Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2002
КОНФУЦИАНСТВО И ЕВРОПЕЙСКАЯ МЫСЛЬ НА РУБЕЖЕ XIX—XX ВЕКОВ. Лян Цичао: теория обновленного народа.
Лилия Борох
М.: Издательская фирма “Восточная литература” РАН, 2001. — 287 с.
“Конец XIX — начало XX в. в истории китайской мысли — период уникальный. Обладающая древнейшей культурой восточная империя, родина Конфуция и Мэн-цзы, Лао-цзы и Мо-цзы, открывала для себя духовные ценности западной цивилизации”. Этими словами, раскрывающими и тематику книги, и рассматриваемые в ней проблемы, начинается монография Лилии Николаевны Борох. В традиционной “всемирной истории” взаимоотношения Востока (в нашем случае — Китая) и Запада исследуются с точки зрения Запада. “Средний читатель”, не занимающийся специально восточной культурой, как правило, воспринимает ее сквозь призму европейской историографии; этого-то европоцентризма и лишена рецензируемая книга, написанная признанным специалистом в области изучения культурной жизни Китая рубежа веков. Вне зависимости от того, учитывала ли Борох работы-манифесты Марка Ферро, посвященные проблеме исторического этноцентризма (например, “Как рассказывают историю детям в разных странах мира”), ее книга представляет собой во многом новый подход к теме китайско-европейских связей. Строго научная, основанная на тщательно собранном материале, рассматриваемая монография вместе с тем, бесспорно, будет интересна не только ученым-синологам. В центре исследования — фигура Лян Цичао, ставшего в буквальном смысле реформатором китайской мысли, подвергнувшим пересмотру китайское философское наследие и прежде всего — конфуцианство. Своеобразный китайский просветитель, он, вслед за старшим поколением мыслителей-“реформаторов” (в частности, Кан Ювэем) и вместе с целым рядом ученых новой волны, знакомил восточный мир с европейской культурой. Именно с его именем связана своеобразная китайская культурная революция, когда “в сроки, сжатые до предела, небольшая часть общества (к ней принадлежали интеллектуальная элита и обучающаяся молодежь) уже не фрагментарно, как ранее, а более полно познакомилась с богатым наследием европейской теоретической мысли”. В течение короткого промежутка времени доступными в Китае стали сочинения античных философов и деятелей эпохи Просвещения, труды социологов и правоведов, работы классиков либерализма и теоретиков социализма… Весь этот пласт новой для Китая культуры ложился на почву традиционной китайской мысли, и это сочетание двух, казалось бы, чуждых культур предопределило изменения в совершенно различных сферах жизни Срединной империи. “Традиции осмысления жизни, сложившиеся в Китае, существенно отличались от европейских стандартов национальности. Фундаментальные категории китайской культуры отличались от культуры западной”.
Резкое перенесение этих новых европейских категорий в традиционную систему политических представлений и этических норм, разумеется, не могло не вызвать целого ряда проблем. “Трудной для восприятия оказалась и общепринятая на Западе система жизненных ценностей, включающая такие понятия, как “индивидуализм”, “независимость”, “самостоятельность””. Дело было не только в том, что в конфуцианстве существовали свои этико-политические константы, порой плохо переводимые на язык западной мысли: Лян Цичао и его современники столкнулись с трудностями лингвистического порядка, связанными с созданием новой терминологии. Книга, освещающая и эту проблему, снабжена “иероглифическим указателем”, где отмечены важнейшие философские понятия и их перевод (например, “жэньминь гун чань” — “общее имущество народа”, или “пиндэн” — “равенство”). Должно быть, уже и сам Лян Цичао воспринимал рубеж XIX — XX веков как “Году шидай”, — переходный период. Таким и было это время, богатое яркими персонажами, новыми философскими концепциями и многочисленными дискуссиями. Рассматривая проблемы рецепции новых для Китая идей (к примеру, вторая глава монографии посвящена восприятию “Духа законов” Монтескье и концепции государства нового типа Руссо), Борох уделяет большое внимание и политической стороне проблемы. В этом смысле, ее книга междисциплинарна: рассматривая философию и публицистику того времени, отдельно разбирая трактаты Лян Цичао, автор говорит также и о влиянии европейской мысли на представления китайцев о государственном устройстве и социальной организации. “Западное вторжение не только изменило представления об универсуме, но и дало импульс к политизации традиционной культуры”. Главным образом эта политизация отражалась в работах Лян Цичао. Автор многочисленных сочинений, журнальных статей и популярных изданий, он, по словам Борох, имел возможность влиять на умонастроения своих соотечественников, а новые идеи и необычный стиль письма “оказывали магическое воздействие на студенческую молодежь”. Центральным трудом Лян Цичао стал трактат “Синь минь шо”, в котором излагалась теория обновленного народа. Этому трактату посвящена отдельная глава монографии, рассматривающая его с точки зрения политико-правовых проблем. “Я хотел отыскать первопричину гниения и отставания народа нашего государства, — писал Лян Цичао, — и сравнить с развитием прогресса в других странах, чтобы народ, зная, в чем заключаются наши пороки, сам остерегался зла, сам себя подгонял в движении вперед”. Здесь Лян Цичао и пригодилось знание европейской культуры: преследуя цели вполне прагматичные, “приземленные”, он стремился с помощью западного опыта объяснить и исправить положение дел в Китае. Этим же целям отвечала и идея обновления конфуцианской этики. Китайский просветитель-реформатор не просто механически переносил основы западной культуры в Китай, но относился к ней достаточно критично и пытался соотнести с конфуцианством…
Рассматривая эволюцию взглядов Лян Цичао, останавливаясь на локальных и принципиально узких проблемах синологии, Борох рисует и общую картину формирования новой политической культуры Китая. Вместе с тем, главный “сюжет” книги — история Лян Цичао и его частичного разочарования в собственной теории обновленного народа. Резкий интерес Востока к Западу на рубеже XIX—XX веков был связан с “мыслью политической”. Так, Лян Цичао полагал, что подключение народа к политической жизни и приобретение навыков демократии произойдет сравнительно легко, если китайцы познакомятся с западными жизненными ценностями, прежде всего с принципом “общего блага”. Но Борох показывает, как в эпоху исторических потрясений Лян Цичао, а вместе с ним и многие его современники теряют уверенность в этом: “Он был глубоко потрясен, установив, что китайцы, имеющие древнейшую историю, остаются до сих пор “клановым народом”, т.е. в Китае существует иной, чем на Западе, тип социорегуляции, при котором сохраняется зависимое положение индивида и его персональный статус (цзыгэ) очень низок”. Диалог Запада и Востока, казавшийся в 1890-е годы вполне возможным, давший очень много для развития китайской мысли, имел свои естественные пределы. Обновление народа произошло — но совершенно иначе, чем предполагали китайские интеллектуалы рубежа веков.
Повествующая о совсем непростых вещах и рассматривающая малоизученный материал, наполненная множеством мельчайших фактов и снабженная внушительным списком библиографии, наконец, написанная ясно и занимательно, книга Борох поистине может стать своеобразным научным бестселлером. А напоминать об актуальности предлагаемого благодарному читателю материала, как кажется, нет необходимости.
Ф.Д.
РОССИЯ И КИТАЙ В XX ВЕКЕ: ГРАНИЦА.
Юрий Галенович.
М.: Изограф, 2001. — 336 с.
В краткой аннотации данная книга заявлена как монография, включающая в себя краткий очерк истории российско-китайской границы в XX веке, воспоминания автора о переговорах 1960-х—1970-х годов и его взгляд на события 1969 года на острове Даманский. Однако, это не совсем верно: скорее, перед нами три книги под одной обложкой. В ней автор скрупулезно, но, к сожалению, на картонном языке советской историографии сыплет фактами, датами, именами, прослеживая историю российско-китайской границы на протяжении всего XX века.
В первой части книги автор ставит вопрос о юридической основе границы. Если в СССР / России всегда считали, что наша граница с Китаем имеет под собой прочную договорную основу, то в Китае соответствующие договоры полагали несправедливыми, то есть подписанными под давлением со стороны правительства России, и называли Россию “территориальным должником” Китая. Китайские власти, как полагает Галенович, присваивают себе право выступать от имени народов Китая и России, вызывая настоящее негодование автора: “…навязывают нам свою волю, а эта воля в такой интерпретации диктует перераспределение территорий и вхождение в состав Китая миллионов квадратных километров наших земель”. Когда речь заходит об отношениях между Китаем и Россией, авторская риторика неожиданно меняется, и невольно возникает чувство, будто Галенович описывает бытовую ссору: “Можно продолжать жить и так, как мы с Китаем живем сейчас <…> В нашей стране сохраняется недоверие к Китаю <…> Китайцев настраивают на предъявление в будущем территориальных претензий к нашей стране”. Одним словом, до подписания нового договора о границе “наши отношения всегда будут осложняться, на них будет лежать тень подозрений, вполне обоснованных с нашей стороны, а потому не удастся создать твердую и надежную основу для действительно добрососедских отношений России и Китая”.
Столь же необходимым, как подписание этого договора, автору видится “торжественное заявление” обеих сторон о том, что “не существует никакой угрозы партнеров друг другу”. С этих пор вопрос угрозы “считается более не существующим”. Этот утопический тезис повторяется чуть ли не трижды в двух соседних абзацах. По мысли автора, именно эти два шага — подписание нового договора о границе и обоюдное признание отсутствия взаимной военной угрозы — приведут к взаимопониманию, доверию, реальному взаимодействию и, возможно, станут основой “для наполнения конкретным содержанием нового этапа межгосударственных отношений РФ и КНР в новом, XXI веке”.
Как уже было сказано выше, вторую часть книги составляют мемуары автора, посвященные российско-китайским переговорам 1960-х—1970-х годов; цель Галеновича здесь — “предложить читателям, интересующимся историей наших отношений с Китаем, записки очевидца событий, по возможности полно отражая позиции сторон в их первозданном виде (особенно китайской стороны) и давая по необходимости некоторые собственные пояснения русского человека, исходящего из интересов своей страны”. По мнению автора, переговоры эти сыграли значительную роль уже потому, что они позволили определить и оценить позиции сторон в то время. Так, очевидно, что стержнем китайской политики было предъявление советским партнерам ряда неприемлемых условий: сократить до уровня 1964 года вооруженные силы в районах, граничащих с КНР, вывести войска из Монголии и ликвидировать там военные базы, прекратить поддержку Вьетнама. Этот подход, считает Галенович, “позволял сохранять лицо при желании в итоге переговоров найти определенный компромисс”. Компромисс этот удалось найти лишь в середине 1980-х годов, когда межгосударственные отношения наконец нормализовались. В описываемый же автором период 1960-х—1970-х годов “отношения были плохими, напряженными”, и, по мнению Галеновича, ответственность за это несет Мао Цзэдун. Двусторонние переговоры и консультации этих лет автор характеризует как “поиски надежды глухой ночной порой”. В это время были разорваны почти все каналы связи, из обеих стран уехали послы, а Мао довел дело до применения оружия.
Третья часть исследования называется “Вокруг Даманского, или как начались и как закончились события 1969 года на нашей границе с Китаем” и посвящается памяти погибших в 1969 году “стражей границы”. Выстрелы на Даманском стали первым вооруженным столкновением и повлекли за собой целую череду стычек, которая продолжалась с марта по август 1969 года. Именно события 1969 года повлекли за собой “глубокий поворот в сознании наших людей”, который привел к подписанию нового договора о границе между Россией и Китаем; по мнению автора, эти события еще раз доказали необходимость юридического документа, который “был бы всеобъемлющим, закрепил бы не только линию прохождения границы, но и общее понимание обеих сторон”. Только в этом случае отношения между нашими странами могли бы обрести новый прочный фундамент, основанный на уверенности в том, что Пекин не будет предъявлять к России территориальных претензий.
Книга Ю. М. Галеновича, предлагающая читателю вполне определенный подход к проблеме границы между Россией и Китаем, является ценным источником по истории российско-китайских отношений, несомненно полезным специалисту. Вместе с тем, к этому источнику стоит подходить осторожно — ведь в своем рассказе автор целиком и полностью полагался на память, которая, как известно, не всегда надежна: “В моей памяти сохранились воспоминания об этих консультациях и переговорах. Ныне — это страницы истории”. Рассказывая о них, автор “стремился донести до читателей язык и атмосферу, подлинные слова людей того времени, которые, можно надеяться, раскроют для людей сегодняшнего и завтрашнего дня многое, даже то, что сейчас не видно”. Судить же о том, выполнил ли автор свою задачу, смогут, пожалуй, лишь другие очевидцы событий.
Анна Красильщик
КИТАЙСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ РОССИИ
Виля Гельбрас
М.: Издательский Дом “Муравей”, 2001. — 320 с.
Автор рецензируемой книги, Виля Гдаливич Гельбрас — один из ведущих отечественных китаеведов, известный научными статьями и монографиями, посвященными экономическим, социальным и политическим проблемам России и Китая. Одна из недавних его работ — книга с характерным названием “Реформы в КНР: уроки для России” (2000 год). Подобную же дидактическую цель преследует он и в своей новой книге, вышедшей под вполне показательным заглавием “Китайская реальность России”.
“Судьбы России и Китая, их переплетение — одна из центральных проблем XXI века. Россия обрела новое измерение в своем историческом развитии — китайское. Китайская реальность России будет отныне существовать всегда, вне зависимости от желания кого бы то ни было”. Эти слова, вероятно, можно было бы пропустить мимо ушей и не воспринимать всерьез, если не знать, что данное суждение вынесено на основании крупномасштабного исследования китайской миграции в Россию одним из авторитетнейших китаеведов страны. “Нам нельзя медлить. Настала пора разбираться с тем, что собой представляет китайская реальность России. По сути, это и есть главная тема наших размышлений”.
Эти размышления во многом основаны на результатах анонимных анкетных опросов, которые велись среди 757 представителей китайских землячеств в России (ноябрь 1998 — март 1999 г.) и 620 россиян в Москве, Хабаровске и Владивостоке (февраль — март 1999 г.). Выборка получилась весьма солидная, позволившая составить 92 таблицы (к примеру, “Таблица 40. Взгляды китайцев на возможность близких отношений с россиянами”, “Таблица 63. Взгляд 1086 сибиряков и дальневосточников на предоставление прав китайским мигрантам”) и три карты, фиксирующие те или иные русско-китайские связи. Основываясь на полученных результатах, которые, что немаловажно, приводятся и в самой книге, Гельбрас делает соответствующие выводы, позволяющие аргументировать и, подчеркнем, скорректировать исходную установку исследования о современной “китайской реальности”. Например, рассматривая ответы респондентов на столь важную тему, как “Отношение российских мужчин и женщин к перспективам брачных отношений с китайскими мигрантами”, автор отмечает: “При общем явно отрицательном мнении женщины явно более категоричны, нежели мужчины”. Впрочем, подобное замечание относительно: как показывает таблица, многое зависит как от образования россиян (“В браке с китайцем (китаянкой) состоят лица с неполным средним и средним образованием”), так и от, разумеется, дружеских связей с китайцами. Однако только около 10% опрошенных либо уже состоят в родственных связях с китайцами, либо считают их желательными. Разобрав полученные сведения, автор книги вынужден заметить: “Это обстоятельство применительно к китайской миграции имеет только тот смысл, что еще раз подтверждает значение различий в культуре, которые будут обусловливать длительную замкнутость китайских землячеств в российском обществе”. К подобному выводу приводимые таблицы будут подталкивать неоднократно, однако общая картина говорит и о другом — об острой актуальности рассматриваемой проблемы.
Выводы, которые делает Гельбрас, достаточно убедительны и, вместе с тем, неожиданны. Так, если в 1989 году в России насчитывалось около 5 тысяч китайцев, то сегодня некоторые авторы “со страхом говорят даже о 5—6 миллионах, иные в запальчивости утверждают, что “началась демографическая экспансия Китая””. Этим и объясняется необходимость исследования, предпринятого Гельбрасом, который стремится выяснить, в частности, какие именно регионы Китая “поставляют основную массу китайских мигрантов” и чем это в каждом конкретном случае обусловлено. Выясняя причины и мотивы временного или постоянного проживания китайцев в отдельных городах России, изучая их материальное положение и условия жизни, отношение к властям и местному населению и определяя семейный, возрастной и культурный состав мигрантов, Гельбрас особое внимание уделяет и выяснению “важнейших параметров их предпринимательской деятельности”. Главный вывод, к которому приходит автор книги, звучит так: “китайский вопрос — это вопрос дальнейшего существования России”. И еще: “Только совместным трудом можно будет создать действительно равноправное доверительное партнерство, превратить его из декларации в плоть и кровь наших отношений”. Пожалуй, последнее замечание — главный тезис книги. В определенном смысле алармистское, открыто заявляющее о “китайской угрозе”, исследование Гельбраса стремится обратить внимание “политической верхушки России” на проблему русско-китайских отношений. Замечая, что увеличение численности китайцев в России стало явлением, имеющим уже общественный характер, одним из значимых элементов политической жизни России, автор, с другой стороны, пишет, что стратегической линии в отношениях с Китаем у России нет. Неслучайно что последний раздел книги носит название — “Проблемы внешней политики и национальной безопасности Китая”. При этом характерно, что в статье одного из ведущих специалистов по миграционным процессам Ж.А. Зайончковской, на которую ссылается и Гельбрас, отмечается, что в скором времени китайцы станут второй по численности национальной группой населения России со всеми вытекающими отсюда последствиями. Должно быть, во многом солидаризируясь с этим мнением, Гельбрас в ряде своих исследований и в особенности в рецензируемой книге предлагает ряд конкретных мер, необходимых для решения “китайского вопроса”. И хотя подчас высказывания автора звучат слишком жестко или прямо противоречивы (так он сам вынужден заметить, что “приведенные выше цифры не могут характеризовать общую численность лиц, пересекающих российско-китайскую границу”, но на следующей же странице эти данные “неоспоримо свидетельствуют” и т.д.), а иногда и просто забавны (“иностранцы — это далеко не только китайцы”), предложения, касающиеся миграционной политики, четко сформулированные в “Заключении”, чрезвычайно содержательны. Будут ли они приняты “политической верхушкой России”, которой во многом и адресованы, остается загадкой. В этом случае, было бы крайне интересно и показательно, если бы советы блестящего специалиста были использованы в политической практике. Надеяться, впрочем, остается хотя бы на адекватное восприятие заключительных слов книги: “Россия сможет во всеоружии встретить проблемы, порождаемые ее китайской реальностью, только в том случае, если она сможет обеспечить резкое увеличение подготовки китаеведческих кадров”. Учебники китайского языка уже давно доступны для покупателей.
Ф. Дзядко
КИТАЙСКОЕ ЧУДО. Стратегии развития и экономическая реформа.
Линь Ифу, Цай Фан, Ли Чжоу
М.: Институт Дальнего Востока РАН, 2001. — 367 с. — 3000 экз.
Данная книга интересна тем, что, по всей видимости, наряду с международным признанием в научных кругах, позиция ее авторов пользуется и поддержкой китайского правительства. С одной стороны, нас уверяют, что этим сочинением пользуются как руководством по китайкой экономике в университетах самых различных стран Азии, с другой, — все три ученых занимают заметные посты в китайской академической иерархии, что едва ли было бы возможно, будь их отношение к реформам неортодоксальным. В общем, как ясно уже из названия, их работа — это именно апология китайского варианта реформ, который расхваливается как сам по себе, так и в сравнении с “провалом” реформ в России и в Восточной Европе в целом.
Концепция авторов содержит целый ряд тонкостей, которые, возможно, будут по достоинству оценены специалистами в области экономики, но в самом своем общем виде она довольно традиционна. Интерес представляет противопоставление китайского пути “сравнительных преимуществ” “догоняющему развитию”, которому свойственен упор на тяжелую промышленность и которое само было свойственно большинству слаборазвитых стран, в том числе Китаю времен Мао (по сути, именно “догоняющее развитие” вызвало перекосы, сделавшие реформу необходимой). На более поздних этапах своего экономического рывка к “догоняющему развитию” перешли и четверо “азиатских драконов”; в общем, этот путь бесперспективен и не позволяет никого догнать.
О китайских реформах сказано уже столько, что ожидать от авторов вполне новой концепции было бы, наверное, не вполне честно. В этой книге мы читаем о градуализме китайского пути, о том, что реформы начинаются на микроуровне или в рамках отдельных городов и провинций, расползаясь оттуда по всей экономике. Авторы показывают, как правительство использовало деревенские общины и отдельные семьи в качестве ячеек накопления средств для будущего инвестирования и как на каждом шаге реформы неуклонно сопровождались ростом благосостояния китайского населения, улучшением структуры питания и потребления вообще и т.д. С другой стороны, здесь вполне сочувственно повторяются и столь же стандартные соображения скептиков, указывающих на такие потенциальные источники проблем, как разрыв между приморскими и континентальными провинциями, растущая коррумпированность бюрократии, нереформированность предприятий госсектора, кредитовать который правительство заставляет частные банки, рискуя тем самым спровоцировать серьезный кризис, если не крах, всей банковской системы. Все это мы слышали не раз.
Любопытен, однако, сам угол зрения авторов. Во-первых, это их отношение к России, которое, видимо, разделяется китайской элитой в целом: в области экономических реформ Россия явно записана в неудачники. Даже с учетом того, что китайский вариант книги был написан несколько лет назад, когда такая позиция могла считаться куда более оправданной, доминирование по ту сторону Амура подобной точки зрения достойно внимания. С другой стороны, очевидно, что триумфальный тон авторского описания экономических реформ у себя в стране происходит из стремления объяснить и компенсировать в собственных глазах унижения предыдущего столетия, когда “одна из четырех древнейших цивилизаций” оказалась вдруг государством и обществом глубоко отстающим. Это же самое стремление стоит и за постоянными кивками в сторону США, которые Китай собирается обойти по размеру экономики уже в ближайшие 15—20 лет.
Подводя же итог книге в целом, а вернее, сделанным в ней сравнениям между российскими и китайскими реформами, нельзя не отметить, что авторы повторяют “ошибки” (если их так можно назвать) западных критиков российских реформ. Иными словами, реформы в обеих странах рассматриваются совершенно без учета социального, демографического и особенно — политического контекстов, обуславливающих границы возможного в том и другом случаях. В ответ на подобные “чисто экономические” рассуждения не раз указывалось на различие в демографической структуре, в предшествующем историческом опыте, в структуре экономики (доле ВПК, например) и особенно — в обстановке в стране и в самой способности власти планомерно проводить в жизнь свои решения: очевидно, что в Китае конца 1970-х и России начала 1990-х они была абсолютно различными. Понятно, почему китайские авторы в китайской книге обходят стороной эти сложные моменты; вопрос в том, почему подобная схема раз за разом воспроизводится в работах западных ученых и отечественных обществоведов.
И.Ф.