцинской политической линии на максимальное сближение с Западом. С позиций сегодняшнего дня очевидно, что ожидания «поворота к Востоку» В. Путина со стороны авторов сборника оказались несколько преувеличенными, а выводы нередко носили чересчур алармистский характер. Наиболее острая и весьма интересная полемика развернулась в этой связи вокруг вопроса о том, должна ли Россия выстраивать свою внешнюю политику, ориентируясь на нормы и приоритеты, характерные для западных стран, или ей нужно искать свой особый путь?
Книга содержит ряд довольно неожиданных признаний и суждений обладающих определенной известностью персонажей нашей общественно-политической сцены, что, безусловно, является лишним поводом для более детального ознакомления читателей с ее содержанием. «Я теоретический и отчасти практический антагонист права народов на самоопределение, не в смысле культурной автономии, а в смысле независимой государственности. Кто это такие — народы? Кто это — субъект этого права?» — заявил, например, С.А. Ковалев (с. 61). «У нас народа нет. Это понятие из романтического словаря XIX века» (Л. Баткин) и т.д.
Далеко не все выводы и оценки, содержащиеся в книге, представляются бесспорными. Однако это обстоятельство является лишь дополнительным плюсом рецензируемой работы, поскольку делает ее, как принято выражаться, по-хорошему «провокативной», не дает уснуть разуму, побуждает к дискуссии. В конце концов, в рамках чтений и в рамках книги был представлен совершенно определенный, а именно либерально-демократический, срез общественного мнения со всеми его достоинствами и недостатками, фобиями и пристрастиями. Так что, помимо прочего (и это еще одно важное достоинство рецензируемой работы), книга представляется весьма любопытным компендиумом, отражающим основные особенности современного этапа развития либерально-демократической мысли России и тенденции ее (мысли) эволюции.
Подводя некоторые итоги, нельзя не согласиться с мнением Ю. Афанасьева: «Живущее без ответов на наиболее насущные вопросы общество — это общество постоянного напряженного ожидания, общество повышенной социальной нестабильности. Опасное общество» (с. 159). Добавим лишь, что не утраченная отечественным интеллектуальным сообществом способность четко формулировать и жестко ставить наиболее насущные вопросы очевидно является фактором, способствующим социальному выздоровлению.
Эдуард Соловьев
ТЕРМИДОР. СТАТЬИ 1992-2001.
М.: Модест Колеров; «Три квадрата», 2002. — 144 с.
Апелляция сборника «Термидор» к философско-публицистическим проектам начала века очевидна. Здесь даже не требуется прямых отсылок, так как незадолго до выхода «Термидора» его составитель и один из авторов Модест Колеров переиздал сборник «Проблемы идеализма» (1902), сопроводив его большой статьей, вышедшей затем отдельной книжкой. Для Колерова-историка «Проблемы идеализма» — инициальная работа, отодвинутая в тень сенсационными «Вехами», но существенно проясняющая причины последующего самобичевания интеллигенции на руинах первой русской революции. Для Колерова-публициста и его коллег «Термидор» — столь же ответственное принятие вызова времени. Совесть нации в очередной раз объявляет в розыск культурную идентичность, тревожится об истине истории и рекомендует избавиться от химер, наводнивших родное отечество.
Сборник объединяет пять экскурсов в современное состояние российского общества. Авторы рассматривают сюжет соотношения «Geschichte» и «Historie» в России после Горбачева (Д. Шушарин), крушение высшего образования в провинции (К. Кобрин), миф русской философии, созданный ее присяжными историками (Н. Плотников), выхолащивание российской политики (М. Колеров), будущее левой идеологии в России (П. Черноморский). Приведенный список отражает заведомо искаженное представление рецензента об авторских намерениях, что связано с их крайней масштабностью. Ясность тематики отличает работы Кобрина и Плотникова, в остальных же преобладает «взгляд и нечто», типичный для интеллигентской критики. Память жанра диктует свое. А именно — все тот же обличительный пафос, бичевание язв и проклятые вопросы. С одной стороны: «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей», с другой: «Куда ж нам плыть?»
Сборник открывается пространной статьей Дмитрия Шушарина «DiscipulaVitae» (ученица жизни). Автор видит причину выпадения постсоветской России из истории в том, что умер «государственный житель», но не родилось «частное лицо», переворачивающее привычные для homosoveticus отношения между обществом и государством. По мысли Шушарина, образовавшийся вакуум заставляет историка пересмотреть свою позицию по отношению к современности. Изучаемый им предмет пребывает в столь плачевном состоянии, что остается превратиться в смиренного ученика, терпеливо ожидающего носителя нового языка. По идее это и есть «частное лицо», чьему появлению современные процессы не благоприятствуют. Изменений не предвидится, поэтому Шушарин ничего не может порекомендовать историку в этой ситуации. Так и говорит: «А ничего». И далее: «Достаточно того, что появление нового предопределено новизной Вести». Очень содержательно. Ради этого анализировались бурные 90-е и выдвигались провокационные дефиниции (Ельцин — контрреволюционер, Чичиков — частное лицо, то есть подлинно «лишний» для России человек, и т. д.). Ради лозунгов вроде «Истина в Боге и свобода от Бога».
Кирилл Кобрин в статье «Культурная революция в провинции» Бога не поминает и на него не полагается. Потому что, увы, поздно. Высшее образование в провинции окончательно переродилось, и это уже никакая не реставрация. К таким выводам Кобрин смог прийти, изменив позицию наблюдателя и переехав из Нижнего Новгорода в Прагу, откуда он и рисует картину чудовищного распада провинциальной системы высшего образования, выродившейся в муравейник самозваных университетов и академий. Дремучие студенты, забитые жизнью преподаватели, коррумпированное начальство, отсутствие учебных пособий, утечка мозгов, редкие гранты, которые тратятся на хлеб и водку. Стоит ли возражать яркому и талантливому публицисту, оружием которого были и остаются цельность и односторонность? Каждый, кто бывал на конференциях в провинции или хотя бы знаком с тамошними преподавателями, знает, что все это и так, и не так. Что ряд стипендиальных программ рассчитан исключительно на периферийные университеты. Что как кормились частными уроками и борзыми щенками, так и кормятся, причем везде. Что, по правде говоря, и в столичных библиотеках условия работы навевают кафкианские ассоциации. Это вовсе не в порядке возражения. Шок, на который, так или иначе, рассчитана статья Кобрина, произведен успешно, и его терапевтический смысл понятен. Обозреватель радиостанции «Свобода» с болью взирает на то, как окружавшая его в недавнем прошлом масса «готова к формовке».
А вот в научной отрасли этой готовности не наблюдается. Большая чистка, которую Николай Плотников проделал на пыльном складе русской философии, производит не менее сильное впечатление, чем обвинительная речь Кобрина. Связаны работы и тематически: поскольку «русская философия смогла сохраниться лишь как университетская дисциплина», то и глаголет она устами сумасшедших доцентов из доморощенных академий. При этом то, что претендует на роль «истории русской философии», воспроизводит примитивную позитивистскую модель исторического процесса, не задается вопросом о национальной идентичности и упрямо именует философией мечтания интеллигенции о чьем-нибудь великом предназначении. Действительно, просвещенный западник, который есть плоть от плоти порождение русской интеллигентской культуры, не найдет в русской философии ничего, кроме многословной исповеди, воровато использующей заимствованные понятия в своих идеологических целях. Вопрос о том, насколько корректно инкриминировать России отсутствие своих Локков или Кантов, им не обсуждается. Западник болеет за Россию и не может смириться с тем, что таковые не появились в кратчайшие сроки. Хотя, может быть, полезнее для здоровья видеть в сочетании «русская философия» омоним по отношению к «западной», равно как и «восточной», философии? Что только поможет писать чаемую автором критическую историю философии, которой суждено выработать «современный, немифологический язык для определения проблем с идентичностью». Хотелось бы заметить, что рефлексия развенчивает одни мифы и способствует созданию других, поскольку все высказывания о культуре культурно же и обусловлены. Умножение мифов успешно продолжается: статья Плотникова до странности напоминает работу Н. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», опубликованную в «Вехах». Начиная с отделения профессиональной философии от умной болтовни и заканчивая грезами о новом языке и туманной «работе философского понятия».
Накал страстей несколько ослабевает в статье Модеста Колерова «Смерть политического». Автор отталкивается от конкретного информационного повода — выступления социолога Л. Седова, выводящего отсутствие в России гражданского общества из факта закрытия канала ТВ-6. Колеров считает, что для Седова «нет общества вне власти» и «поэтому все его апелляции к гражданственности суть лишь апелляции к еще одному инструменту одной из властных групп, которой он симпатизирует» (курсив автора). Витийствующая фронда мимикрирует под власть, увлекаясь интригами и пренебрегая политическим ресурсом ради управления финансовыми потоками. Электорат переключился в режим самообслуживания, а иностранных инвесторов отпугивает отсутствие пафоса и перспектив. Пути к их восполнению и предлагает автор: «Не церковная лояльность, а капитализм, не этническая археология, а ответственная свобода — вот настоящая ХХХХХХХ, требующая серьезного, не риторического человеческого самоопределения». С перспективами не очень ясно, но пафоса предостаточно. Однако предложенный гибрид Макса Вебера с Блаженным Августином не способствует преодолению витийства.
А вот Павел Черноморский в статье «Когда наступит жерминаль» не уповает на буржуазные ценности, так как широко известен своими левыми взглядами, идущими вразрез с идеологическими пристрастиями остальных авторов сборника. Черноморский им «дышит в затылок» как представитель своего поколения, которое в начале девяностых еще училось в школах и могло лишь наблюдать за творящимся беспределом. Черноморский уверен, что яппи 90-х, эти «пасынки Запада», капитулируют перед сынами отечества — «русскими мальчиками», повторяющими путь Алеши Карамазова. Аналогия грубая, будто бы эпатирующая либералов, но ими же запрограммированная, как запрограммирован неуспех реанимации политического в обществе спектакля. Размышления автора о судьбе левого движения то и дело перебиваются примечательными пассажами. «Нет сомнения, что этот великий язык русской традиции любви к слабому и бедному найдет своих носителей. Он найдет их снова, найдет их слева — пускай спустя столетие лжи о народолюбии, и люди, начавшие говорить на нем, будут искренни. Без этого языка попросту нет России». Поистине глоток чистого воздуха. Сорокин отдыхает. Впрочем, нельзя не оценить личного мужества автора, не побоявшегося заговорить с читателем на таком языке, который еще долго будет вызывать отвращение.
В дальнейшем хотелось бы пожелать составителю подключить к контексту вопросы искусства и права, чтобы следующий сборник в точности воспроизводил тематику своего прототипа. Ведь на очереди — римейк «Вех», который не замедлит появиться вслед за новыми левыми.
Выйдет архисвоевременная книга.
Ян Левченко
ЭПОХА ЕЛЬЦИНА
Ю.М. Батурин, А.Л. Ильин, В.Ф. Кадацкий, В.В. Костиков, М.А. Краснов, А.Я. Лившиц, К.В. Никифоров, Л.Г. Пихоя, Г.А. Сатаров
М.: Вагриус, 2001.
Возможно, одна из самых характерных примет нашего времени — стремление к постоянному подведению разнообразных итогов — итогов «уходящего тысячелетия», столетия, пятидесятилетия… Сложнее всего подводить итоги только что пережитого времени, только что ушедшего десятилетия — 1990-х, подводить итоги «своего времени»: «По насыщенности событий и характеру происшедших перемен это десятилетие стало переломной эпохой в жизни страны». Именно этой переломной эпохе и посвящена рецензируемая книга, а ключ к ней, ракурс, под которым ее авторы смотрят на 1990-е, — фигура «Ельцина Бориса Николаевича, первого Президента Российской Федерации», как теперь принято писать в различных справочниках и словарях.
Невзирая на то что ельцинская библиография уже сейчас насчитывает множество позиций, что о нем в России и за рубежом написано, «наверное, больше, чем о любом другом ныне здравствующем государственном деятеле любой страны, за исключением, возможно, только М.С. Горбачева и М. Тэтчер», «Эпоха Ельцина», безусловно, вызовет самый серьезный интерес.
Одна из главных особенностей книги состоит в том, что написана она не одним человеком, а коллективом авторов. Их имена хорошо известны тем, кто хотя бы изредка читал газеты 1990-х и смотрел телевизионные программы новостей. Дело в том, что книгу составили помощники и спичрайтеры Ельцина, работавшие с ним в период между 1992-1998 годами. Эти люди, волею различных обстоятельств оказавшиеся в команде Ельцина и на протяжении долгого времени находившиеся и работавшие рядом с президентом, отмечают: «Нам довелось быть очевидцами и действующими лицами поворотных событий, участвовать в процессе выработки и принятия важнейших решений. О работе в Кремле остались незабываемые воспоминания, различные материалы, записи, впечатления. Все это в полной мере использовано при написании этой книги». Между тем произведение это сложно назвать воспоминаниями, сборником мемуарных заметок. Подзаголовок же книги — «очерки политической истории», — пожалуй, слишком скромен, скорее перед нами попытка создания некоторой цельной биографии 1990 годов, исторического описания «пути страны и героя».
Эта «биография» состоит из пяти частей и охватывает период почти в пятнадцать лет — от горбачевской перестройки до 31 декабря 1999 года. Первая глава так и называется: «От СССР — к России: путь страны и героя». В этой главе речь идет о том, как Ельцин превращается из партийного функционера областного масштаба в самого популярного в России политика. В это время, не сомневаясь еще в правильности сохранения главенствующей роли КПСС, Ельцин уже говорит о необходимости перестройки в самой партии и изменений в характере ее деятельности. Историю «превращения Ельцина» авторы рассматривают на фоне времени, когда «в считанные недели появилась публичная политика в стране, где прежде отсутствовала политика в точном значении этого слова». Ельцин, которому совсем недавно Лигачев бросил «Борис, ты не прав», становится депутатом и получает широкую возможность для публичных действий и «подрывных» речей — впервые он становится «выдвиженцем не партии, а народа». О постепенном росте его популярности свидетельствует, например, такое уличное сочинение, появившееся в ответ на антиельцинскую кампанию:
Надоели людям сказки,
Хватит жить нам по указке.
Ельцин знает, что нам нужно.
Голосуй за Борю дружно.
Если в первой части рассматривается история прихода Ельцина к власти и превращение СССР в СНГ, то вторая часть, «Новое двоевластие», посвящена характеру изменений в стране — крайне напряженной борьбе за реформы (см. характерное название одной из глав: «"Пуля просвистела у виска" (март 1993)»).
Третья и четвертая части рассматривают один и тот же отрезок времени, однако разный исторический материал: третья часть, озаглавленная «Будем жить по конституции», посвящена таким темам, как поэтапная конституционная реформа, СМИ и отношения президента с журналистами, «ельциномика» (экономические преобразования) и т.д. Последняя глава этой части — история подготовки к выборам 1996 года, примечательная хотя бы тем, что написана людьми, принимавшими самое активное участие в этой подготовке и чьи разнообразные действия во многом предопределили исход выборов: «Были моменты и менее рутинные (во время предвыборной кампании), например подготовка незамысловатых «народных» (написанных кем-то из ельцинской команды) частушек в поддержку кандидата». Процитируем отрывок одной из частушек — вряд ли ее текст можно найти где-нибудь, кроме рецензируемой книги:
Отдал голос сгоряча
Против Николаича —
Лес рублю теперича
За Геннадь Андреича.
Достаточно любопытна глава «Верните нам прежнего Ельцина», о постепенном переходе влияния от одной ельцинской команды к другой: «Вскоре начались события в Чечне, и политическая ситуация в стране серьезно изменилась. В ближайшем окружении Президента вес все больше набирали люди из силовых структур, и прежде всего А. Коржаков. В сущности, расчеты демократов "вернуть прежнего Ельцина" так и не осуществились, если не считать короткого периода предвыборной кампании 1996 года». Именно событиям в Чечне посвящена четвертая часть книги — «Бремя войны». Замечая, что «действия федерального Центра были абсолютно неэффективными», авторы составляют «чеченский календарь Ельцина», по датам прослеживая начало войны и основные события в Чечне вплоть до 1996 года: «Первая чеченская война закончилась. Но победы не было, как не было и мира». По мнению авторов книги, Чечня была одним из факторов, которые привели Ельцина к досрочной отставке: «Бремя Чечни, включая сюда почти два года войны и последующее состояние "ни войны ни мира", оказалось не по силам Президенту Ельцину. Обладая полной информацией, он понимал, что только на подготовку второй силовой попытки должны уйти годы, которых у его президентского срока уже не было. Верховный Главнокомандующий Б. Ельцин подводил для себя итоги».
Последняя часть книги и посвящена подведению итогов, и в частности, поискам «наследника»: «В 12.00 по московскому времени на телеэкранах появился Б. Ельцин. Внимание всего мира снова было приковано к нему, к Москве, к России. Он снова смешал фигуры на политической доске. Он закончил президентство в своем обычном стиле — в решающий момент перехватил инициативу». Особенно занятна последняя глава последней части книги «Ельцин — миф, человек, политик». Именно теперь пришло время говорить о ельцинском мифе — о фигуре Ельцина как символе надежды, как гарантии того, что с прошлым покончено навсегда и о фигуре Ельцина — символе катастрофы. Но достаточно прочитать любую из глав книги, чтобы понять, как авторы отвечают на поставленный в предисловии вопрос о том, «что для человека более ценно — приобретенная в многочасовой очереди по талону двухрублевая колбаса или воздух свободы». Без сомнения, сама рецензируемая книга создает и свой миф о Ельцине и о России 1990-х: «Победы и поражения Ельцина — чисто русские. Он выигрывал всякий раз, когда будил стихию или использовал ее. И терпел поражение, когда нужно было кропотливо и обдуманно работать. Какова Россия, таков и Ельцин — ее сын. Лидер и жребий».
Многие приводимые авторами факты не будут неожиданностью для читателя, однако все они приводятся в довольно стройную систему Кроме того, оказываясь в самом центре политической жизни конца 1980-1990-х, мы нередко встретим в книге пересказ разговоров главных действующих лиц (например, Горбачева и Ельцина о возможностях сохранить Союз), записи и наброски Ельцина (в частности, «записки-напоминания»: «Не забыть: военная реформа; экономический договор; правду народу — подчеркнуть — тяжело, но 1992 год — осень — как и обещал — стабилизация и улучшение…») и другие, ранее недоступные материалы. Стилистически книга получилась не очень ровной, и, как справедливо отмечает автор предисловия А. Салмин, «экономическая политика описывается не в той тональности, что военная, а военная — не совсем в той, что внутренняя». Это связано прежде всего с тем, что книга написана не одним человеком, а коллективом авторов, и с тем, что «даже целая команда не может быть одновременно везде и участвовать во всем». А то, чего бывшие президентские помощники не видели своими глазами и не делали сами, им приходилось реконструировать. Отметим, что ни одна из частей и ни одна из глав книги не подписана, что делает книгу кроме всего прочего и своеобразным ребусом — знающий читатель, благодаря некоторым нюансам в оценках различных событий, может попытаться угадать, кем именно из ельцинской команды написана та или иная глава «Эпохи Ельцина».
Краткое вступление «От авторов», открывающее книгу, завершается следующими словами: «Авторы, как увидит читатель, были согласны далеко не со всем, что делалось в Кремле. Но нужно сказать определенно, даже в тех случаях, когда авторы не имели возможности повлиять на какие-то решения, ответственность все равно разделяют и они». Возможно, это самые важные слова, сказанные в книге, — далеко не каждый современный политик готов говорить о собственной ответственности.
Ф.Д.
ПОТЕРИ И ОБРЕТЕНИЯ В РОССИИ ДЕВЯНОСТЫХ: Историко-социологические очерки экономического положения народного большинства
Леонид Гордон, Эдуард Клопов
Т. 1: Меняющаяся страна в меняющемся мире: предпосылки перемен в условиях труда и уровне жизни.
М.: Эдиториал УРСС, 2000. — 304 с.
Т. 2: Меняющаяся жизнь в меняющейся стране: занятость, заработки, потребление.
М.: Эдиториал УРСС, 2001. — 512 с.
Хронологические грани столетий и узловые исторические события редко совпадают. Для россиян минувший век начался в 1917 году и завершился в 1991-м. Последнее десятилетие ХХ века стало для нас началом отсчета новой эпохи. Отечественные и зарубежные обществоведы пристально следили за происходящими в России социально-экономическими изменениями, пробуя по ее «первым шагам» предсказать, куда же она идет.
Во время радикальных реформ 1992-1996 годов подобные прогнозы напоминали гадание на кофейной гуще: за постоянными политическими междоусобицами и конфликтами между бизнес-группами плохо проглядывалась перспектива. Сейчас, после завершения «ельцинизма», ситуация стабилизировалась и пришло время критически осмыслить, что же мы приобрели и что потеряли. Двухтомник Л.А. Гордона и Э.В. Клопова стал, пожалуй, первым капитальным (и в то же время вполне доступным для всех, кто интересуется осмыслением жизни своей страны) исследованием того, какой же путь прошла в своем экономическом развитии «новорожденная» постсоветская Россия.
Российская наука всегда отличалась стремлением взглянуть на сиюминутные проблемы нашей страны как бы «сверху», то есть осмыслить их как элемент более глобального контекста. Именно об этом идет речь в первом томе рецензируемой книги.
С точки зрения теории социально-экономических систем Россия 90-х годов оказалась перед лицом двух «вызовов». С одной стороны, происходит «всемирный постиндустриальный поворот», связанный с переходом к наукоемкому производству. С другой стороны, Россия нуждается в рыночной модернизации своей старой индустриальной экономики. Те наукоемкие отрасли, которые все же анклавно развивались в СССР (например, оборонная и космическая), были особенно тесно связаны с директивным планированием и потому обречены при рыночной модернизации на максимальные трудности. Новая Россия оказалась между Сциллой и Харибдой: чтобы развивать постиндустриальную экономику, необходим работник рыночного типа (самостоятельный, креативный, предприимчивый), но для его воспитания сначала нужно создать классическое рыночное хозяйство индустриального типа. В результате сложилась парадоксальная картина, когда для создания нового работника надо мириться с деградацией (по крайней мере, временной) новых технологий. Примерно таков общий контекст реформ 90-х годов.
Переходя на микроуровень, авторы книги не ставят своей задачей исследование положения всех социальных групп по ходу реформ. Их объект — это только «народное большинство» («трудящиеся»). Такой подход, как видно в сравнении с другими научными трудами по «транзитологии», исключает из анализа наиболее активные группы — предпринимателей и государственных чиновников. Между тем рыночная модернизация предполагает, прежде всего, создание полноценного бизнес-сообщества как главного двигателя хозяйственной жизни, а также налаживание взаимовыгодного сотрудничества между предпринимателями и чиновниками.
Либеральные романтики 80-х годов полагали, что, открыв «железный занавес», удастся сразу получить и предпринимательство, и «народное благосостояние». Увы, теперь более верным кажется мнение, что сначала должна возникнуть новая преуспевающая элита и лишь потом плодами ее успехов сможет воспользоваться «народное большинство». На начальных же этапах рыночных реформ интересы элитных групп и «трудящихся» во многом противоположны: одним будут доставаться в основном «обретения», другим — в основном «потери». От разума элиты и сплоченности «народного большинства» зависит степень этого дисбаланса, но вряд ли зависит само его существование.
Поскольку Л. Гордон и Э. Клопов сконцентрировали свое внимание на наиболее пассивных и «многострадальных» субъектах российских реформ, то немудрено, что их оценки (особенно во втором томе) окрашены в довольно пессимистические тона.
В сфере социально-трудовых отношений, как отмечено в книге, появились «ростки свободы» (речь идет о формировании реальных профсоюзов), но они — «хорошие перемены, не ставшие основой всеобщих успехов» (раздел III). Новые профсоюзы зажаты между давлением предпринимателей и пассивностью рабочих, надеющихся скорее на патернализм «хорошего хозяина», чем на коллективную солидарность. В результате на частных предприятиях профсоюзы оказались крайне малочисленными и весьма маловлиятельными.
Что касается становления рынка труда, то здесь авторы книги видят «зародыши улучшений в потоке ухудшений» (раздел IV). Если для советской экономики типична принудительная и всеобщая занятость, то в новой России появилась безработица, неизбежная для рыночных трудовых отношений. Российской спецификой стал «усеченный масштаб» безработицы: не менее 30% работающих — избыточно занятые, которых следовало бы уволить, но не увольняют по социальным соображениям. Дело в том, что в начале 1990-х годов общество оказалось перед выбором: полномасштабная безработица с хорошими заработками для сохранивших свои рабочие места либо сохранение избыточной занятости на основе всеобщего сокращения оплаты труда. По самоочевидным соображениям политической стабильности был выбран второй вариант как наименее плохой. В результате с трудом рожденный российский рынок труда остается хилым, как ребенок с родовыми травмами.
Поскольку нет «нормального» рынка труда, то нет и «нормальных» доходов. В этой сфере, по мнению Л. Гордона и Э. Клопова, в 90-е годы наблюдалось «решительное преобладание “плохих” тенденций» (раздел VI): деградация и принудительные задержки легальных зарплат и пенсий, массовое распространение скрытых заработков. В результате среди «народного большинства» распространялось убеждение, что, как в анекдоте, «коммунисты врали про социализм, но оказались правы про капитализм». Снижение за десятилетие в два-три раза реальной зарплаты крест-накрест перечеркнуло удовлетворенность экономической свободой (кому нужна свобода жить бедно около богатых витрин?). Терпеливых россиян во многом выручали лишь теневые доходы — те самые, о которых с законным возмущением писали либеральные публицисты 80-х годов. Какой уж тут «постиндустриальный поворот»…
Самым важным критерием (и одновременно предпосылкой) успеха любых реформ со времен Макса Вебера обществоведы считают изменения трудовых установок и иных ценностных норм. Здесь авторы усматривают «улучшения, вытекающие из общих ухудшений» (раздел V). Но именно этот раздел книги выглядит, пожалуй, наиболее слабым. Изменения в духовной культуре оказались сведенными к «утверждению трезвого отношения к труду» (некоторая двусмысленность этого выражения лишь подчеркивает, на каком уровне в нашей стране происходит изменение трудовой этики) и «ослаблению чрезмерной регламентации». Постановка вопроса о формировании чего-либо подобного «протестантской этике» совершенно отсутствует. Увы, критики социализма 80-х годов — а авторы относятся именно к ним, вспомним их книгу «Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что с нами случилось в 20-30-е гг.» (М.,1989) — настолько рьяно обличали чрезмерную советскую идеологизированность, что, видимо, перестали понимать принципиальную необходимость идеологического фундамента для любых хозяйственных реформ.
И все же Л. Гордон и Э. Клопов смогли найти выразительный штрих для обобщения результатов своего исследования. «Негативное восприятие разнонаправленных (негативно-позитивных) перемен в социально-трудовой сфере» — таков последний заголовок их книги. Данные мониторинга ВЦИОМ за 1995-1997 годы показывают, что число россиян, недовольных «современной жизнью» (56%), заметно превышало число довольных (42%). Вот это широкое недовольство «народного большинства» и есть главный общий итог того десятилетия, которое потрясло нашу страну, сломав старую хозяйственную систему, но так и не создав жизнеспособную новую.
Книга «Потери и приобретения в России девяностых» заставляет окончательно распрощаться с иллюзиями о легкости «возвращения к магистральному пути развития человечества» и серьезно задуматься о том, какова цена реформ 90-х годов и насколько они вообще удались. А кто поймет недавнее прошлое, тот поймет и ближайшее будущее.
Юрий Латов