Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2002
Я слышу шум, но шум себя не слышит.
А.К.
НАДПИСЬ
На музее А.Д. Сахарова в Москве висит транспарант: “Война в Чечне идет с 1994 года. Хватит!”. Пусто. Мимо гонят тысячи машин в день. Никто не останавливается возразить, сорвать лозунг. Никто не останавливается поддержать.
Вообще-то, часть россиян, как приходилось здесь писать (НЗ. 2001. № 16), давно выступила за прекращение военных действий и переход к переговорам. Сейчас за переговорный путь выступают примерно шесть из каждых десяти взрослых граждан РФ. Сторонников продолжения военных акций осталось трое. Но “непопулярная война” идет. И, по мнению большинства, не скоро кончится.
ОСНОВНОЙ ОТВЕТ
Я буду в основном опираться на опыт проводившихся мной групповых дискуссий, в ходе которых вставал вопрос о том, почему идет и не кончается война в Чечне. Структура реакций поражает своей устойчивостью. Первым, как правило, выступает с объяснениями человек начитанный, солидный. От него следует ответ в духе времени, т.е. “геополитический”: нефть, труба и т.п. Но тут же оказывается, что это толкование причин не устраивает остальных участников — такие вопросы можно решать и без войны. Тогда находится человек, читающий другие газеты и готовый говорить о тайных пружинах: отмывают деньги, торгуют оружием, сидят на наркотраффике. Называет интересантов: наживающиеся на войне олигархи, крупные военные чины, правительство.
Разоблачения на какой-то момент впечатляют. Но потом оказывается, что и их не хватает на роль истинных причин явления, занявшего столь большое место в нашей жизни. (Судя по опросам, эта война многие месяцы подряд — проблема № 1 для россиян.)
И тогда произносится основной ответ. Он всегда звучит практически одинаково: значит, это кому-то надо. Вот эта формула принимается как выговаривание главного и сокровенного, но притом общепризнанного. С заключением сразу все соглашаются, и дискуссии некуда продолжаться. Расспросы — кому, зачем? — никакого результата обычно не дают. Все сказано.
Сочетание распространенности, стереотипности этого ответа с его закрытостью, непрозрачностью привлекает внимание исследователя. В самом деле, читатель, кому это надо?
Ясно, что выражение кому-то подразумевает субъекта куда более мощного, чем некий олигарх или министр. Их, кстати, никогда не пытаются назвать по имени. Опыт фокус-групп показывает: нынешние россияне не побоялись бы обвинить какую-либо персону или ведомство в сколь угодно тяжком грехе. Потому их отказ от указания конкретной инстанции или фигуры примечателен. Ведь если война зло и есть повинные в нем, они должны нести ответственность. Но нарочитая неопределенность местоимения подразумевает, что этого виновного называть, а значит, наказывать, не хотят.
НЕ УГАДАЛИ!
Кто же таков оный субъект, взятый массовым сознанием под защиту? Тянет сказать: знаем, знаем этого человека. В самом деле, вину за первую чеченскую войну публично и при общественной поддержке возложили на первого президента России. Логично предположить, что вина за вторую войну возлагается публикой на второго президента. И такие отдельные заявления звучали. А уж о том, что без второй войны его звезда во всяком случае не взошла бы так высоко, свидетельствовали многие исследователи общественного мнения, и пишущий в их числе. Принимая, далее, во внимание, что нынешний лидер пользуется всенародной поддержкой, можно, кажется, прийти к разгадке. Мол, общественное мнение считает президента заинтересованным в войне, но, не желая конфузить самое себя, табуирует его имя и заменяет неопределенным местоимением.
Красиво. Но не получается. Пресловутый “рейтинг Путина”, при всей его высоте и устойчивости, не признак харизматической ситуации. В социологическом понимании харизма есть ситуация, когда общество полагает власть и способности лидера, имеющими, как говорил Вебер, “выходящее за пределы повседневности” происхождение и силу. И потому их не ставят под сомнение. А здесь иной случай.
В опросах ВЦИОМ те же респонденты, что с потрясающим их самих единодушием и постоянством одобряют “деятельность В. Путина на посту президента РФ”, из раза в раз вполне бестрепетно указывают на провал его политики в Чечне. Так, в марте 2002 года, когда одобряющих его деятельность было 72%, почти столько же — 67% — отвечали, что “с проблемами разгрома боевиков в Чечне” В. Путин на протяжении последних двух лет справлялся “без особого успеха” или “совершенно безуспешно”. И те же 66% сочли, что неуспешно он справлялся и с “проблемами политического урегулирования в Чечне”.
Стало быть, под персонажем, которому надо, чтобы шла война, разумеют не президента. Речь идет о субъекте еще более масштабном. Кто это, читатель, у нас круче самого президента? Может, та самая кузница, которая выковала его как кадр?
А ГОРОД ПОДУМАЛ:
УЧЕНЬЯ ИДУТ
Ну, вообще говоря, обществу не чужда подобная версия, по крайней мере в отношении поводов для начала войны. Что “взрывы домов в Москве и Волгодонске были организованы российскими спецслужбами”, готовы утверждать всего 6%, а вот ответ “причастность спецслужб к этим взрывам не доказана, но исключать ее не следует” выбрали 37% — практически столько же, сколько “исключают любую причастность спецслужб к этим взрывам” (38%). При этом подавляющее большинство россиян (53%) заявили, что фильм Березовского следует показать по центральному телевидению (против 35%).
Действительно, дебюты обеих войн были разыграны так, что многие находят, о чем задуматься. Но мы сейчас обсуждаем дело с другого конца, говорим о невозможности войне окончиться. В этом случае у всех силовиков мера заинтересованности одинаковая, полагают респонденты.
Общественное мнение не склонно разделять федералов, воюющих на Кавказе, по ведомствам. Фильмы, в которых стараются убедить зрителя, что он смотрит “окопную правду” об этой войне, и потому разрешают героям в камуфляже все время пить водку и ругать “феэсбешников” (попутно спасая чеченских девушек, стариков и детей), перебирают в тонкостях.
НЕ ДАВАЛИ ДОБИТЬ
Указания на одни лишь низменные, предосудительные мотивы действий, из-за которых война не кончается, не удовлетворяют самих отвечающих. Однако благие цели, вроде соблюдения конституционного порядка, пресечения террористической деятельности, при мне ни один респондент не называл. Если и говорят, то о задачах сохранения целостности России, а также ее миссии противостоять исламу.
И для видящих такие исторические цели также встает вопрос о том, почему тянется война и кто заинтересован в ее затягивании. Они часто рассказывают, как кто-то останавливал федеральные войска всякий раз, когда они были готовы нанести сокрушающий удар, как откуда-то приходил приказ, запрещающий поймать главных полевых командиров, хотя все знали, где их найти, и т.п. Особенно часты такие разговоры были в первую войну и после ее окончания. Собственно, Хасавюртские соглашения эти люди числят в том же ряду и говорят, что это чье-то предательство.
Часть из таких людей хотела бы, чтобы противник был поскорее повержен. Они недовольны затяжкой, совпадая в этом и с требующими скорейшего прекращения бессмысленной гибели наших солдат, и с теми, кто хочет, чтобы страна перестала вести постыдную колониальную войну.
ВОТ БЫ ИХ ВСЕХ
Есть, конечно, и прямые сторонники затягивания войны, точнее, продолжения ее, как они выражаются, до последнего чеченца. Как объяснял мне один из них, лучше и быстрее было бы решить дело оружием массового поражения, но Запад разорется, поэтому приходится вести военные действия просто с целью добиться изничтожения в ней всех чеченских мужиков.
Носители таких взглядов, с которыми мне приходилось встречаться в ходе интервью, были безобидными обывателями. Их жажда геноцида пока что остается более всего их собственной проблемой. На ход войны они не влияют. Возможно, носители таких взглядов есть и среди высоких чинов. Но известно, что из одних “ястребов” никакой штаб не состоит, и сделать их план государственной политикой, а политику свести к их плану сейчас, видимо, не удается. В иных словах, нет возможности за тенденцией длить войну видеть волю определенного единичного субъекта.
СИЛЬНЕЕ ВСЕХ
А сами чеченцы, сепаратисты, террористы, исламисты и вахаббиты — не из-за них ли война тянется так долго?
Респонденты с готовностью указывают на их вековую вражду к нам, на то, что даже Ермолову понадобилось пятьдесят лет (значит, нынешним понадобится не менее ста). Указывают, что вон и американцы ничего не смогли сделать во Вьетнаме. Но при этом авторы исторических аналогий, как и практически все другие участники дискуссий, все-таки до конца не способны поверить в то, что российская армия действительно не может одержать военную победу над таким противником. И вопрос, почему же этой победы нет, для них остается. А единственный ответ все тот же, о том таинственном, кому это надо.
Кто же он, кто сильнее всех ведомств, всех людей? Кто главный, кто причина всему? Спешу упредить один из возможных ответов. Общественность наша, хоть и уверяет в обратном, на сегодня в подавляющей доле по-советски безбожна, по крайней мере в части размышлений о началах и причинах. Скажем, идеи о войне как посланном наказании не высказывал никто.
Потому приходим мы, читатель, к весьма разочаровывающему результату в наших разысканиях на тему: кого имеют в виду, когда войну на Кавказе объясняют тем, что кому-то это надо.
СUI PRODEST
Имеют в виду — нас. Этот кто-то — мы. Но об этом нельзя говорить. Это наш социум, каким он видит и не хочет видеть себя. Ведь российское общество (позвольте, читатель, здесь говорить о нем как об имеющем сознание существе) понимает, что оно ведет неправедную войну, что совершается предосудительное дело.
Да, понимает. Но оно себя не осуждает.
В этом сходство чеченской войны с афганской в ее первые годы. В этом и отличие от афганской в ее последний период, когда прозвучала с трибуны и была услышана инвектива А.Д. Сахарова. Речь не идет о массовом движении за мир. Но общество повернулось к войне спиной. Выросло и получило общественное одобрение уклонения от призыва. А возвращавшимся “после выполнения интернационального долга” не стало в публике ни почета, ни уважения. Даже в инстанциях, где они старались получить обещанные им или ожидающиеся ими льготы, госчиновники говорили: “Я тебя туда не посылал”.
Чеченским ветеранам, быть может, еще предстоит такое услышать. Пока же отношение к войне другое, а именно — никакое. Его лучше всего выражает долго обсуждавшийся нами жест неназывания имен, фигура умолчания.
Чем не устраивала команда Киселева верховную власть? По мнению публики — показом чеченской войны в том виде, в каком власть не хотела ее видеть. Чем общество проводило команду Киселева при закрытии ТВ-6? Молчанием. Что сопровождает саму войну? Молчание. Транспарант на музее висит себе и висит.
МАТЬ РОДНАЯ
Продолжая обсуждать закрытость, загадочность ответа, находим, что здесь рассуждение упирается в ценностный конфликт. Он состоит в том, что дурное средство предстает подходящим для благих целей. Война оказывается функциональна, инструментальна, т.е. полезна для общества. Притом не война “народная, священная” и даже не “маленькая победоносная”, а война позорная, неудачная и грязная. Более того, чтобы обслуживать некие социально одобряемые цели, ей, оказывается, и надо быть такой, отнюдь не той, участвовать в которой рвутся благородные сердца.
Хочу подчеркнуть, что эта идея об инструментальности войны обнаруживает себя не в политических либо этических дискурсах, а в разговорах на темы житейские, в которых фигурируют не категории добра и зла, а понятия “лучше-хуже”.
Так, говоря про офицеров, которые сами просятся туда, респонденты могут заметить: а где им еще заработать? идут за квартиры, за звезды. Это обычно говорится в контексте разговоров о кризисе экономики, о плохом отношении правительства к армии и т.п.
Респонденты с оборонных заводов, случается, скажут: слава богу, пошли заказы для Чечни, завод стал оживать. Контекстом являются рассказы о том, как все предприятия в городе лежат, о том, как в девяностых все развалили, как сейчас, кажется, чуть-чуть стало налаживаться.
БОЛЬШЕ МАЛЬЧИКОВ —
К ВОЙНЕ
Вы, читатель, в свое время окончили университет. На курсе у Вас численно преобладали девушки. Так было несколько десятилетий подряд. Высшее образование, тем более гуманитарное, привлекало женщин более, чем мужчин. В некоторых институтах для парней вводили льготы, чтобы несколько поднять их процент.
После начала афганской войны в вузы — те, что давали возможность не идти в армию, — потянулась мужская половина. Тогда издали инструкцию, ограничивающую прием студентов мужского пола.
Окончилась афганская война. Окончилась “афганским синдромом”. В обществе возникла стойкая негативная реакция на идею посылать наших парней (калька с английского, язык журналистов) или наших мальчиков (язык “солдатских матерей”) куда-либо воевать за непонятно что. (Синдром, кстати сказать, держался всю первую чеченскую и сам превратился в “чеченский”. Если был некто, желавший развязать первую, а потом вторую войну, ему пришлось прибегать к сверхсильным средствам, в частности ввиду наличия этого синдрома.)
Параллельно с начала 1980-х в армии разрасталась дедовщина, а с конца того десятилетия стал расти общественный страх перед ней. Армия стала пугалом для подавляющего большинства матерей, имеющих сыновей от года и до 28 лет. Да и для очень многих сыновей.
РЕЗУЛЬТАТЫ ОПРОСА
Почему, на Ваш взгляд, многие молодые люди сейчас не хотят служить в армии? (ВЦИОМ, февраль 2002 г. Число опрошенных — 1600 чел. Репрезентативная выборка населения 18 лет и старше. В % от числа опрошенных, сумма более 100%, т.к. можно было выбрать более одного ответа.)
|
1 |
“Дедовщина”, издевательства со стороны “старослужащих” и офицеров |
60 |
|
2 |
Угроза отправки в Чечню и другие горячие точки |
51 |
|
3 |
Тяжелые бытовые условия, плохое питание |
26 |
|
4 |
Изнеженность, страх перед тяготами и испытаниями армейской жизни |
17 |
|
5 |
Отсутствие сознания своего долга перед Родиной |
16 |
|
6 |
Дискредитация армии средствами массовой информации |
11 |
|
7 |
Потеря двух лет для учебы, профессионального роста |
11 |
|
8 |
Оторванность от дома, друзей и близких |
9 |
|
9 |
Распространение в обществе пацифистских настроений |
6 |
|
10 |
Оторванность от женского общества, подруг и невест |
3 |
|
11 |
Другое |
4 |
|
12 |
Затрудняюсь ответить |
6 |
Анализируя эти данные, стоит для начала обратить внимание на то, как мало затруднений вызвал в обществе этот вопрос (строка 12). Видно, что предложенные варианты ответов обнимают практически все мнения, существующие в публике (строка 11).
Можно, далее, заметить, что тоска по дому и, еще того менее, тоска по подругам — ничтожные факторы (строки 8, 10). Мало что значат и идеологические обстоятельства, “настроения” (строки 6, 9). Видно, что объяснения в духе армейского начальства принимаются меньше чем одной пятой россиян (строки 4, 5, 6). Тяготы быта, всем известная бедность армейской жизни считаются не таким уж важным фактором (строка 3), а потеря двух лет жизни — и того менее (строка 7).
Зная все это, можно по достоинству оценить тот факт, что есть два ответа (строки 1 и 2, сумма — 101 балл), которые вместе стоят всех остальных (строки 3—10, сумма — 99 баллов). Иначе говоря, этих двух факторов с лихвой достаточно, чтобы объяснить нежелание “многих молодых людей” служить. По мнению подавляющего большинства россиян, служба в армии — это либо дедовщина, либо Чечня плюс дедовщина. Дедовщина — это значит, что если не растопчут морально, то убьют/покалечат. Чечня — значит, даже если не убьют/покалечат, все равно вернешься психом, с комплексами. Ведь эта война грязная.
Итак, война в Чечне — фактор № 2, его отметили более половины россиян. Кому же выгодно, чтобы война в Чечне отпугивала от службы в армии?
МНОГО ДЕНЕГ
С начала чеченской войны в вузах, дающих отсрочку от призыва, возник не виданный Вами, читатель, перевес мужчин. (Ограничений на их прием сейчас нет.) Как объяснили бывалые родители, которых пришлось интервьюировать по этому поводу, поступление в вуз стоит больших денег, но это все равно дешевле, чем покупать освобождение/отсрочку в военкомате.
Заметим, что всем, кто торгует местами в вузе, хорошие заработки создают именно парни, которым в спину смотрит война. Это они поднимают конкурс, поднимают цены и для остальных абитуриентов.
Впрочем, первые взятки порой даются лет за 12 до приемных экзаменов, когда мальчика только устраивают в “хорошую” (т.е. с перспективой вуза) школу. Из интервью с молодыми мамами известно, что иногда платят, чтобы взяли пятилетнего — у него будет лишний годик поступать, а то в армию…
Но главные деньги идут в год поступления, и почти все — в карманы вузовских работников или на особые счета вузов. По подсчетам специалистов в области образования, до 1,5 миллиардов долларов “аккордно” тратится семьями на обеспечение только собственно поступления их детей в вуз[1].
На основе этих данных можно прикинуть, сколько денег приносит вузам обсуждаемая “угроза войны”. Поставим мысленный эксперимент. Война кончилась, армия перешла на контрактную основу. Значит, те, кто поступали в вузы, исключительно чтобы избежать призыва, уходят с рынка. Доля мужчин-абитуриентов падает до существовавшей культурной нормы. Происходит сокращение спроса примерно на 5%. Меж тем общее число мест на первых курсах в вузах, по сведениям Т.Л. Клячко, сейчас приблизительно равно числу абитуриентов. Следовательно, спрос становится ниже предложения. Кто тогда станет платить те самые полтора миллиарда?
Далее: из двух главных пугал на чеченский фактор приходится несколько менее половины. Значит, можно сказать, что война в Чечне, пока она создает напор в вузовских приемных комиссиях, приносит около семисот миллионов долларов в год. Пусть хотя бы миллионов триста из них попадают в карманы рядовых работников сферы высшего образования и членов их семей. Значит, примерно 1,5 миллиона душ завтракают, обедают, ужинают, кормят детей и покупают хорошие книжки на эти деньги. Полтысячи в год на семью — по нашей бедности — важный приварок.
Заметим, что если этих денег вдруг (по причине замирения и успешных военных и образовательных реформ) более не станет, руководству системы образования придется их где-то доставать. А если нет, то система начнет терять либо людей, либо качество работы.
ВСЕ К ЛУЧШЕМУ
Помимо преподавателей от войны кормятся врачи. В первую голову те, кто в год призыва кладет в больницу, ставит диагноз, чтобы освободили или дали отсрочку. Но на самом деле справки, объясняли мамы, нужно заготавливать с детства. Сотрясения, инфекции… Их надо или иметь или купить.
О том, сколько имеют работники военкоматов, я не знаю. Родители на фокус-группах утверждали, что система налажена, ставки известны. Даже говорили о хорошем отношении. Мне военком сказал: “что ж мы с вами такого хорошего парня в Чечню отдадим, зачем?!”
Выходит, одно и то же и здесь, и в социальном месте, которое выглядит полюсом, противоположным войне и армии. Военкомы, врачи и педагоги, вас посадили на эту иглу. Высшее образование, твою общественную значимость подняли таким ужасным рычагом. И ведь не назвать эти меры излишними: нам и так надо повышать зарплату этим категориям, нам и так надо сокращать призыв и распространять высшее образование на всех выпускников. Выходит, не зря идет война и гибнут люди.
ТРИ ДОРОГИ СОЦИАЛИЗАЦИИ
Но ведь не все парни поступили в вузы. Где остальные?
Часть молодежи призывного возраста, но имеющая отсрочки, работает. Эта часть — небольшая. Часть не работает, прячется от военкоматов. Часть в бандах, часть в зоне, часть в наркоманах. (Наркотики как массовую проблему нам принесла афганская война. Роль чеченской в росте преступности и наркомании обсуждать не будем.)
Наконец, некоторые были призваны в вооруженные силы и после первого-второго года, как говорят, часть из них добровольно пошли воевать в Чечню. Кто уцелел, кто не втянулся — вернулись. Куда им теперь податься? Могут в вуз, там для них льготы, спасибо войне. Могут в милицию, в охранные структуры. Наличие боевого опыта иные руководители ценят. Но мест в милиции и охранных структурах на всех не хватит, да и работы не будет. Значит, надо идти в те структуры, от которых охраняют. Там тоже ценят умения, приобретенные в армии и на войне, спасибо ей. Как говорили ребята, пробовавшие искать работу, которая использовала бы этот опыт, разница между вышеперечисленными структурами порой не видна.
Три магистральные дороги социализации молодых мужчин так или иначе окрашены присутствием войны. Войны, которую никто из них не начинал, которую, как они думают, не им заканчивать. Значит, с ней жить.
МОЖЕТ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО,
ХВАТИТ?
У воюющей России набирается своеобразный авторитет. Среди моих респондентов были такие, кто радовались, что как ни крути, а благодаря этой войне сумели с Америкой на одну доску встать (да еще и по плечу их похлопать, мол, теперь поняли, что такое террористы?). И Израиль нас понимает, а его теперь принято уважать.
Отметим и духовный рост. Мои респонденты из военных любят говорить, что армия делает юношу мужчиной. Похоже, что с этой войной общество ощутило себя подросшим. Как малолетка после первого настоящего дела. Действительно, война идет, а мы ничего.
Война (если понята, конечно) в самом деле взрослит и людей, и общество. Кажется, Э. Соловьеву принадлежит мысль, что для созревания общественного ума и души особенно важно осознать поражение. После афганской был такой шанс. Но поспешили начать чеченские кампании. Шанс был и после первой из них, но начали вторую.
Придет время крепко над ней подумать. Ну а пока: не слишком ли мы обжились вокруг очага этой “домашней” войны?
1) Отечественные записки. 2002. №2. С.14