Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2002
На рубеже 80-х — 90-х годов в западных масс-медиа имел место настоящий бум, связанный с обсуждением проблематики “мультикультурализма”. К середине 90-х количество публикаций о “мультикультурном обществе” исчислялось тысячами. И хотя эти дебаты обошли Россию стороной [1], мы не в праве утверждать, что затронутые в их рамках проблемы — не наши проблемы.
Публикуемый ниже текст примечателен уже в том отношении, что его автор — крупный функционер Христианско-демократического союза [2]. Панегирики мультикультурализму более привычно слышать скорее из противоположного Гайслеру идеологического лагеря.
На первый взгляд, текст Гайслера — самый что ни на есть либеральный: хватит цепляться за отживший идеал национального государства, пора признать, что Германия давно стала иммиграционной страной, долой ксенофобию и да здравствует открытость. Но автор не был бы представителем право-консервативного блока, если бы не расставил акценты так, как он их расставил. От взгляда внимательного читателя вряд ли укроется, что предлагаемая Гайслером программа весьма незамысловата: Германии следует активнее рекрутировать иностранную рабочую силу, поскольку иначе ей не преодолеть нарастающего демографического дефицита.
В этом, и только в этом русле находится призыв автора к отказу от модели “национального государства” в пользу “мультикультурного общества”. На самом деле, как я надеюсь показать ниже, ни от чего отказываться Гайслер не собирается.
В статье Гайслера много говорится о проблеме сосуществования под одной политической крышей культурно различных групп, но ни слова не сказано о том, откуда проистекают и как воспроизводятся эти различия. Автор охотно рассуждает о культурно обусловленных образцах поведения и возможных коллизиях между этими образцами, но не ставит вопроса о социальном контексте, в котором эти коллизии разворачиваются. Он обходит молчанием ключевую проблему всех дебатов о мультикультурализме — проблему интеграции мигрантов. Между тем проблема включения в политическое тело государства, то есть в национальное сообщество, новых членов требует пересмотра базисных представлений о сущности этого сообщества. К такому пересмотру Гайслер не готов. Он продолжает оперировать категориями, свидетельствующими о его приверженности тому самому национальному государству, которое он как будто бы отправил на свалку истории. Я имею в виду, в частности, разделение им современного германского общества на “немцев” и “иностранцев”. Последний термин автор употребляет как нечто само собой разумеющееся, закавычивая его только однажды, как указание на сложившуюся традицию словоупотребления. Для Гайслера называть живущих в Германии потомков мигрантов “иностранцами” так же естественно, как называть “переселенцами” мигрантов, считающихся немцами в силу происхождения. Он разделяет этноцентричную логику, лежавшую в основе иммиграционной политики немецких властей с 50-х до конца 90-х годов [3], — логику, согласно которой выходцы из Казахстана, Воркуты или Поволжья, усвоившие советские навыки мышления и поведения и потому глубоко отличные от населения страны, — немцы, а дети и внуки гастарбайтеров из Югославии, Греции и Турции, социализировавшиеся в Германии и в культурном отношении практически не отличающиеся от немецкого окружения, — иностранцы.
Формула “мультикультурное общество” позволяет Гайслеру переключить внимание с социальных аспектов иммиграции на морально-психологические. Аналитики не раз писали о том, что корень проблемы иммиграции в Федеративной республике — не столько в сосуществовании местного и мигрантского населения как носителей отдельных культур, сколько в системных, прежде всего правовых, механизмах, объективным образом ведущих к сегрегации мигрантов. Корень проблемы — в крайней затрудненности процесса натурализации, получения мигрантами статуса полноценных граждан, в результате чего они сбиваются в добровольные гетто, а вовсе не в их упорном нежелании расстаться с культурными стереотипами, несовместимыми с нормами принимающей страны. Что касается собственно культурных отличий и конфликтов между мигрантами и основным населением, то стоит задуматься, где все-таки причина, а где — следствие. Культурная (этническая, религиозная, языковая) несовместимость мигрантов с их социальным окружением препятствует их интеграции, или, напротив, объективные препятствия в интеграции влекут за собой воспроизводство моделей поведения, закрепляющих их отличие от социального окружения? Мне кажется весьма сомнительным, что сохранение культурной самобытности волнует мигрантов больше, чем то, как прокормить семью. Трудно вообразить, что люди, преодолевшие невероятные трудности для того, чтобы попасть из бедной и неблагополучной страны в богатую и благополучную, предпочтут поиски идентичности поиску работы. Тем более это справедливо по отношению к их потомкам. Неслучайно ведь дети мигрантов, как правило, знают язык своей новой родины намного лучше, чем язык родителей.
Похоже, что выражение “мультикультурное общество” служит Гайслеру своеобразным эвфемизмом для политики ротации мигрантов. О полноценном включении последних в политическое сообщество речи нет. Контроль за разделением социального пространства, то есть право называть, остается в руках того самого “национального государства”, о расставании с которым автор громогласно заявил. Те, кто называет, — представители немецкой бюрократии. Те, кого называют, — приезжие, переселенцы, гастарбайтеры, иностранцы.
“Мультикультурность” современного общества для Гайслера вырастает вовсе не из множественности идентификационных образцов, находящихся в распоряжении индивидов, а из банальной полиэтничности и поликонфессиональности. Мультикультурное общество в глазах автора предстает как параллельное существование этнических и религиозных групп, за каждой из которых закреплена своя культура. Надо ли добавлять, что каждая из этих групп в интерпретации Гайслера (“турки”, “мусульмане”, “немцы”, “христиане” и т.д.) остается тождественной себе, неизменной данностью.
И все же, сколь бы декларативными ни были усилия Гайслера по формированию в Германии атмосферы культурного плюрализма, само по себе обращение к этим идеям в высшей степени симптоматично. Гайслер в своих симпатиях к республиканской открытости далеко не одинок: правящий класс ФРГ постепенно отходит от идеалов этнической и культурной однородности в пользу сообщества более открытого типа.
К сожалению, у нас подобного дискурсивного смещения не произошло. В России наметилось скорее движение в противоположную сторону. В сторону традиционного национального государства, понятого в терминах этнокультурного — а с приходом к власти Путина также и идеологического — единства.
1) Полезную информацию относительно российской специфики в постановке и обсуждении затронутых проблем читатели найдут в сборнике: Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова и В.А. Тишкова. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2002. 356 с.
2) С 1977 по 1989 год Хайнер Гайcлер занимал пост генерального секретаря ХДС, в 1991—1994 годах был заместителем председателя фракции ХДС/ХСС в Бундестаге, а также, вплоть до случившегося в конце 90-х конфликта с Гельмутом Колем, — членом президиума ХДС.
3) В 2002 году Бундестаг после долгих и ожесточенных дебатов принял иммиграционный закон, который, пусть и с множеством оговорок, признал необходимость регулярного въезда на постоянное жительство значительного количества людей ненемецкого происхождения.