Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2002
МИР ГЛАЗАМИ ПЕКИНА
Май 1999: проводимая под руководством США натовская военная операция в Югославии в полном разгаре. Американские бомбы разрушили часть китайского посольства в Белграде, убив трех человек. Китайская столица, где иностранцев обычно принимают по высшему разряду, взорвалась гневными антиамериканскими и антизападными протестами. Один из двух посольских кварталов в Пекине заполонили демонстранты, которые забрасывают посольства западных стран (даже нейтральных) камнями. Время от времени случаются вспышки насилия, направленные против отдельных европейцев и американцев. В подземном переходе белого студента окружают разъяренные китайские студенты, выкрикивая в его адрес всевозможные обвинения. Он поспешно достает свой студенческий билет, где указано его гражданство — “югослав”. Китайские студенты как по команде начинают скандировать “Друг! Друг!”.
Представления многих китайцев о мире еще достаточно наивны. Заграница здесь еще в новинку. До 1978 г. (начала политики “открытых дверей”, проводившейся предыдущим лидером страны Дэн Сяопином) ее просто не существовало. В Китае невозможно было встретить иностранцев и очень трудно узнать что-то о других странах, если не считать пассажей о колониальных угнетателях в учебниках истории. Мир до сих пор разделен на две страны — “Китай” и “Заграница”; сегодня мой электрик, менявший лампочку, спросил меня: “А какое за границей напряжение в сети?”. Китайцы еще не вполне понимают, что происходит в других странах, и не замечают различий между ними.
Но и в таком черно-белом видении мира находится место для некоторых нюансов. Куба и Северная Корея обычно считаются политическими союзниками, хотя с практической точки зрения от них мало пользы. Обычно признается, что США являются источником одновременно и всевозможных выгод, и угрозы. Евросоюз обычно признается важным центром экономической и стратегической мощи, хотя многие, говоря о Германии или Великобритании, не осознают, что они являются его членами. Кроме того, постепенно нарастает осознание того факта, что даже некоторые западные страны не всегда во всем согласны с США. Комментарий на международной странице сегодняшнего номера “Пекинской ежедневной молодежной газеты”, придерживающейся официальной линии, посвящен вопросу “Почему Европа часто говорит Америке “Нет”?”. Считается, что газета эта затрагивает именно те вопросы, которые беспокоят рядовых граждан.
Так же обстоит дело и с познаниями о России. Несмотря на все события, произошедшие в период после 1989 г., по-прежнему широко употребляется словосочетание “сулянь”, (сокращенное “Советский Союз”). Возможно, ее просто легче произнести, чем “элосы” (Россия), — а возможно, люди лучше понимают, чем Россия была раньше, и не вполне — чем она является сейчас. Несомненно, не существует ясного общего представления о России. В стратегическом отношении она воспринимается как важный полюс “многополярного мира”, восхваляемого сейчас в официальной риторике (другие полюса — Китай, США и ЕС). С другой стороны, торговое и экономическое значение России пренебрежимо мало. Потенциал для торговых и экономических отношений очевиден, как это показывает огромный объем полуподпольной пограничной торговли, специальные рынки в Пекине, обслуживающие русских оптовых покупателей, и зачастую многодневные очереди за визой у русского посольства. Труднее ответить на вопрос, почему торговые отношения остаются неразвитыми: причина может заключаться или просто в отсутствии политической воли, или в том факте, что китайские порты развиты гораздо лучше, чем коммуникации в глубине континента (шоссе и железные дороги); из-за этого, с одной стороны, приморские провинции Китая переживают экономический бум, а внутренние находятся в застое, а с другой, Китай имеет колоссальные объемы торговли с отдаленными странами и очень скромные — со своими ближайшими соседями.
Эта “торговая головоломка” определяет также и отношение Китая к своим партнерам по Шанхайской Организации Сотрудничества (ШОС). Начало созданию этой организации, окончательно оформленной в 2001 г., было положено в 1996 г. с образованием “Шанхайской пятерки”; изначально ее члены рассматривали себя как авангард в борьбе с “терроризмом”, но в последнее время эта роль перешла к США и их союзникам. На недавнем саммите ШОС в Санкт-Петербурге (июнь 2002 г.) была сделана попытка определить дальнейшее направление развития и задачи этой организации. Хотя все члены высказались в пользу сотрудничества в области безопасности (кроме Узбекистана, участвующего в “антитеррористической” кампании США), один лишь Китай стремится к некоторой либерализации торговли в рамках ШОС. Интерес Китая в данном случае понятен, так как его более бедные северные и западные провинции граничат со многими членами ШОС. Кроме того, Китай заинтересован в процветании своих соседей и в более широком смысле: достаточно посмотреть, к примеру, на дилемму, которую ставят перед Китаем соседство с нищей Северной Кореей и потоки беженцев, стремящихся пересечь длинную и плохо охраняемую границу.
В Китае трудно быть идеалистом, и китайцев обычно считают людьми в высшей степени прагматичными и нерелигиозными. Вот почему, говоря об их отношении к России, мы должны разделить китайцев на прагматиков-оптимистов и прагматиков-пессимистов. Среди первых наиболее заметен президент Цзян Цзяминь, который в молодости учился в СССР и до сих пор довольно бегло говорит по-русски. Большинство обозревателей сходятся во мнении, что Цзян рассматривал Пекинскую декларацию (подписанную им вместе с Владимиром Путиным 18 июля 2000 г.) как свой личный триумф, подкрепляющий его усилия по построению многополярного мира. Реже упоминаются другие пункты Пекинской декларации — сотрудничество в банковском секторе, в области транспорта, в нефтяной и газовой промышленности, развитие западных провинций Китая. Здесь пока не удалось достичь особых успехов, и это, вероятно, огорчает стареющего Дзян Дземиня, который надеется уменьшить экономическую зависимость Китая от США и ЕС.
С точки зрения национальной безопасности, ситуация остается благоприятной. Рядовые китайцы могут иногда кивнуть на пограничные территории вдоль реки Хейлунцзян (Амур) и пробормотать, что такие-то и такие-то земли были некогда китайскими, но русские постройки в центре китайского города Харбина напоминают, что история двусторонних отношений вовсе не сводится к односторонним уступкам со стороны Китая. Жители российских приграничных территорий зачастую опасаются китайского демографического вторжения, и действительно, многие сельские районы Китая не могут более поддерживать сегодняшний уровень населенности. Однако процесс внутрикитайской миграции (из густонаселенных восточных провинций в пустынные западные), целью которого является и решение проблемы перенаселения, и интеграция отдельных этнических групп, начался уже довольно давно. Если каким-то территориям и угрожает “вторжение”, то не России, а малонаселенным и этнически пестрым провинциям внутри самого Китая, вроде Синьцзяна и Тибета; для китайского политического дискурса (причем дебаты проходят здесь в довольно открытой и свободной форме) не характерны рассуждения о пассивном или активном захвате российского Дальнего Востока.
В более широком стратегическом контексте Россия просто бесценна для Китая. Больше всего китайцы боятся попасть в кольцо не российских, а американских союзников. Вокруг китайских границ расположены Япония (чья армия уступает только американской), Южная Корея, Тайвань (чьи вооруженные силы обучены и вооружены американцами), Сингапур и Таиланд, а нарастающее американское присутствие в Средней Азии только увеличивает китайскую обеспокоенность. Россия, с другой стороны, едва ли согласится разместить на своей территории американские войска и при этом служит важнейшим источником современных вооружений для Китая, чья слишком большая и плохо обученная армия остро нуждается в новейших “ноу-хау” — настолько, что даже закупленные на русских заводах подлодки приходится посылать на техническое обслуживание в Россию.
Прагматики-пессимисты, в число которых входит большинство молодежи, придерживаются в отношении России двух тезисов. Во-первых, они отмечают неспособность двух стран установить здоровые экономические отношения (см. выше); во-вторых, хотя стратегически Россия совершенно необходима для Китая (как только что указывалось) и хорошо это осознает, Китай для России далеко не столь необходим. Азиатско-Тихоокеанский регион не является приоритетным для России — иначе она не пожертвовала бы своей военной базой во Вьетнаме. Новый стратегический противник России (то есть силы, угрожающие ее территориальной целостности) находится внутри нее самой, и Китай едва ли может предложить здесь свою помощь. Россия не заинтересована в конфликте с Китаем, но еще менее она заинтересована в том, чтобы идти навстречу Китаю, ставя под угрозу столь желанное улучшение своих отношений с США.
То же самое разделение на прагматиков-оптимистов и прагматиков-пессимистов наблюдается и по вопросу об отношениях между Китаем и США, о которых уже столько написано, что автору данной статьи едва ли есть что добавить. Прагматики-оптимисты считают, что США находится в экономической зависимости от Китая, и стремятся удерживать разногласия между двумя странами под контролем; пессимисты полагают, что США экономически зависят только от Тайваня, поддерживают напряженность по тайваньской проблеме именно для того, чтобы не дать Тайваню полностью оказаться в сфере китайского влияния, и отлично осознают зависимость стабильности в Китае, с его экспортно-ориентированным экономическим ростом, от доступа к американским рынкам. Обе стороны могут быть по-своему правы, и автору этой статьи остается лишь добавить, что ни в Вашингтоне (с его печально известной “синей бандой” (Blue Gang) антикитайски настроенных экспертов), ни в Пекине решения в области китайско-американских отношений не принимаются исходя из одних лишь рациональных соображений.
Похож ли образ мышления китайцев на западный, особенно когда речь идет о будущем? Если говорить коротко, то нет. То же самое поколение, которое в 1989 г. (во время разгона демонстраций на площади Тяньаньмэнь) и в последующие годы громче всех призывало принять западную политическую систему, оказалось втянутым в постепенный ход китайских реформ. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что сейчас некоторые из видных диссидентов 1989 г. вернулись в Китай и занимаются международной торговлей. Даже наиболее антиправительственно настроенные китайцы признают, что: 1) Китай добился гораздо больших успехов в экономическом развитии и борьбе с бедностью, чем любая другая страна третьего мира; 2) безоглядное принятие в 1989 г. западной политической системы привело бы к проблемам даже еще более серьезным, чем в России; и 3) Китай не является ни коммунистической, ни авторитарной страной.
Проблему для радикальных реформаторов представляет вопрос “Против чего мы боремся?” — и неудивительно, что те проблемы, которые, с американской точки зрения, якобы могут расшатать систему (например, в случае с сектой Фалун Гонг это свобода вероисповедания), совершенно не волнуют рядовых китайцев и потому совершенно не опасны. Сторонники радикальных экономических реформ признают также, что, будь Китай демократической страной, правительство не смогло бы пойти на такие уступки, которые оно сделало при вступлении в ВТО. Тот факт, что китайцы не мыслят в западных категориях, тем более удивителен, что многие члены партии и бизнесмены в свое время учились в Европе и в США, а затем вернулись на родину. Еще более удивительно, что в политическом климате, где большая часть пропаганды игнорируется или предается осмеянию, по этому вопросу сходятся взгляды рядовых граждан и партийная линия, отразившаяся, например, в выступлении президента 31 мая этого года, где вновь было заявлено, что Китай будет не копировать западную политическую систему, а развивать свою собственную. (Для тех, кто только начинает изучать Китай, эта речь будет крайне интересна: в ней генеральный секретарь Коммунистической партии Китайской Народной Республики заявляет, что забыть о марксизме было бы ошибкой — но ошибкой было бы и догматически следовать марксизму!)
Все вышесказанное не означает, что страны Запада не пытаются более убедить Китай мыслить в западных категориях. Примечательно, что именно эти попытки лежат в основе большей части западной “помощи” Китаю. Сегодня Китай не похож на типичного получателя гуманитарной помощи: страна не находится на грани голода или коллапса. Стихийные бедствия действительно случаются, но на местах имеются необходимые организационная база и инфраструктура для борьбы с ними — и к тому же масштаб этих бедствий делает любую внешнюю помощь тщетной. Из-за размеров Китая столь же тщетными были бы и любые попытки зарубежных доноров бороться с бедностью — тем более что само китайское правительство вот уже 24 года вполне успешно занимается решением этой проблемы. Вместо этого, западная помощь в Китае сфокусирована на создании “образцовых” проектов, которые должны повлиять на развитие Китая в самых различных областях, далеко выходя за рамки непосредственной сферы действия этих проектов. Разнообразные западные проекты нацелены, например, на интеграцию природоохранных мер и экономического развития.
Но многие “образцовые” проекты нацелены также на достижение “заметности” в стране-доноре (иными словами, их рекламной ценностью); в общем и целом, цель этих проектов — “сделать китайцев более похожими на нас”. В частности, именно так происходит дело с проектами, посвященными правам человека. Подобно любой другой стране третьего мира, в Китае нарушаются права человека, и как в любой другой стране третьего мира, большинство жертв нарушений прав человека в Китае не политические диссиденты, но люди, оказавшиеся в экономически маргинальном положении. Другими словами, как и в других странах третьего мира, нарушения прав человека в Китае — это часть общей проблемы низкого качества работы полиции. Понятно, что решить эту проблему можно за счет улучшения работы китайской полиции, обучая полицейских (речь идет о методах сбора доказательств) и предоставляя им оборудование и снаряжение (необходимое для подавления массовых беспорядков). Но подобное решение было бы крайне неудачным с точки зрения “заметности” проекта — иными словами, его плохо бы восприняла общественность страны-донора. Более ханжеский подход предусматривает программы “обучения правам человека” для судей и адвокатов. С точки зрения “заметности” эти программы обладают целым рядом преимуществ: в них вовлечены люди, которые прямо не повинны в нарушениях прав человека и которые более склонны внимать продолжительным лекциям о важности соблюдения этих прав. Разумеется, подобные проекты не приносят никакой практической пользы — но это к делу не относится.
Другие проекты, также связанные с правами человека, предусматривают получение вполне конкретных преимуществ для страны-донора. Скажем, проекты, целью которых является улучшение китайской правовой системы, приносят Китаю пользу — но пользу приносят они и бизнесменам стран-доноров, которые хотят работать в понятной и предсказуемой правовой среде. Другой пример — создание бизнес-школы, которая сейчас считается одной из лучших в Азии: изначальной целью проекта было “распространение в Китае западной деловой культуры”. Наконец, существует множество западных проектов, цель которых — поддержка китайских экспериментов с демократией на деревенском уровне; эти проекты приносят большую пользу Китаю и одновременно пользуются большой “заметностью” в странах-донорах (“мы строим демократию в Китае!”) — но ирония состоит в том, что изначально эксперименты с деревенской демократией были делом рук китайских левых противников реформ, стремившихся помочь крестьянам противостоять болезненным экономическим переменам.
Впрочем, западные гуманитарные проекты в Китае не страдают, по крайней мере, от хронической коррупции и ошибок, как это происходит, например, в Африке, — но лишь потому, что в Китае эти проекты нацелены на достижение иных задач, и потому, что сам Китай вполне успешно занимается решением своих собственных проблем.
И в заключение: мировоззрение китайцев останется “доморощенным” до тех пор, пока западное восприятие Китая будет страдать от шизофрении, — и автор этой статьи не предвидит здесь никаких изменений в обозримом будущем. Мировоззрение китайцев будет меняться по мере того, как их познания о других странах будут становиться более глубокими и утонченными, а сами китайцы будут сживаться с тектоническими изменениями, начавшимися, когда Китай вновь стал взаимодействовать с остальным миром — и вновь стал его членом.
Перевод И.Ф.