Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2001
Одним из самых значительных результатов первого постсоветского десятилетия стало возникновение мира частного бизнеса, еще недавно немыслимого и до сих пор скрытого от глаз большинства. Мир этот населен удивительными персонажами — бизнесменами, банкирами, брокерами, менеджерами, — о которых многие знают лишь из массовых изданий и мимолетных уличных наблюдений. Среди моря массмедиа, пишущих о мире бизнеса, особую роль играют издания, в которых рассказывается, как в этом мире преуспеть. Эти издания описывают стиль жизни, манеру поведения и черты характера успешных бизнесменов и адресованы они не тем, кто уже преуспел, а тем, кто еще собирается. Жанр таких изданий не нов — подобные “учебники успеха” (success manuals) появились в США еще в 1870-х гг., в начале бурного развития капитализма. Примерами этого дискурса в сегодняшней России являются журналы “Карьера” и “Профиль”.
ГЕНДЕРНЫЙ РЕЖИМ СОЦИАЛИЗМА И ЕГО ТРАНСФОРМАЦИЯ
Говоря о современном российском мире бизнеса, многие предприниматели — и мужчины, и женщины — называют его “мужской экономикой”. Этот термин они объясняют тем, что “принятие решений в бизнесе идет мужскими методами”. Отталкиваясь от этого высказывания, подойдем к анализу мира бизнеса как определенного “гендерного режима”. Попытаемся ответить на следующие три вопроса: какие принципы и методы мира бизнеса дают возможность воспринимать его как “мужскую экономику”? как наличие этих принципов и методов объясняется идеологией самого мира бизнеса? каковы истинные причины наличия этих принципов и методов в бизнесе? Ответы на эти вопросы уходят корнями, с одной стороны, в гендерный режим социализма, и, с другой стороны, в идеологию рынка. Тот факт, что большинство сегодняшних участников мира бизнеса родилось и выросло именно при социализме, оказывает значительное влияние на формирование гендерного режима постсоциалитического общества вообще и особенно тех его секторов, которые наиболее тесно связаны с частными рыночными отношениями.
Разделение труда в социализме происходило по половому признаку, что определялось не только рынком труда, как при капитализме, но и государственным планированием. Дав большинству женщин работу, социалистическое государство предложило им набор противоречивых образов женственности — общественных образов рабочей, служащей, директора, члена партии и традиционных домашних образов хранительницы семейного очага, матери, жены, домработницы. За годы социализма совокупность этих образов стала ассоциироваться не с освобождением женщины, а с государственным контролем над ее личной жизнью. (Поэтому идея западного феминизма о том, что равная занятость женщин и мужчин в профессиональной сфере ведет к равенству и освобождению, напоминает многим российским женщинам и мужчинам идеологические лозунги социалистического государства.)
В постсоветском обществе не просто произошел возврат к традиционному образу женственности — обозначилось усиление этого образа. У многих российских женщин появилось желание “вернуться” в семейное пространство, оставить работу, заняться устройством домашнего быта. На практике это желание реализовалось особенно широко среди зажиточных семей, которые могут с легкостью существовать на заработок мужа. В результате мужчина получил еще больше преимуществ в сфере публичной деятельности, особенно в высокооплачиваемых ее областях, что послужило одним из условий формирования “мужской экономики”.
Другим условием стала важность неформальных методов в практике частного бизнеса после распада социалистического государства и его формальных институтов и правил. Частное предпринимательство начало строиться во многом через неформальные сети знакомств, дающих особый доступ к ресурсам, контактам и информации. Переориентация значительного числа женщин на частное пространство гарантировала, что неформальные сети были преимущественно мужскими [1]. Обсуждение бизнес-схем и достижение договоренностей в этих неформальных сетях строилось по “мужским принципам” — часто они проходили в “мужских пространствах” (мужская компания, выпивка, поход с друзьями в баню) и с использованием “мужских дискурсивных практик” (мужской разговор, мужской юмор, ненормативная лексика). Мужские принципы применялись и в методах контроля и защиты бизнеса. Большинство частных фирм в начале 1990-х попадало в зависимость от криминальных “крыш”, состоявших исключительно из мужчин. Необходимость общения с этими структурами, жесткость этого общения и возможность потенциального насилия ставили женщин, занятых предпринимательством, в невыгодное положение. Аналогичная динамика наблюдалась и при общении с государственными и правоохранительными органами, где мужчины всегда составляли большинство, особенно среди начальников. Это лишь некоторые из условий того, что в 1990-е гг. бизнес развивался именно по принципам “мужской экономики”.
Журнал “Карьера” именует людей, стремящихся к успеху в бизнесе, “карьеристами”. Новые карьеристы предстают новыми во всем — в желании личного успеха, в типе успеха, в способах его достижения, в отношении к себе и другим и в понимании смысла жизни. Их главным внутренним качеством является не желание денег, а желание созидать что-то новое: “…настоящий карьерист обязательно живет сверхидеей. В этом смысле он, скорее, идеалист, чем материалист… Созидать, создавать что-то из ничего — вот какие цели должен ставить человек, нацеленный на успех в жизни” (Карьера. 1998. № 8).
Но одного желания созидать новое мало. Для достижения успеха надо культивировать в себе определенные черты характера и стиль поведения. Такие черты и стили, согласно этому дискурсу, присущи в основном мужчинам. Женщинам больше подходит работа вспомогательная, не требующая творческого созидания, не нацеленная на успешную карьеру. Таким образом проводится вторая, гендерная грань между карьеристами истинными и теми, чей удел — подсобные роли: “Многие деловые обсуждения и переговоры в нашем бизнес-мире проходят порой предельно жестко — не в бальных платьях и торжественных залах. Здесь необходимы железный характер, сила духа и несокрушимость бойца. Немногие женщины смогут подобное выдержать” (Карьера. 1998. № 8). “Дилеры — одни из самых элитных и высокооплачиваемых банковских специалистов. Их ценят, потому что именно они приносят основные доходы банкам. Это профессия для настоящих мужчин. Девушки работают только на депозитах (то есть пополняют собственные средства банков). Там работа более спокойная. Требует не скорости принятия решения, а тщательности, аккуратности, внимательности. Женщинам в дилинговом зале приходится затыкать уши. Дилеры общаются между собой на профессиональном жаргоне — смеси английских словечек и матерных выражений. Крепкие слова — хорошая эмоциональная разрядка. Напряжение снимают также крепкими напитками. Виски — любимый напиток дилеров” (Карьера. 2000. № 2).
ПЕРФОРМАТИВНОСТЬ И РИТУАЛЬНОСТЬ ГЕНДЕРА
Философ Джудит Батлер подходит к анализу гендерных отношений и гендерной идентичности именно с позиции их конструирования через символы и ритуалы. Она рассматривает гендер как “телесный стиль” или “акт”, “одновременно намеренный и перформативный (performative)”[2]. Батлер заимствовала концепцию “перформативности” из теории речевых актов Джона Остина. Остин разделяет речевые акты на констатирующие (constative) и перформативные (performative). Последние, в отличие от первых, нельзя оценивать как “истинные” или “ложные” высказывания, поскольку при их произнесении совершается новое социальное действие. Батлер показывает, что не только речевые, но и другие дискурсивные акты могут рассматриваться с позиции перформативности — например, акты, выражающие те или иные аспекты человеческой идентичности.
Под перформативностью рода или гендера (gender), в отличие от пола (sex), Батлер как раз и подразумевает то, что его форма и смысл не заданы заранее, а сформулированы, сконструированы по игровым, перформативным принципам. Как в любых “ритуальных драмах”, этот “гендерный перформанс должен постоянно повторяться”, что ведет к постоянному “проигрыванию и переживанию социально принятых смыслов” и, соответесвенно, к легитимации этих смыслов, повышению их кажущейся естественности.
Сама идея о том, что гендерная идентичность именно конструируется, а не является заранее заданной, не нова. Маргарет Мид писала об этом еще в 20-е гг.[3] Однако новым в подходе Батлер является переориентация анализа с процесса усвоения общественных моделей и символов идентичности (процесс социализации) на процесс производства идентичности в непосредственном дискурсивном акте самовыражения субъекта (процесс субъективации). То, что этот повторяющийся дискурсивный акт рассматривается с позиции его перформативности, подчеркивает, что гендерная идентичность именно формулируется в этом акте, а не просто раскрывается, как принято считать в функционалистическом и обыденном понимании идентичности. Иными словами, Батлер считает, что гендерная идентичность не просто отражается в неких символах и ритуалах культуры, но формулируется непосредственно в момент “цитирования” этих символов и ритуалов, то есть в момент, когда символы и ритуалы существуют как дискурсивные акты. Такой подход дает возможность отойти от функционалистической интерпретации гендерных норм и проанализировать конкретную концепцию гендера как материализацию “телесных стилей” конкретного культурно-исторического контекста. Этот подход также позволяет рассмотреть гендер не только с позиции воспроизводства гендерных норм, но и с позиции изменения норм, конфликта норм, личного экспериментирования с нормами, сопротивления им, то есть рассмотреть нормы гендерной идентичности как продукты активности конкретных агентов, помещенных в конкретную социальную систему властных отношений, интересов и дискурсивных моделей.
СИМВОЛЫ И РИТУАЛЫ УСПЕШНОЙ МАСКУЛИННОСТИ
Процесс формирования нового успешного мужчины-карьериста можно рассматривать как перформативное преобразование его гендерной идентичности посредством дискурсивных технологий, к которым относятся, например, различные телесные акты и знаки (внешний вид, одежда, жесты, движения, походка, манеры, голос, взгляд), языковые стили и жанры, ритуалы общения, контроль над личными эмоциями и чувствами, жесткое планирование своего времени, стилизация своего пространства и т.д. Посредством этих дискурсивных технологий мужчина-карьерист ежедневно и ежечасно культивирует в себе и цитирует на публике определенные “формулировки” успешной маскулинности.
Одной из дискурсивных технологий маскулинности является проекция видимости: “Карьеристы не привыкли экономить на галстуках, часах и автомобилях. Ведь все, что навиду, должно работать на ваш успех” (Карьера. 2000. № 2); “карьерист должен пахнуть свежестью и здоровыми амбициями” (Карьера. 2000. № 6); “карьерист — понятие внепогодное. Костюм с иголочки, начищенные ботинки и приветливая улыбка не зависят от метеоусловий” (Карьера. 2000. № 5).
Более сложными дискурсивными технологиями маскулинности являются технологии, которые мы будем называть профессионализацией личной сферы и персонализацией сферы бизнеса.
Первая технология включает ежедневные действия, ритуалы и стили поведения, ведущие к полному отсутствию времени на то, что раньше называлось “личной жизнью”: “Карьеристу не до любви. На нее время надо тратить… Не до глупостей, когда карьеру куешь” (Карьера. 2000. № 1).
Вторая технология является обратной стороной первой и ведет к “одомашниванию” сферы бизнеса, возникновению ощущения того, что ты работаешь не на фирму, а на себя. Личные желания, интересы, эмоции, любовь, секс сублимируются в деятельность по достижению карьерного успеха: “С любимой еще неизвестно как повернется. А работа, если ты стараешься, тебя отблагодарит. Ты горбатишься — тебе платят — тебя повышают — ты получаешь удовольствие. И только от тебя это удовольствие зависит” (Карьера. 2000. № 1). Старший менеджер Николай К. так описывает этот повторяющийся процесс: “Недавно поймал себя на том, что уже полгода, как у меня не случался роман. Представляете, я даже об этом не вспоминал! Если честно, на девушек времени нет. Приползаешь с работы часов в десять, что-нибудь пожуешь — и на диван, боевик смотреть. Если мне в этот момент скажут: “Вставай и отправляйся к девушке”, даже бровью не поведу. На самом деле мне хватает работы — там все на высоком градусе, там ставишь перед собой задачи и их решаешь, там “пахнет” успехом. Я не знаю, какой должна быть девушка, чтобы она не показалась мне скучной” (Карьера. 2000. № 1).
Такие трансформации сфер личной и профессиональной жизни представляются в журнальном дискурсе именно технологиями новой успешной маскулинности, которая противопоставляется старой проблематичной маскулинности с ее традиционными ритуалами ухаживания, основанными на “ненормальном” наличии свободного времени. Это противопоставление еще раз подчеркивается точкой зрения женщины: “На устройство нормального романа у меня нет времени. Но и у нормального мужчины его тоже нет. Поэтому и ухаживают за мной мужчины с кучей свободного времени и такой же кучей проблем (Марина В., начальница отдела: Карьера. 2000. № 1, курсив мой. — А.Ю.).
Новая норма успешной маскулинности формулируется и при конструировании семьи посредством пространственных и временных технологий. Как это ни парадоксально, маскулинность семейного карьериста определена через все ту же способность не иметь личной жизни — только теперь не из-за отсутствия жены, а благодаря ей. Сфера семьи превращается во временный отдых, психологический “перекур” во время напряженной работы над карьерой. Этим она напоминает диван и боевик в жизни холостого карьериста. По словам Александра Хлопонина, бывшего генерального директора РАО “Норильский никель”, “для любого карьериста семья — это тыл, где его не только накормят и приласкают, но и поддержат в случае неудачи. Это бастион, где тебя понимают и сопереживают тебе. Нормальная жена — это прежде всего твой партнер. Ну и, может быть, чуточку психоаналитик” (Карьера. 1998. № 8, курсив мой. — А.Ю.). “Карьера” поясняет: “От многих известных бизнесменов на вопрос о семье и детях я слышала одну и ту же фразу: “У меня это направление закрыто женой”. Понятно, да? Направление закрыто, и теперь эти люди с упоением занимаются своими делами (Карьера. 1998. № 8).
Превращение семьи из личной жизни в способ освободиться от личной жизни вновь ведет к параллельной персонализации сферы бизнеса. В этой сфере карьерист использует целый набор дискурсивных технологий маскулинности, построенных на любовных и сексуальных ритуалах и создающих контекст новых властных отношений и гендерных иерархий. “Карьера” так объясняет эту модель: “Бизнесмен делит свое время между совещаниями, деловыми встречами и поездками. А что это за длинноногое, шуршащее шелками и пахнущее туманами существо рядом с ним? Ясно, что не секьюрити и уж точно не жена. Это секретарь-референт… Приемная и кабинет хозяина для секретаря маленький мирок, в котором протекает большая часть рабочего и личного времени. Здесь открываются хозяйские тайны. Здесь на кожаных диванах и полированных столах начальник и подчиненная узнают друг друга. Это для супруги у босса не будет времени до конца квартала. Помощница знает, когда можно войти к шефу. И сколько у них времени” (Карьера. 1998. № 6).
Перечисленные дискурсивные технологии маскулинности формулируют деловые и неделовые роли, интересы, желания, внешний вид, взаимоотношения, функции, распределение активности во времени и пространстве успешного мужчины и его жены, семьи, секретарши, сотрудниц и т.д. Результатом этих дискурсивных технологий является не просто персонализация сферы бизнеса, но и ее маскулинизация — выдавливание из нее женщин, лишение их власти, воспроизводство иерархий и стереотипов, основанных на мужском шовинизме.
Если семья карьериста построена по старым “социалистическим” принципам партнерства супругов, она не снимает с него забот личной жизни, не освобождает его для занятий своей карьерой. Для построения успешной карьеры эту ситуацию нужно изменить, применяя такие технологии формирования своей личной идентичности, как развод со старой женой, временные отношения с любовницами, создание новой семьи по принципам полного мужского доминирования и т.д. “Карьера” рисует групповой портрет самых успешных холостяков российского бизнеса: “Все они талантливы, богаты, независимы и… одиноки. Не потому, что такие уж монстры — нет, большинство — вполне симпатичные умные люди. “Времени нет искать подругу жизни”, — говорят они. …Большинство из них уже были женаты… И большинство из них скорее всего будет своим женам изменять” (Карьера. 1998. № 11).
Женщины, связанные с миром бизнеса, описывают эти технологии следующим образом: “Сейчас среди “новых русских” модно повторно (в третий, четвертый раз) жениться и с каждым разом выбирать все более молодых спутниц. Эти девочки приходят на все готовое, им все достается легко. Но ведь их и бросают легко” (Елена Семунина, жена генерального директора компании “Русское золото” Александра Семунина: Профиль. 2000. № 28).
Иными словами, успешная маскулинность здесь выражена через дискурсивные технологии, ограничивающие женские права, упрощающие женские образы, контролирующие женские желания. На языковом уровне эти дискурсивные технологии работают через конкретные выражения и формулировки. Мужчины — это талантливые, богатые, независимые, симпатичные и умные люди, бизнесмены, хозяева, шефы, боссы. Они разведены, они изменяют женам, у них нет времени. Женщины — это молоденькие подчиненные девочки, секретари-референты, длинноногие существа. Их у мужчины много, они быстро надоедают, их с легкостью бросают и дольше года не держат. По этой норме женские желания и интересы определяются не деловой деятельностью, а сексуальной или семейной зависимостью от мужчины-карьериста. Те женщины, которые заняты в сфере семьи, должны “снимать” с мужчин-карьеристов проблемы личной жизни. А другие женщины, которые заняты в сфере бизнеса, должны способствовать персонализации, сексуализации и маскулинизации этой сферы. Вот примеры: “Чем грезят школьницы и пенсионерки, продавщицы овощных магазинов и попсовые дивы, замужние дамы и старые девы? Как бы выскочить замуж за бизнесмена. Для женщины брак с бизнесменом — высшая ступенька семейной карьеры” (Карьера. 1998. № 6). “К роману с начальником надо хорошо подготовиться. Носите костюмы, которые подчеркивают достоинства вашей фигуры. Если у вас красивые ноги, укорачивайте юбку настолько, насколько это позволяет корпоративный этикет. Не забывайте о высоких каблуках…” (Карьера. 1999. № 6). “Любыми средствами привлеките к себе внимание босса. Даже не зная вашего имени, он должен выделить вас из толпы белоблузочных сотрудниц… Так что начинаем эффектно одеваться, со вкусом краситься, делаем новую модную стрижку. Пытаемся выглядеть покрасивее и подороже” (Карьера. 2000. № 3).
При этом, объясняет “Карьера”, “особо удачливые гражданки ухитряются даже женить на себе шефа” (Карьера. 2000. № 3) и, “по данным социологических опросов, сегодня секретарю-референту значительно проще не только сделать карьеру, но и удачно выскочить замуж” (Карьера. 1998. № 6). Ясно, что формирование такой нормы женственности является одной из технологий по формированию все той же успешной маскулинности.
Поскольку для мужчин успешная карьера и отсутствие личной жизни описываются именно как норма успешной маскулинности, аналогичная ситуация среди женщин, естественно, расценивается как угроза такой маскулинности. Эта ситуация описывается не просто как отступление от женской нормы, но как психологическая и даже биологическая патология. “Профиль” цитирует мужчину-специалиста: “Огромное число женщин, делающих карьеру, имеют проблемы в личной жизни. Они не умеют строить долгосрочные отношения с мужчинами. Для них карьера — своего рода компенсация: человек должен компенсировать неудачи в одной сфере успехами в другой”. “Доказано, что у женщин с повышенным IQ — коэффициентом интеллекта — выше содержание мужского гормона гонадотропина, что, в свою очередь, обуславливает чисто мужские реакции на многие вещи. А самыми востребованными у мужчин оказываются те женщины, чьи профессии связаны с воспитанием детей. Не случайно принц Чарльз женился на Диане Спенсер — воспитательнице детского сада” (Карьера. 2000. № 25).
Единственной моделью, по которой женщина может заниматься собственной деловой карьерой, не угрожая, а способствуя процессу создания успешной маскулинности, является так называемый “женский бизнес”. “Карьера” объясняет, что женский бизнес — это полученный от мужчины подарок “в виде модного бутика, косметического салона, клиники пластической хирургии…” (Карьера. 2000. № 3). И, более того, “вполне вероятно”, что для карьериста преподнесение такого подарка — это “единственно разумный выход, ведь женщина, изнывающая дома от безделья, — серьезная угроза душевному здоровью занятого мужчины” (Карьера. 2000. № 3). Важным в понятии женского бизнеса является его несерьезность, непрофессиональность, зависимость от мужской поддержки. Предпринимательницы, занятые “женским бизнесом”, так описывают смысл и динамику этой сферы деловой активности: “Мужчинам обычно женский бизнес кажется несерьезным. Они смотрят на него как на хобби. Пусть себе развлекается. Чтоб красивенько было” (Вера, совладелица магазина модной одежды. Интервью автора). “Если честно, я не верю, что женщина сама, без поддержки мужчины, может с нуля раскрутить бизнес. Тот факт, что за моей спиной стоит муж и, значит, что в любой момент я могу сделать шаг назад, обдумать решение несколько дольше, чем принято, дает мне ощущение свободы (Ирина Кононова, глава фирмы “Фестиваль”, производящей модную одежду, жена Владимира Кононова, руководителя международной строительной компанией “Конкор”: Профиль. 2000. № 14). “Одна из моих знакомых владеет фитнес-центром, с женским клубом и салоном красоты. Муж купил ей помещение, дал ей первоначальные деньги на оплату персонала, на покупку оборудования. С тех пор она работает. Немножко зарабатывает, прекрасно одевается. Заработанные деньги обратно в бизнес не вкладываются — все изымается на кофточки, на юбочки. …Есть другой пример — женщина, которая имеет магазин и продает платочки, галстучки, кошелечки. Опять же — муж имеет здесь крупную фармацевтическую компанию… Чтобы она от него отвязалась, он купил ей помещение, дал каких-то первоначальных денег. …В основном женщины занимаются сферой обслуживания, магазинами — “фэшн” и “фитнес”. У мужчин обычно большие бизнесы, а у женщин маленькие. Если женщина “бизнес-вуман”, обязательно посмотри, кто ее мужчина. Он наверняка имеет более крупный бизнес и имел его раньше, чем она. Очень мало женщин увидишь в большом бизнесе, в промышленности” (Светлана, владеет салоном красоты. Интервью автора).
Описанный здесь женский бизнес является очередной технологией, формулирующей успешную маскулинность, — через него мужчина вновь освобождается от проблем личной жизни, при этом “нейтрализуя” женщину, не давая ей доступа в серьезный, настоящий бизнес, где куется успешная карьера. На языковом уровне эта дискурсивная технология работает через конкретные формулировки и выражения, очерчивающие мужские и женские нормы деловой активности: мужчина занят крупным, серьезным, успешным бизнесом; женщина занята женским бизнесом, который больше походит на хобби и делается не с целью дохода, а чтобы красивенько было, чтобы не изнывать дома от безделья, чтобы не приставать к мужчине, не угрожать его душевному здоровью и карьере. В основном женский бизнес связан не просто со сферой обслуживания, а с обслуживанием именно женщин — это фитнес-центры, салоны красоты, косметические салоны, клиники пластической хирургии, фирмы и магазины модной одежды, школы секретарей. Этими фирмами владеют в основном женщины, в них работают в основном женщины, они предлагают “женский продукт” (привлекательную внешность, навыки секретаря-референта и т.д.).
Аналогичными технологиями успешной маскулинности служат различные ритуалы коллективного отдыха карьеристов — поход в баню, поездка за город, выпивка, зарубежная поездка и т.д. Смыслом таких ритуалов часто является не столько отдых или бизнес, сколько непосредственный и повторяющийся процесс их смешивания, дальнейшее выдавливание личной сферы, персонализация и маскулинизация бизнеса: “В чем нельзя отказать бане — это отличное место для завязывания контактов… в тепленькой компании могут оказаться очень полезные люди. И лучшего шанса наладить с ними неформальные отношения у вас не будет… Я знаю, что во всех крупных российских финансовых структурах существуют специальные отделы, которые такого рода развлечения организуют” (бизнесмен Сергей Петров: Карьера. 2000. № 7, 8). “Если все нормально, то есть партнеры упиваются, но не сильно, не до сердечного приступа, и девочки были симпатичные, подобные акции очень даже бизнесу способствуют” (Карьера. 2000. № 7, 8).
Мужчины “расслабляются” в компании мужчин, говорят на “мужские темы”, рассказывают “мужские анекдоты”, обсуждают бизнес. Женщины в таких ситуациях — это любовницы, “девочки”, молодые жены, играющие роль визуальных символов мужского успеха в глазах других мужчин. Часто они сидят отдельно и общаются с другими женщинами на неделовые темы. Вполне естественно, что те женщины, которые сами серьезно занимаются бизнесом или владеют фирмами, то есть, как мы уже видели, отступают от нормы и впадают в паталогию, в таких ситуациях оказываются “не на месте”: “Мы недавно ездили на Ладогу. Семь семей, все бизнесмены. Было очень интересно — все с женами, с детьми. У всех крупный бизнес… Мужчины в этой компании не знали, о чем со мной говорить категорически. Жены сидели, как бы отдельной стайкой, сюсюкали с детишками, расслаблялись по-своему. Это вторые и третьи жены. Все они меня намного младше — им по двадцать лет. А мужики все мои ровесники, всем по 35—40. Все они были раньше женаты на ровесницах, а потом эти ровесницы куда-то исчезли. Мне с молоденькими женами было нечего обсуждать. У нас слишком большая разница в возрасте и в интересах. Я могла только улыбаться молча… Мужчины дела со мной обсуждать тоже не будут. Ну что с ней обсуждать? Она же жена, и вот сидит ее муж-бизнесмен. Какого хрена обсуждать с ней? Ну самое большое, что можно, это рассказать мне пошлый анекдот, чтобы я похихикала. Я абсолютно вывалилась из компании” (Надежда. Интервью автора). “Очень часто решения принимаются в компании друзей, куда женщина не впишется никогда. Мои знакомые бизнесмены часто ходят в баню. Бывает с “девочками”. Меня тоже приглашают, но я туда не пойду. И я не пойду с ними выпивать водку. Я не поеду с ними за город развлекаться. Потому что часто подразумевается, что я для них в первую очередь женщина. И на загородном сборище они могут перепутать, что они делают со мной бизнес, а не любовь. Это может для меня плохо кончиться. Если я не хочу, а они будут настаивать. А если они к тому жу пьяные. Я готова с ними обсуждать бизнес в неформальной обстановке — в кафе посидеть или где-то прогуляться. Но желательно один на один, либо втроем, без компании. Это существенно снижает мои возможности в бизнесе” (Светлана. Интервью автора).
А каким образом работают технологии маскулинности в случае, когда мужчины все же не могут избежать делового общения с женщиной, владеющей успешной фирмой? Вера (см. выше) объясняет: “Я часто слышу: “Ой, мы с тобой все работали, работали. Жалко, что у меня не было времени заняться тобой как женщиной. Ну ничего, на следующей неделе я свободен — я подъеду”. Моего согласия на это не спрашивается” (Интервью автора).
В этом контексте женщина вынуждена воспроизводить особые игровые ритуалы, позволяющие ей заниматься бизнесом так, чтобы не ставить под вопрос новую норму маскулинности бизнес-мира. Президент холдинга охранных предприятий “Бастион” Елена Андреева советует: “Мудрая женщина может использовать свою слабость как силу. Это дает ей определенное преимущество” (Карьера. 2000. № 3). Ирина, владелица рекламной фирмы, поясняет: “Женский бизнес и хорошие контракты базируются на возможности близких отношений. На постоянном поддерживании игры — как будто всегда что-то еще между вами возможно… Я вынуждена в это играть. У меня есть свое личное ноу-хау для общения с мужчинами-бизнесменами” (Интервью автора).
Это личное “ноу-хау” состоит из особых дискурсивных технологий общения с мужчиной, смешивающих роль слабой женщины с ролью независимой предпринимательницы. Таким образом, женщина может заниматься бизнесом и одновременно способствовать воспроизводству элементов успешной маскулинности коллег-бизнесменов. Ирина, владеющая рекламной фирмой (см. выше), так описывает свои технологии: “Во-первых, когда я иду на встречу к клиенту, которым обычно является мужчина, я всегда стараюсь сходить в парикмахерскую, получше одеться, побольше надушиться приличными духами, сделать маникюр. Во-вторых, я никогда не приступаю сама к обсуждению вопроса. Я всегда даю мужчинам возможность высказаться. Тогда они считают, что они мне диктуют, что и как я должна сделать. Я должна с ними согласиться. Здесь я выступаю как бы в роли подчиненной, которой мужчина может диктовать. Будто это не я предлагаю взять у них заказ, а они отдают мне распоряжение. В таком случае мужчины спокойно относятся к тому, что им выставляется счет за работу… В-третьих, если происходит какой-то конфликт… моя задача дать им понять, с одной стороны, что я бедная девушка, а, с другой стороны, что я не позволю себя обижать. Это дает им возможность отступить от своих наездов, не потеряв лицо. Они могут сказать: “Ладно, не будем обижать бедную девушку”. Я это делаю абсолютно сознательно. У меня нет другого выхода. <…> Недавно у меня была такая ситуация с одной фирмой, очень российским производителем продуктов. Я для них сделала рекламный проект, а они мне отказались платить. Совершенно бандитским способом. Просто вызвали меня и говорят: “Мы за этот проект платить не будем. Потому что мы перерасходовали средства на другое”. У них были какие-то проблемы, и они на мне решили отыграться. С мужчинами они бы такого себе не позволили… Тогда мне пришлось включить свой ноу-хау. Я им говорю: “Очень мило. Нашли самого сильного здесь в городе, кому можно не заплатить денег. Вы на себя посмотрите — сидите, здоровые, красивые мужики, обижаете бедную девушку. Я для вас сделала и то, и это. Совершенно не понятно. Я работаю одна. У меня есть сотрудники секретарь и бухгалтер, которых мне надо кормить. У меня бизнес, по сравнению с вами, копеечный. Посмотрите, какая вы фирма. Я ведь не пойду подавать на вас в арбитраж, еще куда-то. Пожалуйста! Я пойду плакать”. Все это сопровождается хрюканьем, шмыганьем носа, вытиранием слез. Настоящая актерская мистификация. Из той же оперы, что мои прически и маникюры. В результате они заплатили мне эти деньги и даже дали мне новый заказ. Они чувствовали себя виноватыми, что и было моей главной задачей. Чтобы они не чувствовали радости от того, что могут меня надинамить. С одной стороны, мужчина хочет быть сильным, с другой стороны, ему неудобно обижать женщину, особенно перед другими мужчинами” (Интервью автора).
В данном случае, проигрывая образы подчиненной, соглашающейся, привлекательной женщины или зависимой бедной девушки, предпринимательница участвует в персонализации сферы бизнеса по определенным принципам, согласно которым она на каждом шагу, перформативно, воспроизводит динамику успешной маскулинности и зависимой женственности. Такие ритуалы дают мужчине возможность перейти с жестких деловых отношений на отношения более личные, романтические, сексуальные, рыцарские, при этом не потеряв мужской власти в сфере бизнеса. Построение женской карьеры в бизнесе возможно только по такой модели ограниченной, зависимой деятельности. Недаром, объясняя женщине, как следует себя вести в контексте мужской экономики, “Карьера” пишет: “Чтобы извлекать из мужчины пользу, нужно стараться не выглядеть слишком сильной и самостоятельной типа Ирины Хакамады. Она производит впечатление состоявшегося человека, который сам кому хочешь поможет. Поэтому от мужчин никогда ничего и не получала” (Карьера. 2000. № 3).
“Извлечение пользы” в данном случае является стратегией более слабого по получению некоторых ресурсов и возможностей от более сильного, с барского стола. Эта стратегия, принося некоторую “пользу” женщине, одновременно воспроизводит не только практику мужского доминирования, но и идеологию мужского шовинизма. Причем и мужчины, и женщины становятся носителями этой идеологии, что является необходимым условием для воспроизводства модели успешной маскулинности, маскулинизации бизнеса, лишения женщин равных возможностей, вытеснения их на вторые роли и их использования для удовлетворения личных желаний и целей успешного мужчины.
ГЕНДЕР КАК РЫНОЧНЫЙ ПРОДУКТ
Описанная здесь новая модель успешной маскулинности не является единственной из возможных моделей. В обществе существуют альтернативные модели. Более того, подчас эта модель вызывает отрицательные реакции и сопротивление, что очевидно хотя бы из приведенных выше высказываний женщин-предпринимательниц. Однако в сегодняшнем мире бизнеса эта модель является скорее нормой, чем исключением. Как любая модель идентичности, она не формировалась с нуля. Благоприятные условия для ее быстрого развития возникли в период, когда общество отказалось от гендерного режима социализма, где личная жизнь подвергалась постоянному государственному вмешательству, не отказавшись при этом от идеологии мужского шовинизма. Поэтому, если мы взглянем на мир российского бизнеса через призму гендерного режима, мы увидим довольно уникальные черты, характерные именно для постсоциалистического общества. Примерами этих черт являются практически полная маскулинизация серьезных областей бизнеса и параллельное возникновение “женского бизнеса”, находящегося в особых отношениях зависимости от мужчин. Такая ситуация во многом напоминает социалистическое разделение труда, когда все основные посты в структурах и институтах власти и в серьезных профессиях были заняты мужчинами, а женщины занимались непристижными и удаленными от власти “женскими профессиями”.
Если же мы взглянем на мир российского бизнеса через призму рыночной идеологии, этот мир покажется не таким уж уникальным. Например, процессы персонализации сферы бизнеса и профессионализации личной жизни во многом следуют универсальной логике глобального рынка позднего капитализма, проникающего сегодня во все новые сферы человеческого существование в самых отдаленных уголках мира. В этом смысле появление новой нормы маскулинности в российском бизнесе можно рассматривать как российский результат некоторых универсальных процессов экономической глобализации.
1) См.: Yurchak A. Entrepreneurial Governmentality in Post-Socialist Russia. A cultural investigation of business practices // The New Entrepreneurs of Europe and Asia. Armonk (N.Y.), 2001.
2) См.: Butler J. Gender Trouble: Feminism and the Subversion of Identity. N.Y., 2000.
3) Cм.: Mead M. Coming of Age in Samoa. N.Y., 1928.