Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2002
ВЫВИХ ПРИВЫЧНЫЙ (LUXATIO HABITUALIS).
Консервативное лечение в большинстве случаев безуспешно.
Прогноз сомнительный.
Справочник практического врача.
Медгиз. 1956.
Если написать озперанд, то произношение у этого слова будет совершенно таким же, как и у слова аспирант. Писать озперанд, конечно, не следует, но наблюденное сходство произношений просвещает нас в отношении некоторых существенных особенностей русской фонетики: как указывают лингвисты, изучение письменной речи неграмотных полезно для лучшего уяснения структуры языка.
Приглашаю читателя, склонного к такого рода развлечениям, составить исчерпывающий перечень всевозможных неправильных написаний, имеющих то же чтение, что и слово аспирант. Вряд ли какое-то слово из этого списка имеет массовое распространение. Казус, когда какое-либо написание, нарушающее орфографическую норму, получило бы такое распространение, представил бы значительный интерес. Однако подобные казусы — их можно было бы назвать привычными орфографическими вывихами — мне неизвестны (и я был бы признателен за их указание). В то же время хорошо известны привычные орфоэпические вывихи: массовое распространение произнесений, нарушающих орфоэпическую норму, является признанным (хотя и печальным) фактом. Как ни грустно признавать, ряд таких неправильных произнесений уже одержал победу. Например, на моих глазах (именно глазах, а не ушах) произнесение плaнер с ударением на первом слоге совершило эволюцию от орфоэпического парии до закрепленной в словаре позиции с почетной пометой “допустимо” (хотя пока еще планёр удерживает первое место в глазах составителей словарей).
Все только что сказанное было разбегом перед тем, как объявить, чему будет посвящена настоящая заметка. А она будет посвящена привычным семантическим вывихам. Таким термином мы будем обозначать всякую имеющую массовое распространение ситуацию, при которой вместо какого-либо слова или выражения устойчиво употребляется другое слово или выражение; при правильном, закрепленном в словарях понимании этого другого слова или выражения не может не возникать искажения первоначального смысла. Вот наглядный и печальный пример, о котором мне уже доводилось писать [1]: повсеместно укорененная привычка употреблять слово сводные для обозначения братьев и сестер единоутробных, т. е. имеющих общую мать, или единокровных, т. е. имеющих общего отца. А ведь Даль совершенно определенно указывает, что сводные (т. е. сведенные вместе) братья и сестры не имеют между собою ничего общего, кроме того, что их свел друг с другом брак их родителей.
Когда какое-то патологическое явление имеет массовое и устойчивое распространение, долг исследователя — попытаться выяснить причину этих массовости и устойчивости. Для привычного семантического вывиха, связанного со словом сводные, таковой причиной, скорее всего, служит отсутствие объединяющего слова для обозначения лиц, у которых только один из родителей является общим; и тогда в роли этого отсутствующего слова со значением “единокровный или единоутробный” выступает слово сводный.
Предоставляем читателю отыскать причину, по которой слово эпицентр со значением “проекция на поверхность Земли центра землетрясения или взрыва (воздушного или подземного)” стало все чаще использоваться вместо слова центр в значении этого последнего слова. Одна из причин напрашивается: эпицентр звучит красивее, престижнее, элитарнее. Вспоминается обед у Ноздрева, описанный в “Мертвых душах”: “…Ноздрев налег на вина: еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна, потому что в уездных и губернских городах не бывает простого сотерна”. На память приходит и известное высказывание: “Плазма, или, короче говоря, протоплазма”.
Замена центра на эпицентр, сотерна на госотерн и плазмы на протоплазму может создать ложное впечатление о наличии тенденции к декоративному удлинению. Семантический вывих может состоять и в укорочении. Так, на нерабочий день 12 июня приходится наш государственный праздник — День принятия Декларации о государственном суверенитете Российской федерации (каковое состоялось в 1990 г.); газеты же, как правило, называют этот день Днем независимости России (не уточняя, впрочем, независимости от кого или от чего).
А недавно мы все были свидетелями того, как 1 января 2000 г. было объявлено началом XXI века и третьего тысячелетия (тогда как и тот, и другое начинаются 1 января 2001 г.). Это привело к оживлению торговли, туризма и прочих рекламопроизводящих видов деятельности. Особых отрицательных последствий это не имело — если не считать некоторого оглупления населения, которое сравнительно спокойно отнеслось к тому, что 1 января 2001 г. XXI век и третье тысячелетие наступили вторично.
Особый разряд семантических вывихов представляют собой искажения пословиц. Так, абсолютное большинство говорит как кур в ощип (хотя куда же еще куру и попадать?), вместо правильного как кур во щи (см., например, Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова на слово кур). Не все осознают, что, как сообщает словарь Даля на слово небога (со звательной формой небоже), пословица На тебе, Боже, что нам негоже искажена из малорусской От тоби, небоже, что нам негоже.
Впрочем, бывают пословицы, которые так и тянет исказить. Известная пословица Не говори гоп, пока не перепрыгнешь многим кажется странной: картина, когда некто говорит гоп после перепрыгивания, выглядит неестественной. Недоумение вызывает и популярная латинская пословица Quod licet Jovi non licet bovi [2] (отраженная в строках: “Но слишком много licet Jovi, / И ты у bovi на спине, / В испуге вздергивая брови, / Как на серовском полотне”). В самом деле, ведь это Юпитер должен был превратиться в быка, чтобы похитить Европу, а не бык в Юпитера. Так что скорее уж Quod licet bovi non licet Jovi.
Еще один замечательный разряд семантических вывихов — это искажения цитат.
Вот начало известной песни:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой,
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть.
Интересно было бы опросить слушателей и исполнителей песни, как они представляют себе описанную здесь сцену. Как выглядит этот желающий упасть голубой шар? Все дело в том, что подлинная строка звучала так:
Крутится, вертится шарф голубой.
Ясная картина реющего над танцевальной парой шарфа сменилась отчасти мистическим видением неизвестно откуда взявшегося крутящегося шара. Причина, надо думать, чисто фонетическая: звук [ф], зажатый между звуками [р] и [г], не слышен и оттого уничтожается.
Еще более любопытны искажения при цитировании Пушкина. Наука иногда берется разъяснять нам, почему Пушкин написал именно так, а не иначе, но никогда не пытается объяснять, почему некоторые строки Пушкина имеют тенденцию запоминаться с искажениями. Вот два примера.
Четвертая глава “Евгения Онегина” открывается афоризмом “Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей”, каковой афоризм обычно воспроизводится с заменой слова легче на слово больше. Ну, здесь все понятно: естественное противопоставление слов меньше и больше.
Второй пример требует более углубленного анализа. Как известно, Пушкин жаловался на то, что его угораздило родиться в России с … и талантом. Теперь спросим самих себя, что должно стоять вместо многоточия в этой жалобе Пушкина. Почти наверное ответ будет — “умом”. Во всяком случае, все, кого я ни спрашивал, отвечали именно так.
“С умом и талантом” — так помнят цитату даже филологи очень известные. На самом же деле 18 мая 1836 г. в письме своей жене из Москвы в Петербург Пушкин писал: “черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом”. В чем причина подмены — в общественном сознании — души умом? Не претендуя на окончательное решение столь тонкого вопроса, решусь высказать некоторые соображения. В высказывании Пушкина речь идет о как бы неуместности в России некоторых качеств. Российский менталитет готов согласиться, что уму, возможно, действительно естественнее пребывать в Германии [3], а таланту — в Италии, но не может поверить, что Пушкин намекал на неприкаянность в России души. И действительно, даже за нашим всем невозможно признать право утверждать, что душа неуютно чувствует себя в России — это в России-то, народ которой, как известно всем, славится прежде всего именно своей душевностью. Уж чего-чего, а души, душевности и духовности у нас хоть жопой ешь.
Главный вывод из сказанного состоит вовсе не в предложенных нами версиях причин искажений популярных цитат. Главный вывод, на наш взгляд, состоит в том, что поиск этих причин имеет научный интерес, поскольку позволяет лучше разобраться в устройстве общественного сознания.
Впрочем, наука состоит отнюдь не только в установлении причин и объяснении явлений с помощью этих причин. (“Но объяснят ли объясненья?” — справедливо сомневается поэт.) Наука занимается еще и тем, что выделяет явления, достойные регистрации, и затем находит для регистрируемых явлений надлежащие понятийные ниши — или, что то же самое, навешивает на эти явления те или иные ярлыки. Одно из явлений, достойных регистрации (независимо от его причин!), — только что описанное всеобщее искажение цитаты из Пушкина. Оно показывает, что существуют как бы два Пушкина: один пребывает в своих текстах, другой — в отражении этих текстов в нашем коллективном сознании. И эти два Пушкина не совпадают друг с другом.
Аналогичным образом не совпадают друг с другом два Лобачевских — истинный и отраженный в бытовом сознании. Имя Лобачевского и термин “геометрия Лобачевского” знают практически все. Но, если спросить, в чем состоит вклад Лобачевского в науку, в подавляющем большинстве случаев ответ будет таким: “Лобачевский доказал, что параллельные прямые пересекаются” (в более редком и изысканном варианте: “Лобачевский открыл, что параллельные прямые могут и пересечься”). Тогда надо немедленно задать второй вопрос: “А что такое параллельные прямые?” — и получить ответ: “Параллельные — это такие прямые, которые лежат в одной плоскости и не пересекаются”. После чего можно пытаться (с успехом или без оного) убедить своего собеседника в несовместимости между собой двух его ответов.
В качестве вступления в дискуссию о Лобачевском можно также спросить, в чем состоит аксиома о параллельных. Большинство (хотя и не столь подавляющее, как в истории с Пушкиным) сформулирует эту аксиому так: “через точку, не лежащую на прямой, можно провести прямую, параллельную этой прямой”. На самом деле сформулированное утверждение является не аксиомой, а несложно доказываемой теоремой. Аксиома же о параллельных состоит в том, что через точку, не лежащую на прямой, можно провести не более одной прямой, параллельной исходной прямой. Причину такого искажения объясняет элементарный филологический анализ. Дело в том, что в средней школе, для простоты, обычно внушают такую формулировку: …можно провести одну и только одну прямую…, не заостряя внимания на том, что оборот можно провести одну выражает здесь теорему, а можно провести только одну — аксиому. В результате в сознании остается более простая идея о возможности, а более сложная идея о единственности теряется. Но сказанное никак не объясняет всеобщего заблуждения о сущности сделанного Лобачевским открытия; причины этого заблуждения так и остаются загадкой.
К теме искаженного цитирования близка тема искаженного перевода иноязычных текстов. Здесь тоже можно наблюдать семантические вывихи.
Возьмем, например, английское слово “nationality”. Его так и хочется перевести русском словом “национальность”. Заполняющему анкету русскоговорящему индивидууму не всегда удается догадаться, что слово “nationality” в вопросе анкеты означает вовсе не национальность (по английски — “ethnic origin”), а гражданство. (Значение национальность у английского nationality теоретически существует, но практически не используется.) Более труден случай с английским словом “humanity”. На русский язык оно может переводиться и как “человечество”, и как “человечность”. Преступлениям против humanity (crimes against humanity), а точнее — наказаниям этих преступлений, придается сейчас большое значение, об этом много говорят и пишут в зарубежных средствах массовой информации, в том числе в рассчитанных на российского слушателя радиопередачах. При этом иногда звучит “преступление против человечности”, а иногда — “преступление против человечества”. БиБиСи говорит “против человечности”, хотя, по мнению некоторых сотрудников Русской службы, “против человечества” было бы и точнее, и человечнее.
В американских фильмах сравнительно часто возникает сцена суда. А тогда, в русском переводе, с экрана звучит словосочетание: “правду, только правду и ничего, кроме правды”. Здесь, однако, смущает семантическое тождество второго (только правда) и третьего (ничего, кроме правды) членов. На самом же деле вместо только правда должно бы быть вся правда или полная правда, потому что в английском оригинале здесь стоит the whole truth. Ведь полностью ритуальная формула такова: “I promise to tell the truth, the whole truth, and nothing but the truth, so help me God”. Ее перевод: “Обещаю говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды, и да поможет мне Бог”. В то же время вышеуказанный ошибочный перевод (правду, только правду и ничего, кроме правды) приобрел в современном русском языке статус оборота настолько клишированного, что его пародийное обыгрывание считается общепонятным и не требует объяснений: обязуюсь переврать правду, только правду и ничего, кроме правды — начертано крупным шрифтом и в цвете на с. 41 журнала “Огонек” № 32 от августа 2001 г.
И раз уж зашла речь о переводах, коснемся еще двух тем: переводов французских текстов в “Войне и мире” и выполненного автором “Лолиты” перевода ее исходного английского текста на русский язык. Доброжелательный читатель найдет основания для включения этих тем в общую тематику семантических вывихов.
Как всем известно, один из самых главных романов русской литературы, “Война и мир”, начинается с французской фразы “— Eh bien, mon prince” и далее полон французских же вкраплений, иногда довольно обширных. Русские переводы даются тут же в подстрочных примечаниях. Язык этих переводов ужасен, точность тоже оставляет желать лучшего. Подстрочные примечания из “Войны и мира” — отличный учебный материал на тему “Как не надо переводить”. Убогость языка переводов с французского особенно выпячивается на фоне языка основного русского текста романа. Не знаю, обсуждались ли когда-либо причины того, что в романе величайшего русского писателя присутствует в сносках столь плохой русский язык. Причины эти, на наш взгляд, очевидны: русские переводы французских текстов из “Войны и мира” не принадлежат Толстому. Он поручил их сделать кому-то — скажем, гувернантке или дальней родственнице (не решаюсь сказать: “Софье Андреевне” — но все же интересно бы выяснить, кому). Вряд ли он их и читал. Поскольку эти переводы появились в прижизненном издании романа, они были как бы освящены именем Толстого и, возможно, по умолчанию даже приписывались ему. Поэтому при последующих изданиях, вплоть до наших дней, никто не решался их поменять. А надо бы. Это была бы благородная и уважительная к памяти Толстого работа: создать русские переводы французских вкраплений, достойные великого романа.
Теперь о “Лолите”.
В хороших русских изданиях (плохие издания обходятся без этих излишеств) романа Набокова издатели помещают два замечательных набоковских же текста: “О книге, озаглавленной “Лолита” (послесловие к американскому изданию 1958-го года)” в переводе самого Набокова [4] и “Постскриптум к русскому изданию”.
В конце “американского” послесловия Набокова говорится:
…Американский критик недавно высказал мысль, что “Лолита” представляет собою отчет о моем “романе с романтическим романом”. Замена последних слов словами “с английским языком” уточнила бы эту изящную формулу. <…> …Всякая оценка, основанная на моей английской беллетристике, не может не быть приблизительной. Личная моя трагедия <…> это то, что мне пришлось отказаться от природной речи, от моего ничем не стесненного, богатого, бесконечно послушного мне русского слога ради второстепенного сорта английского языка <…> .
Однако постскриптум Набокова к переводу романа на русский язык возражает своему американскому собрату:
Американскому читателю я так страстно твержу о превосходстве моего русского слога над моим слогом английским, что иной славист может и впрямь подумать, что мой перевод “Лолиты” во сто раз лучше оригинала. Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн. <…>
<…> За полгода работы над русской “Лолитой” я <…> пришел и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков.
Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов, все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта невязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским <…> .
Май 2002 г.
1) Успенский В. А. Почему на клетке слона написано “буйвол”: Наблюдения о словесных квипрокво (подменах текста) и их причинах // Новое литературное обозрение. 1997. № 28. С. 337.
2) Что позволено Юпитеру, не позволено быку (лат.).
3) Или в Англии — но только не во Франции:
“Рассудка француз не имеет, да и иметь его почел бы за величайшее для себя несчастье”. Эту фразу написал еще в прошлом столетии Фонвизин, и, Боже мой, как, должно быть, весело она у него написалась. Бьюсь об заклад, что у него щекотало от удовольствия на сердце, когда он ее сочинял. И кто знает, может, и все-то мы после Фонвизина, три-четыре поколенья сряду, читали ее не без некоторого наслаждения. Все подобные, отделывающие иностранцев фразы, даже если и теперь встречаются, заключают для нас, русских, что-то неотразимо приятное. Разумеется, только в глубокой тайне, даже подчас от самих себя в тайне.
Так начинает Достоевский вторую главу своих “Зимних заметок о летних впечатлениях”. Иного мнения о французах Наполеон Бонапарт. В письме от 24 мая 1796 г. он писал (цитирую по книге: Крылов А. Н. Мои воспоминания. Л., 1979. С. 438):
Все гениальные люди, все, кто занял почетное место на поприще науки, суть французы, какова бы ни была та страна, где они родились.
Каким образом национальный характер одной нации отражается в истинных или ложных представлениях о нем той же самой или, напротив, другой нации — это есть богатая и заслуживающая особого рассмотрения тема.
4) Переводе довольно-таки вольном, следует сказать. Вот четыре наугад выбранных примера. В третьем абзаце английское “in Paris” переводится на русский как “в Париже, на рю Буало”. В том же абзаце слова “Mark Aldanov, two social revolutionaries, and a woman-doctor” переводятся так: “М. А. Алданов, И. И. Фондаминский, В. М. Зензинов и женщина-врач Коган-Бернштейн”. В английском варианте фигурируют американские издатели “W, X, Y, Z”, в русском они же обозначаются “Акс, Якс, Экс и Икс”. Наконец, в русском переводе слегка абстрактные “my old worlds” конкретизируются: теперь они суть “некогда мною построенные площади и балконы”.