Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2002
Появившиеся в 2001 году журналы “Отечественные записки” и “Вестник Европы” (см. НЗ № 6/2001), за первое полугодие 2002 года произвели на свет пять номеров в четырех толстых книгах “Записок” и три выпуска “Вестника”.
Итак, что бросается в глаза? В “ОЗ” — разумеется, третий номер, ударный и, в какой-то мере, ожидавшийся. Надо отдать должное редколлегии и авторам журнала: назвав номер “Картина мира: взгляд из России”, эвфемистичность этого названия вовсе и не пытаются скрыть. Речь вновь идет о “русской идее”. Предполагается, что отечественный интеллектуал обязан выработать позицию по этому вопросу так же неизбежно, как “московские халтурщики” из “Золотого теленка” — пересказывать легенду об озере Иссык-Куль. И надо заметить, что, бросившись в этот омут, “ОЗ” с честью выдержали испытание. Номер вполне соответствует сравнительно современным и (политически) либеральным представлениям о качественном журнале. Как и положено в “грамотных” исследованиях, не ставится вопрос о существовании или истинных качествах того или иного предмета — например, русской души или российской политики. Речь чаще идет о параметрах восприятия и мифологизации описываемого явления, о теоретических возможностях осмысления и о практических следствиях предпочтения тех или иных выборов и установок. Специфика “русского” освещается для читателей “ОЗ” при посредстве по преимуществу социологического и лингвистического анализа представлений “россиян” о “Западе” или “не-русском”. При этом есть и эссенциалистские (или “патриотические” — о взаимозависимости позиции и оптики судите сами) статьи. Их предоставили авторы, популярные в, казалось бы, недружественной “Отечественным запискам” среде — достаточно назвать имена А. Дугина или Г. Гачева. Возник ли (и нужен ли был) диалог, судить трудно. Однако в определенном смысле разные дискурсивные пространства все-таки стали взаимопроницаемыми: хотя бы потому, что логика единомышленников Дугина и Гачева служит материалом для построений Л. Гудкова. Эти последние, в свою очередь, могли бы исследоваться в статье С. Лурье и так далее, со всеми небезынтересными и провокационными перспективами и неконтролируемыми пересечениями. Подобная широта представленной в “ОЗ” панорамы мнений сочетается, как правило, с трезвостью и взвешенностью тона. Это отвечает намерениям журнала воссоздать некоторую единую российскую интеллектуальную среду. Готовность к освещению вопроса с разных точек зрения дополняется справками об истории тех или иных подходов (например, геополитики или исследований национального характера). Приятно отметить, что такие теоретические разъясняющие комментарии стали для журнала уже традиционными.
Разумеется, “Отечественные записки” не всеядны и не предоставляют всем точкам зрения арифметически равные права (что тоже было бы недостатком). Своя позиция — а значит, и круг авторов и читателей — у журнала есть. С этой точки зрения любопытно взглянуть на первые два номера за 2002 год. Их темой было “Образование”, и на фоне международного опыта и исторического контекста ставилась задача уточнить оптимальные контуры образовательной реформы в России. Журналом обозначилось противопоставление главных образовательных парадигм: “школить” профессионалов или “воспитывать” граждан? Внешне “ОЗ” и в этом случае пытаются демонстрировать беспристрастность подхода и склонность сглаживать противоречия. С другой стороны, эти приоритеты подозрительно сближаются с ценностями той позиции, которая предполагает важность гуманитарного знания и соответствующих ему установок — “воспитывать и растить” “широко, самостоятельно и критически мыслящее”, “духовно здоровое и морально ответственное” “поколение граждан” и т.д. и т.п. Не будучи сторонником первой, узко-специально ориентированной программы, все же отмечу: могли ли представители и, не побоюсь этого слова, лидеры российского гуманитарного истеблишмента (Ю. Афанасьев, В. Миронов, Я. Кузьминов и другие) дать иной ответ о перспективах и целесообразности общефундаментального образования? Дело, разумеется, вовсе не в какой-либо личной заинтересованности — скорее, в предопределенной расположенности к конкретному способу мышления.
Возможность говорить уже не об одном, но о пяти (вместе с первым, прошлогодним) номерах “ОЗ” позволяет констатировать, что журнал становится узнаваемым, фиксирует свое лицо. Как уже говорилось, сохраняется установка на широту панорамы взглядов и на беспристрастность редакторской позиции; это сопровождается довольно нейтральной стилистикой большинства материалов. На уровне содержания близость друг к другу номеров обеспечивается различными средствами. Присутствуют сквозные темы: например, неизбежные поминания журнала-тезки XIX века или обсуждение реформы русского языка. В списках авторов одни и те же люди постепенно начинают появляться уже по второму разу. (А что делать? Велика Россия, но узок круг.) Сравнительную устойчивость приобрела структура номеров; как и следовало ожидать, выигрышным оказывается раздел “Публикации” (в рецензируемых номерах напечатаны тексты таких авторов, как Дж. Р. Сёрл, Р. Коллинз, Дж. Бьюкенен и Г.-Г. Хоппе). Наконец, у “ОЗ” свое лицо и на уровне дизайна — трудно не узнать такой кирпич с весьма стандартизированными виньетками, колонтитулами и шрифтами и с выдержанными в едином стиле иллюстрациями. Так что в целом, наверное, весьма широкий читательский пласт может быть доволен. В российском культурном пространстве находит свое место “толстый”, тематически организованный журнал для достаточно разнородной в плане профессий и мировоззрения, но гуманитарно подкованной и заинтересованной аудитории.
“Вестник Европы” представляет собой совершенно иной тип журнала, нежели “Отечественные записки”. Независимо от самовосприятия, риторики и даже амбиций, “Вестник” отчетливо партиен. В виду имеется даже не только и не столько содержательная и идеологическая наполненность статей, сколько манера обращения с читателем. Разумеется, авторы и редколлегия “ОЗ” тоже преследуют свои цели и разделяют (достаточно) определенное мировоззрение. Однако “Записки” представляют читателю свои взгляды и предпочтения как нейтральное изложение теоретических позиций на сравнительно широком поле с богатыми возможностями выбора. “Вестник” заранее ориентирован на уже известный тип читателя, который, пожалуй, определился со своими теоретическими и ценностно-прагматическими аксиомами. Этот предполагаемый читатель нуждается не столько в анализе рецепции или истории изучения того или иного предмета, но в деталях и разъяснениях, иными словами — в укреплении уже выбранной позиции. Авторы “ОЗ” спорят друг с другом перед лицом читателя; авторы “Вестника”, скорее, видят себя этого же самого читателя победоносно убеждающими. При этом утверждать, что в “ВЕ” печатаются выведенные в одной пробирке единомышленники, ни в коем случае нельзя. В том числе потому, что “партийность” заставляет идти на определенные политические компромиссы и до определенной степени блокироваться с “политическими соседями”. Поэтому, как мне кажется, в № 3 “ВЕ” помещены статьи Г. Померанца и митрополита Ювеналия. (При всем моем уважении к либеральному направлению в Православной Церкви, публикация об истории современной канонизации в РПЦ похожа на политический ход, на возможность упомянуть о том, что митрополит посетил конференцию памяти А. Меня в Иностранной библиотеке.) В какой-то мере предсказуемо, что скажут о перспективах сотрудничества Европы с Россией послы европейских государств, которым часто предоставляется слово на страницах “ВЕ”. Двусмысленность этой ситуации еще более заметна в № 4, где в связи с двухсотлетием карамзинского “Вестника Европы” делаются (очень кратко, может быть — от греха подальше) некоторые программные заявления. Как известно, критика актуальной политической власти всегда была козырной картой российской европомании; достаточно вспомнить историю НТВ и ТВ6 (которым, кстати, рецензируемые журналы не посвятили ни одной статьи), чтобы понять, что путинская эпоха — не исключение. Однако от упомянутой юбилейной редакционной статьи возникает впечатление, что, остерегаясь или не желая критиковать власть, “Вестник” чувствует себя несколько неуверенно. Предстоит решить проблему, как совместить риторику вхождения России в Европу “достойно” и “с соблюдением своих интересов” (№ 4, стр. 7) с мощным европейским (точнее, евросоюзным) вектором подбора сюжетов и сохранением традиционного прозападнического задора.
Вообще, на взгляд внешнего наблюдателя, между вторым и третьим номерами “Вестника” можно предположить довольно сильный разрыв. В № 2 довольно напористо прозвучали имена и взгляды тех, кто ассоциируется с радикальными либеральными взглядами, особенно в экономике — будь то Дж. Сорос или О. Лацис. Даже выбор латышского автора (А. Странга) для “Исторического раздела” по-своему знаков. По рассказу В. Кантора “Милицейская фуражка” (оставляя в стороне литературные качества) можно исследовать и трагедию, и комплексы российской интеллигентской позиции. Опус примечателен своей примитивной, но честно и смело заявленной антинародностью. (“Нам всем урок: никогда нельзя связываться с быдлом” — с. 121.) Наконец, в этом номере был обещан максимально культовый для российского демократа анонс на следующий выпуск: “Сергей Ковалев об Андрее Дмитриевиче Сахарове”. Материал этот не появился, и третий и четвертый номера “Вестника” выглядят существенно более безобидными, чем второй. Не знающему внутренней кухни журнала читателю остается ждать, пока станет понятным, намерен ли “ВЕ” ориентироваться на более широкую, не только крайне право-демократическую аудиторию, произойдет ли в ближайших номерах возвращение к начальной резкости, или же некоторое опреснение связано с совершенно нормальным, хотя и грустным явлением — похуданием редакционного портфеля после ударных первых номеров. Как и в “ОЗ”, это находит свое выражение, деликатно говоря, в стабилизации авторского коллектива.
В двух вышеприведенных абзацах речь о “Вестнике Европы” шла исключительно как о политическом журнале. Или он такой и есть, или так мы его читаем. А ведь непосредственно дискуссионные политические статьи занимают в “ВЕ” вовсе не такое уж большое место. Даже если пренебречь карамзинским пониманием “Вестника Европы” как журнала, где будут печататься переводы из европейских изданий, сохраняется его же формулировка: “журнал о политике и литературе”. (Разумеется, сейчас журнал занимается вовсе не перепечатками — публикуемые статьи иностранных авторов или написаны специально для “ВЕ”, или представляют собой переработанные материалы прочитанных в России лекций и конференций.) То, что Гениева, Гайдар и Ярошенко добавили к двум карамзинским приоритетам слово “культура” и ввели довольно мощный визуальный блок, говорит не против, а за преемственность взглядов Николая Михайловича. “Вестник Европы” — по крайней мере, на данный момент — признает исключительно “высокую культуру”. Показательно само название раздела — “Artes”; изредка, впрочем, кто-нибудь нет-нет да и упомянет голливудское кино, но исключительно контрабандой, не в качестве специальной темы. Из этой же высококультурности, кстати, происходит и определенный философоцентризм “ВЕ”, предоставление философии права первой судить о темах очередного номера. Однако речь не об этом, а о том, что, помимо политических материалов, в “Вестнике” присутствует достаточно мощный литературный и художественный регистр. Положительным образом это сказывается, в частности, на дизайне журнала — иллюстрации, как правило, представляют собой репродукции современных авангардных фотографий, и в каждом номере присутствует способная порадовать глаз цветная вкладка. В “не-политических” разделах попадаются очень высококачественные и/или интересные материалы — можно назвать тексты В. Полунина, Е. Рейна и многих других. Впрочем, в этой области оценки останутся делом индивидуального прочтения. В № 4 нельзя не отметить “Записки из подвала” Марины Азовской — неожиданно и пронзительно трезвую публикацию дневника пожилой женщины, которая прожила всю жизнь в Грозном, в том числе и зиму 1995 года. Таким образом, “Вестник Европы” еще раз показывает себя как “журнал парадоксов” — не всегда ясный по ориентации и преследуемым целям даже в своей очевидной политизированности и узнаваемо русский — в своей декларируемой европейскости.
Относительно новые “Отечественные Записки” и “Вестник Европы” можно попытаться сравнить с уже давно завоевавшим себе прочные позиции в российском гуманитарном пространстве “Логосом”. Сдвоенный 5/6-й (он же — 31-й) номер был опубликован в конце 2001 года — после тех же событий 11 сентября, которые, по общегуманитарному убеждению, обозначают начало новой эры. “Логос” рассчитан на еще более эзотерическую аудиторию, чем “ОЗ” и даже чем политизированный “ВЕ”. Нынешний “журнал по философии и прагматике культуры”, который не так давно еще был “философско-литературным журналом”, по инерции ассоциируется с российской феноменологией. Впрочем, это отражается, главным образом, в традиционных систематических публикациях и комментариях к Гуссерлю и заметно благодаря именам на оборотной стороне титульного листа. По теме номера, озаглавленного “Запад”, высказываются далеко не только феноменологи и не только философы. Обсуждение темы начинается со статьи И. Джохадзе “Массовое общество и демократический тоталитаризм: свобода без выбора”. Автор опирается на западные традиции антикапиталистической критики и считает, что современная демократия как политический режим действительно не является авторитарной. Однако эта демократия вполне тоталитарным образом лишает субъекта свободы выбора, а любой выбор — какой бы то ни было значимости (стр. 45). Дискуссия по теме, как надо заключить из “Ответа на критику” того же Джохадзе, оказалась довольно бесплодной: участники ломали копья по поводу вопроса, “входит ли Россия в Запад”, в то время как для самого Джохадзе речь шла, во-первых, о тоталитарной демократии, которая вполне уверенно охватывает и Запад, и Россию, а во-вторых, лишь об одном из пока еще теоретических вызовов, предлагаемых развитием этого строя (стр. 92—93). Впрочем, на два материала в теме все-таки хочется обратить особое внимание: Э. Надточий продолжает вербовать ценителей своего таланта, заключающегося в способности выражать философское содержание на обыденном жаргоне, а Ю. Тюрин позволяет оценить беспристрастность журнала, предоставившего ему слово (возможно, суровое конспирологическое неприятие Запада как-то компенсируется копенгагенской пропиской?).
В целом, однако, главной чертой номера выступает склонность каждого автора говорить “о своем” — которое, впрочем, оказывается довольно схожим по симптомам, если не по рецептам, с “коллективным наболевшим”. И в этой ситуации (может быть, не случайно, что все три попавшие в этот обзор журнала черпают легитимность в названиях более чем столетней давности, в возможности претендовать на становящуюся модной для нынешней державности преемственность с державностью прошлой, до или вдоль разрыва 1917 г.) приходится констатировать уже маячившую за “ОЗ” и “ВЕ” особенность: “страшно узок круг этих интеллигентов”. Отсюда невозможность и нежелание обсуждать тему в кругу специалистов. И если свою позицию заостряют, то для того, чтобы привлекать читателя внешней резкостью. Однако, похоже, авторы-гуманитарии мало заинтересованы в том, чтобы в результате своих усилий закрывать определенные проблемы, хотя бы в рамках выбранной парадигмы (которую, поэтому, и не уточняют, не согласовывают с кем-то, кроме самих себя).
И, кстати, о резкости. Журнал “Логос”, видимо, сознательно позиционирует себя как издание, в своих оценках бескомпромиссное и к врагам, и к друзьям. Это проявляется, прежде всего, в отделе рецензий; примером такой чрезвычайно жесткой оценки может быть отзыв Е. Петровской на книгу “О близком” другого весьма авторитетного автора в области визуальности, М. Ямпольского.
Однако ближе к концу рецензии мы узнаем, что “книга эта симптоматична для современного состояния отечественной гуманитаристики. Более того, это лучший ее образец” (стр. 172). Ну и как после этого российские гуманитарные журналы рецензировать?
Аркадий Перлов