Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2002
Цифровая фотография Босфора с высоты птичьего полета, когда так отчетливо видна перемычка между двумя морями, переход из одного мира в другой, из Азии в Европу, затем — покрытые снегом вершины Трансильвании в заколдованной Румынии, и совсем скоро в овальном иллюминаторе Боинга уже покажется скучная равнина моей родной Германии. Прямые улицы, аккуратно раскроенные поля, несколько ветряков…
С болью вновь убеждаюсь в том, что не люблю я ее, эту родину, что мне скучны и отвратительны ее поверхностность и упорядоченность, что ее серость и скупость, различимые уже с высоты птичьего полета, оскорбительны для яркого калейдоскопа жизни. Глядя из окна самолета, можно проследить и предсказать передвижение каждого автомобиля: здесь нет места неожиданностям. Несмотря на свое благополучие, жители ее зачастую несчастны и лишены жизненных ориентиров, их удел — непреходящее разочарование, духовная пустота. Вот уже виднеются озера в окрестностях Берлина, на сердце становится немного легче. Серые районы моего родного города, мокрые улицы. На мгновение меня охватывает нежная радость возвращения домой, что-то вроде примирения с вечным пессимизмом родного города, глубокая симпатия к его неудавшейся рациональной планировке, теплые воспоминания о попытках поуютней устроиться в сыром и холодном подвале. Однако, сделав первый шаг по родной земле, я уже знаю, что скоро меня потянет на чужбину — чужбину, ставшую мне родиной…
Я зарегистрировался на этот обратный рейс ранним утром в Тегеране, в 5.30, как раз перед восходом солнца, чтобы скрасить время ожидания чашкой чая со сладостями с шафраном, не нарушая при этом строгих правил священного месяца Рамадана, наступившего несколько дней назад. Его соблюдение в Исламской Республике Иран по закону обязательно для всех — в общественных местах даже для иноверцев и неверующих. Разница во времени с Берлином составляет 2,5 часа, с Москвой — полчаса. Одна эта особенность указывает на самостоятельный курс этой страны: очень немногие страны, такие как Индия и Афганистан, расходятся с гринвичским временем на получасовой интервал. Здесь время исчисляется иначе, в прямом и переносном смысле. Одновременно действуют три календаря: принятый во всем исламском мире 354-дневный лунный календарь, по которому определяются религиозные праздники и сейчас идет 1382 год, отсчитываемый от “хиджры”, исхода пророка Мухаммада из Мекки в Медину; особый 365-дневный персидский календарь, по которому Новый Год (но руз) отмечается в марте; а также распространенный во всем мире григорианский календарь. Так приятно путаться во всей этой неразберихе! Ужасное бремя времени, мучительное рабство, от которого я обычно спасаюсь опьянением, на время становится легче. У мусульман уик-энд — четверг и пятница, что тоже помогает мне ощутить относительность времени и тем самым способствует желанному разрыву с привычками.
Я приехал в Иран на шесть недель, чтобы вместе с приятелем снять документальный фильм об иранской молодежи. Откровенно говоря, я просто придумал проект, чтобы получить возможность провести полтора месяца в этой стране. Министерство иностранных дел ФРГ оказало нам финансовую поддержку в рамках своей программы “Диалог с исламом”. После событий 11 сентября все хотят сделать чужеземный ислам более понятным, активнее вести “Диалог между цивилизациями”, проповедуемый президентом Хатами, чтобы предотвратить войну между культурами.
Получить журналистскую визу оказалось неожиданно просто: достаточно было упоминания имени знакомого профессора политологии в Тегеране и немецкого гражданства. В настоящее время немцы с точки зрения Ирана все делают правильно: яростно критикуют американскую политику по отношению к Ираку, увеличивают объемы торговли и активно выступают за диалог с теократическим государством. Любезность и готовность к сотрудничеству работников Министерства исламского руководства (что-то вроде Министерства культуры) оказались для нас большим сюрпризом, несмотря на политически благоприятный момент: все разрешения на съемку были выданы, при возникновении каких-либо трудностей нам оказывали поддержку. Реформаторски настроенные сотрудники Министерства делали все, что было в их силах, однако полномочия “Отдела иностранных СМИ” не всегда соблюдались другими органами государственной власти. Итак, снабженные официальным письмом в адрес всех милицейских отрядов страны (которых существует множество и которые в своеволии, спеси и глупости не уступают своим российским коллегам) и журналистским удостоверением на фарси, мы начали свою работу в Тегеране.
Тегеран вновь и вновь давал мне повод для сравнения с Москвой, которую я во время своего пребывания в России полюбил как настоящую метрополию. В Тегеране столь же неопределенное количество жителей, в течение суток оно колеблется от восьми до двенадцати миллионов. Этот город вообще не предназначен для пешеходов, да и просто для людей, так же, как и Москва. Широкие шоссе заполнены самоубийцами, бесцеремонность которых компенсирует только их беззаботность и веселый нрав. На стенах домов жилых кварталов, частично напоминающих советские, красуются непропорционально большие номера домов, любой автомобиль мигом превращается в такси, цены договорные, в воздухе годами стоит смог вроде того, что был этим летом в Москве, — короче говоря, эти города обладают похожей энергетикой. Однажды, на одном из запруженных транспортом московских бульваров, мой московский друг спросил меня после возвращения из совместного путешествия на Кольский полуостров: “Ловишь кайф?”, и я точно почувствовал, что он имел в виду. Такой же кайф вызывает и Тегеран.
Много схожего и в уличном движении: в Иране так же пристегивают ремни безопасности только в исключительных случаях или же набрасывают их для маскировки при полицейских проверках. Как и русские, иранцы отказываются выполнять простейшие разумные действия, упование на Бога кажется здесь безграничным. Все же в собираемом в этой стране автомобиле “Пейкан”, в противоположность своему, похожему на него устаревшим дизайном, старшему брату “Волге”, функционирующие ремни безопасности есть.
Пешеходы могут переходить улицы по ярко освещаемым солнцем мостикам — приятной альтернативе темным российским подземным переходам. Возможно, определяющую роль в данном случае сыграл климат: в Иране тепло над землей, а в России — под землей. При отсутствии пешеходного мостика могут помочь только отсутствие страха смерти и заклинающая жестикуляция, но и этого не всегда достаточно: согласно официальным данным, ежегодно в Иране в транспортных авариях погибает 17 000 человек — больше, чем в какой-либо другой стране. Реклама страховых обществ, красующаяся на стенах домов над городскими шоссе, кажется чистой иронией при наблюдении за этим непрекращающимся транспортным хаосом, когда из трех полос чаще всего делают четыре с половиной, а на мотоциклах и мопедах во все стороны едут семейства количеством до пяти человек, все без шлемов, пытаясь к тому же проскочить в самые узкие зазоры между машинами. Обязательное страхование существует здесь дольше, чем в России, которая только в прошлом году присоединилась к обманчивой логике страхования.
Опасность уменьшается только благодаря постоянным пробкам, мешающим быстрой езде. Если верить газетам, каждый год тегеранцы стоят в пробках в целом около двух миллиардов часов, что одной англоязычной газетой было приравнено к 110 000 тоннам золота, — особенно абсурдное применение пословицы “Время — деньги” (или, по-персидски, “Время — золото”), существующей, к сожалению, и в иранской версии, но к счастью менее соблюдаемой, чем в Европе. Не хватает здесь метро, которое так успешно и стильно спасает от коллапса Москву; до сих пор были построены две линии (почему-то с китайскими вагонами и без таймеров), от которых мало пользы.
Но параллели существуют и вне транспорта: заполоняющая город религиозно-политическая пропаганда напоминает о пережитках диктатуры в России. Огромные настенные росписи восхваляют мученическую смерть, проклинают США и Израиль и отображают духовных лидеров Хомейни и Хаменеи во всевозможных жизненных ситуациях. По счастью, персы не переняли сталинскую привычку отливать статуи своих героев выше человеческого роста, которые позднее, при смене режима, приходится с большими усилиями и затратами устранять (безусловно, это одна из причин того, почему Ленин в России так хорошо сохраняется). Закрашивание настенных росписей не займет более одного дня. К тому же по большей части они уже выцвели, и народ обращает на них мало внимания. Коллективы жильцов успешно борются против обновления росписей на стенах своих домов. Молодежь растеряла революционный энтузиазм и ненависть к Америке.
Как в лучшие времена Советского Союза (мир ему и его преемникам), здесь тщательно ухаживают за зелеными насаждениями и внешним видом города. Неописуемые отряды уборщиц в Иране заменяют афганские дворники. Авиабилеты баснословно дешевы, а старыми “Туполевыми” управляют русские пилоты; официальная риторика очень далека от реальности. Кому в качестве реально существующего музея советской действительности надоест Белоруссия, тот здесь, возможно, сможет насладиться более экзотической и яркой формой устаревшей системы. Да и уровень образования напоминает о бывшей сверхдержаве, идет жесткая борьба за учебные места в университете, образование дается основательное. Положение с рабочими местами такое же, как и на постсоветском пространстве, и порой можно встретить высокоинтеллектуальных водителей такси, столь распространенных в России. Социальные различия огромны, жители северных и южных районов Тегерана имеют мало общего.
Для молодежи — а 70% населения моложе тридцати — данное положение зачастую драматично, и, несмотря на своих праотцов-мистиков, лишь немногие воспринимают экономический кризис в стране как шанс уйти в аскетическое богопочитание, не омрачаемое ни работой, ни имуществом, и таким образом открывающее дорогу к освобождению от бренного бытия.
Большинство молодых людей с большей охотой смотрит американские фильмы на видеокассетах, так как в официальном кинопрокате их либо вовсе нет, либо их показывают в усеченном виде после строгой цензуры; молодежь носит модную в Европе одежду (причем предписываемый законом для всех женщин — не исключая туристок — головной платок умело включается в модные наряды) и слушает по большей части непереносимую музыку. Последнее обстоятельство объясняется тем, что положение с поставкой музыкальной продукции довольно сложное (западные исполнительницы находятся под запретом). “Золотая молодежь” также делает операции по исправлению формы носа для того, чтобы приблизиться к идеалу красоты с вздернутым курносым носиком, поскольку по иронии судьбы многие персы обладают “еврейским крючковатым носом”. Широко распространены сотовые телефоны, и каждый юный житель города знает, как пользоваться Интернет-чатами. Страну ни в коем случае нельзя назвать отрезанной от мира или изолированной от информации, американские и европейские ценности, идеи и дискуссии здесь хорошо известны и обсуждаются наравне с положением в стране. Этому способствуют Интернет и спутниковое телевидение, качество телефонной сети немного лучше безнадежных российских линий. Открытость миру демонстрируют и уличные вывески, на которых всегда есть английская транслитерация, что могло бы облегчить многим иностранцам пребывание в России.
Благодаря произошедшим в последние годы изменениям, многие молодые люди открыто флиртуют друг с другом и даже отваживаются держаться за руки, несмотря на строгость ислама в вопросе взаимоотношения полов. Можно увидеть и юношей, которые ходят, держась за руки, обнимаются и целуются, но это не имеет того значения, которое придается ему в гомосексуальной Европе, поскольку в Иране гомосексуализм преследуется как уголовное преступление. Хотя лично для меня эта культурно обусловленная склонность к соприкосновениям — хорошая возможность приехать в следующий раз со своим партнером. Во всяком случае, в России я не всегда решусь держать своего друга за руку…
Казенные блюстители морали, в рубашках навыпуск, уже не внушают молодежи страха. Небольшой взятки достаточно для того, чтобы успокоить бородачей. Молодежь давно сыта по горло режимом, при котором власть принадлежит священнослужителям. Произвол и жестокие наказания затмевают те преимущества недемократического государства, о которых часто забывают. Однако лишь немногие выступают за революцию, большинство предпочитает использовать те островки свободы, которые постепенно удается отвоевывать. В 1999 году клерикальное государство обнажило когти во время демонстраций, когда от пуль “Народной армии” погибло несколько студентов. Во время бесед за круглым столом за закрытыми дверями тегеранские студенты открыто ратовали за отделение церкви от государства и лишение власти сегодняшних духовных лидеров. Правда, они бы не рискнули повторить то же самое перед камерой, поскольку не хотят жертвовать собой ради еще не созревшего, по их мнению, иранского общества. Они считают, что ислам сам должен стать более современным. Внушает надежду и то, что они не принимают безумную логику мученичества, как это делали многие их предшественники.
Во время съемок для нас было очень важно не делать ничего такого, что могло бы повлечь за собой неприятные последствия для тех людей, у которых мы брали интервью. Несмотря на то, что мы снимаем не политическую передачу, а лишь стремимся противопоставить преобладающим на Западе образам мулл, фанатизма и подавления женщин показ повседневной, неоднозначной действительности, законы ставят нам препятствия. Как-то мы брали интервью у как всегда одетой по последней моде двадцатилетней девушки у нее дома. На голове у нее не было платка, поскольку дома она обычно его не носит. Иранцы энергично борются за неприкосновенность жилища и пытаются распространить ее даже на автомобиль. Но после консультаций с иностранными корреспондентами и учитывая замечание представителя министерства культуры о том, что реакция консерваторов непредсказуема, мы решили переснять этот эпизод: мать девушки слишком известна, она снималась в фильме, критически освещающем женские тюрьмы в Иране. На этот раз, чтобы не нарушить равновесие мужских гормонов, волосы нашей героини скрыли от глаз западных телезрителей и сотрудников иранского посольства под бейсбольной кепкой. Хотя мой оператор нашел как раз такую маскировку особенно эротичной. Возможно, сексуальную страсть можно обуздать путем достижения экстаза более высокого порядка, например, объединения в любви с Богом, в котором жили и который проповедовали тысячу лет назад великие гностики — поэты суфизма, но точно не предписаниями по поводу одежды.
Мы решили не давать своих пояснений к изображению, а работать только с фонограммами иранцев. Хотя и сам выбор изображения и его монтаж всегда несут в себе какую-то оценку, все же комментарии к изображению, его интерпретация являются уже исключительно средством подчинить себе чужеродное, сделать его понятным для того, чтобы рассматривать его со своей собственной точки зрения. Мы как раз хотим избежать этого и потому не хотим давать каких-либо пояснений. Нам хотелось бы показать что-то и этим подтолкнуть людей к смене перспективы. Чуждое можно только пережить, обнаружить в себе, вне сферы сознательного. Восемь лет я жил в разных заграничных странах и всегда приходил именно к этому выводу. Особенно в России мне потребовалось время для того, чтобы разобраться в логике этой страны, чья система координат столь отлична от нашей и все же столь родственна ей. Сама по себе эта система, как и любая другая, находится в согласии с самой собой. Мы сами создаем параллельные реальности и защищаем их друг от друга, поскольку их потеря означает потерю идентичности, а в этом лишь немногие находят что-то положительное. Этим можно объяснить не одну войну.
Халладж, персидский мистик IX столетия, писал: “Убейте меня, о друзья мои, поскольку жизнь моя заключается только в смерти”. Его называли мучеником любви. Телесные мучения я отвергаю как бесполезные, но духовная смерть — неплохое начало. В этом помогает смена перспективы. Документальность должна приводить в замешательство благодаря не разъясняемой подлинности, благодаря отказу от суждения и приговора, восхваления или критики. Я вырос в Берлине, разделенном стеной, и для нас самым абсурдным вопросом из всех, задаваемых гостями из Западной Германии, был вопрос о том, не чувствуем ли мы себя взаперти в этом городе за стеной. Ничего подобного! Страдаем ли мы сейчас от того, что не можем полететь на Луну? В таком же положении, думаю, находилось большинство людей в Советском Союзе, и всё-таки многие на Западе с коммунистическим режимом связывали, в первую очередь, ограничения на свободу передвижения и “закрытость”. Лишь немногие жительницы Ирана воспринимают платок как ежедневное бремя, и все-таки для нас он является символом подавления личности. Как я могу объяснить верующему мусульманину — а верующими в Иране являются все — нашу эрзац-религию прав человека и гуманизма? В атеистической Европе чаще всего высокомерно наслаждаются чувством превосходства и наблюдают за толпами паломников в Мекке или Масхаде, покачивая головами и удивляясь. С точки зрения верующего, мы живем в ослеплении и далеки от Бога. Один молодой образованный дантист, например, искренне удивился, когда я сознался ему, что в Европе многие молодые люди не верят в загробную жизнь. Если бы он попытался изменить это мировоззрение, он пришел бы в отчаяние, как сталкер у Тарковского. Я отказываюсь брать на себя роль судьи и решать, кто находится на верном пути. Смена перспективы выбивает почву из-под ног. Приходится учиться летать.
Провозглашенная нами цель отказа от комментария осложняет работу и, возможно, что-то останется непонятным. Так, едва ли непосвященный человек сможет полностью оценить значение того эпизода, когда наш последний протагонист — юный талиб (изучающий Коран) из старейшей школы самого священного города Ком — посещает бассейн. Даже если будущий мулла не предстает перед нами в плавках, невероятно уже то, что мы смогли снять его до переодевания, а также вставить сцены с юношами в плавках, так как в Иране запрещено показывать по телевидению бассейны, или, точнее, полураздетых людей, не говоря уже о мулле. Получился эпизод для знатоков.
После окончания съемок я пользуюсь случаем, чтобы попытаться сменить собственную перспективу. Со швейцарским послом, представляющим в Тегеране и интересы американцев, а также с тегеранской корреспонденткой газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung, мы отправились на службу суфийского ордена Ниматуллахи. После длительной молитвы наставник стал читать вслух произведения великих персидских классиков. Более 500 людей напряженно и сосредоточенно слушали это послание любви, и это гораздо серьезнее, чем проповедь о ненависти в пятничной молитве в Коме. Цель мистиков — “отрешение”, фана — альтернатива обращению неверных в свою религию при помощи силы. Находясь под сильным впечатлением от увиденного, я совершил паломничество к склепам и мавзолеям вблизи афганской границы. Здесь человек божий пьянеет без вина, как сказал бы Руми, — и тут мне вспоминается главное отличие Ирана от России: отсутствие в стельку пьяных алкашей, цепляющихся за фонарные столбы, и необходимости выслушивать чей-то пьяный бред, — заимствованный из Корана “сухой закон” с некоторыми исключениями строго соблюдается, что имеет положительные последствия. Человек сосредотачивается на упоении более высокого порядка.
Предстоящий просмотр материала и работа над созданием фильма также действуют опьяняюще. Может быть, удастся соединить волшебство Ирана с наэлектризованностью Берлина. Результат должен стать пригодным для трансляции по телевидению, объективным по содержанию и, главное, — способствовать смене общепринятой перспективы. Возможно, и неплохо, что иные считают Иран абсолютным злом, может быть, это спасет хрупкую инаковость этой страны от всеобщей идеологической унификации. Причислять Иран к “оси зла” из-за горстки чокнутых, внимающих радикальным проповедям духовенства, оскорбляя при этом множество великодушных, сердечных и образованных людей, во всяком случае говорит о чрезвычайной глупости. Для большинства россиян такого рода глупость не нова. Как сказал бы Руми: настоящая новость – это то, что ничего нового нет и быть не может.
Пер. с нем. Серафимы Шамхаловой