КРОВЬ ИЛИ БИБЛИЯ
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2001
Николай Митрохин
КРОВЬ ИЛИ БИБЛИЯ
Этнонационализм и религиозные организации: опыт СНГ
Существующие в странах СНГ общественные организации, сформированные по этническому признаку и предназначенные для решения так или иначе понимаемых задач национального (этнического) развития, в большинстве случаев признают, что этничность (национальный дух, национальная самобытность) неотделима от религии. Однако степень их интереса к религиозным вопросам, а также уровень взаимодействия с религиозными организациями (конфессиями) весьма различается от случая к случаю: от полного безразличия до конструирования новых религий на основе мифов, бытующих среди членов этнонационалистических организаций.
Борьба всех религиозных организаций за влияние на умы верующих проходит в специфических условиях постсоветского общества, для которых характерны достаточно высокий, особенно в ряде регионов, градус этнонационализма и низкий уровень религиозной культуры, то есть уровень знания и исполнения обрядов институционально оформленных конфессий. Сохранение и передача этнонационалистических идей в условиях советского общества оказались более простым и менее опасным делом, чем сохранение и исполнение религиозных обрядов. Поэтому в условиях свободы этнонационализм в СНГ сумел развиться самостоятельно и практически не опирается на внешние заимствования, в то время как аморфная масса людей “верующих в принципе” ищет подходящие для себя религиозные институты, и не только на своей родине.
Как известно, этнонационалистические организации могут принимать различные формы. Во-первых, они могут быть оформлены и зарегистрированы как “нормальные” политические или общественные (культурные, благотворительные) организации, обладающие названием, уставом, программными документами, механизмами фиксированного членства. С такими организациями исследователю обычно очень удобно иметь дело: они четко излагают собственную позицию и имеют ясную внутреннюю структуру. Во-вторых, организации могут не иметь официальной регистрации и, соответственно, каких-либо из вышеперечисленных элементов “легальной” конструкции. В-третьих, организации могут вообще не иметь названия, письменной фиксации целей и задач и даже признанного руководства, а, например, являться иерархической клановой структурой (ср. чеченскую общину в Москве) или конгломератом групп и отдельных лиц, разделяющих весьма расплывчато понимаемый комплекс идей (ср. движение украинских националистов в СССР в 70-е гг.)2. Однако как бы аморфна ни была структура подобных образований, состоящие (как правило, не имеющие и членского билета) в них люди придерживаются общего, хотя и неписаного, кодекса понятий и правил, разделяют основные цели и задачи своей организации, знают и поддерживают ее основные мифологические (идейные) установки.
Образованные по этническому признаку организации, как оформленные организационно (ср. Народный фронт Молдовы), так и нет (ср. абхазское движение), в случае прихода к власти не перестают быть этнонационалистическими по сути. Они этнизируют государственную политику, и она начинает проводиться не с позиции декларируемых политических взглядов (левых или правых, прозападных или промосковских), а с позиции этнически ориентированной политической организации. Впрочем, ее судьба во власти, как правило, кратковременна, поскольку этнизация государственной политики, особенно в полиэтнических государствах, подрывает ее легитимность. Падение этнонационалистически настроенных первых постсоветских правительств в Азербайджане, Белоруссии, Грузии, Молдове, Украине — хорошее тому доказательство.
Анализируя известные случаи обращения этнонационалистов к религии, становится ясно, что в основном их взаимодействие с религиозными организациями или попытки конструирования собственной религиозной структуры начинаются тогда, когда они понимают, что не имеют достаточной поддержки в народе или удовлетворяющего их политического влияния “в верхах”. Здесь бывают, конечно, исключения, связанные с особенностями биографий политических лидеров (пример З. Гамсахурдия, с детства близкого к грузинской патриархии), но, в общем и целом, тенденция однозначная.
Если взять пример Северного Кавказа и Закавказья, то во всех расположенных в этом регионе государствах (включая российские автономии), признанных и не признанных, к власти пришли этнонационалистические, по сути, правительства (Азербайджан, Армения, Грузия, Абхазия, Нагорный Карабах, Чечня, Северная Осетия, Ингушетия) и консолидация (относительная, конечно) общества была достигнута с помощью этнических чисток. Однако ни в одном из этих государств религиозный вопрос не приобретал особой остроты3 и власть не нуждалась в особой поддержке со стороны религиозных организаций, довольствуясь минимально демонстрируемой лояльностью. Внешне это проявлялось и проявляется в декоративном присутствии лидеров конфессий на торжественных государственных мероприятиях, финансировании правительством незначительного, как правило, числа объектов религиозной инфраструктуры или интересе светских руководителей к кадровым перестановкам в высшем эшелоне церковной власти.
Зато в Дагестане, где органы власти формируются на полиэтнической основе, единый общереспубликанский муфтиат в первой половине
90-х был разделен на “национальные” муфтиаты, соответствующие этнополитическому раскладу республики. Объяснить это можно только желанием лидеров этнополитических объединений убрать с поля борьбы за власть такой серьезный — в республике с сильными исламскими традициями — аргумент, как поддержка пусть и формальной, но общемусульманской структуры. И хотя в дальнейшем “национальные” муфтиаты были формально объединены, очевидное разделение сохранилось.
Таким образом, говоря о взаимоотношениях этнонационалистов и религиозных организаций, мы будем иметь в виду в первую очередь этнонационалистов-неудачников, которые, не имея больших шансов на политический успех, хотят за счет религии утвердить перед обществом свои идейные концепции (обычно не слишком привлекательные для современного, “обремененного” гуманистическим мировоззрением избирателя) и с помощью авторитета высших сил расширить круг своих сторонников. При этом наблюдается три основных варианта использования веры: первый — поиск поддержки со стороны традиционной религиозной организации; второй — обращение за поддержкой не к традиционной для этой территории, а, как правило, находящейся за рубежом религиозной структуре; третий — конструирование собственной религии или поддержка энтузиастов, занимающихся этим.
╤ ЭТНОНАЦИОНАЛИСТЫ
И ТРАДИЦИОННЫЕ КОНФЕССИИ
После дискуссии 1997—1998 гг. в российской, да и не только, прессе по поводу новой редакции закона о свободе совести термин “традиционные конфессии” стал весьма политизированным. Данное в законе определение, кажется, не слишком корректно даже для российских условий, а уж тем более не соответствует реалиям стран СНГ. Для нас традиционной является любая конфессия, реально присутствовавшая (отправлявшая богослужение и имевшая органы самоуправления) на территории СССР в период с 40-х гг. XX века и до 1987 г. Неважно, имела ли в этом случае конфессия государственную регистрацию или нет.
В традиционных конфессиях описываемых нами “ущербных” в политическом плане этнонационалистов привлекает многое: поиск религиозного оправдания своей политической деятельности, кажущееся огромным число верующих, разветвленная сеть общин, достаточно серьезные финансовые ресурсы, авторитет в обществе. Все это порождает надежды (хотя никогда об этом прямо не говорится), что традиционную конфессию можно будет использовать по “польскому образцу”, то есть так, как Л. Валенса использовал католическую церковь Польши для свержения коммунистической диктатуры. Взамен этнонационалисты, считающие себя выразителями воли “всего народа”, предлагают эту самую “всенародную” поддержку различным инициативам и льготам традиционной конфессии, а также “защиту веры”, например в виде акций по отношению к “сектантам” “уже сейчас”4 и государственное покровительство в будущем, в случае прихода к власти.
На первом этапе этнонационалисты готовы довольствоваться официальным признанием со стороны центральных церковных структур. Именно на это нацелены такие внешне нейтральные акции, как освящение флагов (хоругвей), приглашение священников на съезды организаций, бесплатная охрана членами этих организаций офисов церковных структур. Однако благочестие участников этнонационалистических организаций обычно ограничивается минимальными ритуалами. Еженедельной практики хождения в церковь, которая теоретически требуется от членов христианских конфессий, у большинства активистов этнонационалистических организаций нет5, а уж о полном принятии религиозной концепции, исповедуемой конфессией, говорить и вовсе не приходится6.
Пока традиционные конфессии отказывают этнонационалистам в официальной поддержке7. Дело и в нежелании портить отношения с государством (к которому эти ущербные этнонационалисты в большинстве случаев находятся в оппозиции), и, отчасти, в догматических принципах, которые хотя и могут трактоваться достаточно широко, но все же не столь широко, чтобы официально начинать делить верующих по крови (хотя неофициально подобная практика существует). Вероятно, играет роль и тот фактор, что руководству конфессий не хочется слишком поощрять деятельность чересчур активных и политизированных мирян (рядовых верующих), которые даже будучи “облагодетельствованы” признанием, быстро переходят к нападкам на церковное руководство.
Так, например, Руководящий орган (Священный Синод) РПЦ в 1994 г. основательно “почистил” предельно политизированный и этнонационалистический Союз православных братств, в 1998 г. снял “патриаршее благословение” с газеты того же направления “Радонеж” и пригрозил серьезными прещениями аналогичной газете “Русь православная”. Эти действия можно рассматривать и как попытку дистанцироваться от радикальных этнонационалистов, и как попытку “заткнуть рот” внутрицерковной оппозиции. Практически неизвестны случаи покровительства этнонационалистам со стороны РПЦ и на местном уровне. Так, лидер “русинов” в Закарпатской области протоиерей Димитрий Сидор, несмотря на то, что занимает в епархии высокий пост, был вынужден под давлением епархиального управления снять свою кандидатуру сначала в Верховную Раду Украины, а затем в областную Раду (1998 г.). В УГКЦ руководство церкви отказалось от открытого покровительства УНА-УНСО и пытается найти меры, чтобы “приструнить” околоцерковную антисемитскую газету “Идеалист” (Львов).
Не имея возможности получить официальную поддержку со стороны центральных религиозных структур традиционных конфессий, многочисленные этнонационалистические организации и группы ищут поддержки у других, рядовых, священников — так называемых “духовников”. Получение от них “благословения”, то есть одобрение деятельности, и довольно формальное “окормление”, то есть духовное руководство, являются достаточно важным моральным стимулом для этнонационалистов, которые во внутренних и внешних пропагандистских материалах получают основания утверждать, что их деятельность признается всей церковью. Так, редакция радикальной националистической газеты “Завтра”, включив в состав своей редколлегии священника РПЦ Димитрия Дудко, неоднократно заявляла о “православном” характере своего издания, хотя на его страницах неоднократно помещались статьи, противоречащие православной догматике или пропагандирующие язычество и ислам. Очевидное противоречие между взглядами одного или нескольких священников, одобряющих деятельность этнонационалистической организации, и позицией центральных органов религиозных конфессий обычно снимается за счет обвинений церковного начальства в продажности, ересях, “неправильном” этническом происхождении и прочих грехах. Подобные ситуации характерны не только для России, где, например, крайне этнонационалистичная и политизированная группа, сложившаяся вокруг газеты “Русь православная”, ведет активную борьбу с “ересью экуменизма” среди членов Синода, но и, скажем, для Грузии, где религиозный лидер “звиадистов” архимандрит Иоанн (Шеклашвили) в 1997 г. устроил бунт монахов против епископата и добился выхода Грузинской православной церкви из Всемирного совета церквей8.
Большое распространение получило оформление этнонационалистической организации под маркой традиционной конфессии. Наиболее популярна практика создания так называемых “братств” — организаций мирян при каком-либо приходе или монастыре. Подобное братство обычно формируется группой лиц с едиными и довольно жесткими идеологическими установками для оказания практической помощи духовенству в проведении хозяйственной деятельности, а также с целью разворачивания пропагандистской и катехизаторской работы. В реальности большинство подобных братств, созданных на территории СНГ, проявляет в первую очередь политическую активность, при этом обычно носящую этнонационалистический характер.
Крайней ситуацией в этом отношении являются случаи, когда этнопредприниматели (если использовать конструктивистскую9 лексику) пытаются создавать свою организацию как общину той или иной конфессии. Такие случаи характерны для одного из закрытых государств Центральной Азии — Туркменистана. Поскольку в нем существует запрет на регистрацию любых “национально-культурных” организаций, руководители полуподпольно действующих армянской и польской общин пытались регистрировать свои организации как приходы соответствующих конфессий. Это им сделать не удалось, так как деятельность всех конфессий, кроме мусульман-суннитов и православных, была запрещена туркменскими властями.
Идеальным результатом “сотрудничества” политизированных этнонационалистов с сочувствующим им духовенством становится смещение прежнего руководства религиозной конфессии и приход нового, которое по возможности должно контролироваться этнопредпринимателями. Подобные случаи редки, но все же бывали. Так, например, в 1989 г. митрополит Кишиневский Серапион (Фадеев) был изгнан из епархии в результате митинга, устроенного в кафедральном соборе членами Народного фронта Молдовы, которых поддержали многие священники епархии10. В 1993 г. во Львове члены братства Андрея Первозванного (крупной этнонационалистической организации, активно участвовавшей в создании Украинской автокефальной православной церкви, УАПЦ) отказались признать объединение УАПЦ и Украинской православной церкви Киевского Патриархата (УПЦ КП) и взяли в свои руки управление Львовской епархией УАПЦ. Хотя ее новому архиерею в настоящее время удалось значительно оттеснить братство от “руля” епархии, его влияние до сих пор там ощущается достаточно сильно11.
Союзу этнонационалистов и отдельных священников (во всяком случае, в христианских церквях) помогает общая тенденция увеличения влияния активных мирян внутри религиозных конфессий, характерная для современной Европы, в том числе и Восточной. В результате, подобное сращивание этнонационалистов и духовенства становится нормой. Руководство конфессий вынуждено мириться с этим, поскольку не желает “раскола”, то есть окончательного ухода из церкви относительно больших (как ему кажется) групп мирян и части священников.
╤ ЭТНОНАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЕ
ТЕНДЕНЦИИ ВНУТРИ
ТРАДИЦИОННЫХ КОНФЕССИЙ
Сильное встречное движение к этнонационалистам внутри традиционных конфессий становится все заметнее и нуждается в дополнительном истолковании. Православие или унаследовавшее многие его особенности греко-католичество испытали сильное интеллектуальное влияние Византии с ее идеей о “симфонии” — тесной взаимосвязи государства и церкви. И хотя печальная судьба Византии говорит, что вряд ли подобная схема государственного устройства была очень удачна, именно она по ряду политических и исторических причин стала весьма популярна среди православного и греко-католического духовенства. Идея о необходимости тесного сотрудничества церкви и государства сейчас оказывает большое влияние на священнослужителей, многие из которых, в том числе очень высокого иерархического уровня, оказываются заядлыми “государственниками” или даже претендуют на участие в государственной деятельности. Если же учесть, что в полиэтничных и поликонфессиональных странах СНГ православие, не говоря уже о греко-католичестве, исповедуют в основном славяне12, понятны простота и органичность позиции множества священников: “православие — исконная религия русского (украинского) народа”. Из этой ситуации выводятся такие производные, как симпатии к русским (украинцам, белорусам) как к основным носителям веры, ограничения в праве быть священником для инородцев, пренебрежительное отношение ко всем “нерусским” (негалицийским, небелорусским) православным, отказ от миссионерской работы среди “нерусских”, отказ от перевода богослужения на понятный для потенциальных “нерусских” прихожан язык и т.п.
Оговоримся, что подобные тенденции в отдельных случаях свойственны и некоторым другим конфессиям. Так, например, поляки, живущие в странах СНГ, восприняли появление католических священников (также, в основном, поляков) и образование ими общин в начале 90-х гг. как факт возрождения “польской веры”, реально имея в виду появление скорее этноориентированных и закрытых для чужаков “клубов”, где бы они могли общаться на польском языке и вспоминать полузабытые традиции. Введение же на Украине обязательных служб на украинском языке и издание на нем епархиальных газет вызвало сильные протесты, последствия которых были преодолены (да и то неизвестно, полностью ли) только к концу 90-х13. В России же, где католические приходы разбросаны по огромной территории и жесткий контроль со стороны церковных властей невозможен, эта ситуация существует до сих пор: “Если священник — поляк, община, как правило, этноцентрична, стремится изолироваться от русского окружения”14. Однако в этом случае у руководства конфессии есть четкое понимание несоответствия подобной ситуации религиозной доктрине, и рано или поздно она будет преодолена.
Для православного и греко-католического духовенства доктрина о равенстве полиэтнической паствы еще не является пережитой и осознанной аксиомой. Греко-католическая церковь Украины (УГКЦ)15 является региональной (хотя и очень мощной) организацией и считает себя хранительницей “национального” духа, поскольку в XVII—XX веках была единственной организационной структурой, представляющей бесправное русинское население Галиции и Закарпатья. Греко-католическое духовенство, принадлежащее в то время к элите региона, было прямо заинтересовано в постоянном поддержании сепаратистских настроений, поскольку в то время этническая идентичность значила немного, а ценилась, в первую очередь, идентичность религиозная (по принципу — поляк, значит, католик). Если русины принимали католичество, то они получали равные с поляками права, но при этом духовенство УГКЦ теряло паству. В этом, как нам кажется, одна из важнейших причин ее бурных протестов против ассимиляции и в XVII веке, и во времена СССР.
Распространение в XX веке массового образования и, как следствие, возникновение нового, более энергичного и приспособленного к современности слоя “борцов за сохранение национального духа” — гуманитарной интеллигенции — практически сняли с УГКЦ ответственность “за судьбу нации”. Оставшиеся за ней обязанности хранителя и распространителя веры заставляют УГКЦ пересматривать этноориентированные установки и приводить их в соответствие с надэтнической доктриной Ватикана, в подчинении которому находится церковь. Способствует этому и руководство церкви, прибывшее в основном из США и потому настроенное более толерантно, чем малообразованные подпольщики, сохранявшие церковь в советское время. Конечно, подобный пересмотр позиций встречает довольно сильное сопротивление внутри церковных структур, инерция которых подкрепляется клановой борьбой “импортных” (реэмигрантов), “подпольных” и бывших православных священников, перешедших в УГКЦ из РПЦ.
Еще более сложная ситуация сейчас сложилась внутри Русской православной церкви, объединяющей около 19 000 приходов в разных странах СНГ. В идейном отношении РПЦ является конгломератом нескольких больших группировок, в деятельности которых переплетаются политические, региональные и финансово-клановые интересы. Две крупные группировки духовенства, имеющие непосредственное влияние на центральные церковные органы, активно используют этнонационалистическую риторику для обоснования своей деятельности. Это, во-первых, так называемые священники-“младостарцы”, связанные с Свято-Тихоновским православным богословским институтом и занимающие многие важные должности в органах управления московской епархии. Выразителем их взглядов является газета “Радонеж”. А во-вторых, группа архиереев, объединенных, в частности, в рамках Всемирного русского собора16. Помимо них можно назвать еще несколько довольно крупных и устойчивых группировок этнонационалистического духовенства (группа К. Душенова и газеты “Русь православная”, община Сретенского монастыря во главе с архимандритом Тихоном (Шевкуновым), организации и люди, связанные с Союзом православных братств), имеющих меньшее влияние. В республиках СНГ внутри РПЦ помимо прорусских фракций действуют довольно сильные автокефалистские и этноориентированные движения. Руководители этих движений считают, что службы на территории независимых государств должны идти на официальном государственном языке и на нем же должна издаваться религиозная литература.
Постепенному захвату инициативы в РПЦ четко этноориентированными группировками способствует отсутствие (точнее, разгром) внутрицерковной либеральной фракции (например, последователей о. Александра Меня), организационная и идейная слабость консерваторов (таких, например, как архимандрит Иоанн (Крестьянкин)), отстаивающих среди прочего надэтническую и внеполитическую роль церкви. Процесс этот в настоящее время “набирает обороты” и перспективы развития ситуации предсказать сложно.
╤ ЭТНОНАЦИОНАЛИСТЫ
И ЗАРУБЕЖНЫЕ КОНФЕССИИ
Вторая модель, которая используется этнонационалистами для религиозной легитимации своей деятельности, связана с апелляцией к зарубежной конфессии и созданием ее местного подразделения.
Что мы понимаем под зарубежной конфессией? Это, как правило, религиозная организация, созданная эмигрантами с территории, входившей в состав бывшего СССР, для обслуживания их религиозных нужд. Как и УГКЦ, но в иной ситуации, подобные организации были вынуждены переходить на крайне этнонационалистические позиции, чтобы бороться против проходящих в диаспоре мощных ассимиляционных процессов.
Основная официально декларируемая мотивация этнонационалистов в сотрудничестве с “зарубежниками” — “грехи” традиционных конфессий, порожденные сотрудничеством с коммунистами. Из этого делается вывод о “чистоте” заграничных церквей. Понятно, что вопрос о “чистоте веры” можно обсуждать довольно продолжительное время, но сотрудничество этнонационалистов (или этнонационалистического духовенства) с зарубежными конфессиями имеет и немаловажный практический аспект. Дело в том, что большинство зарубежных церквей, основанных выходцами из стран бывшего СССР, к концу 80-х гг. представляли собой очень малочисленные структуры, терявшие своих прихожан и не имевшие достаточной финансовой и кадровой базы17. Поэтому осуществлять реальный контроль за деятельностью взявших их имя постсоветских религиозных объединений им не удавалось18.
Многие организации русских националистов, в том числе “Память” Д. Васильева и некоторые казачьи союзы, сейчас окормляются Русской православной церковью за рубежом (РПЦЗ), которая гораздо в большей степени разделяет их монархические и антисемитские взгляды, чем РПЦ. На Украине в 1988—1989 гг. этнонационалистически настроенные священники галицийских приходов РПЦ, не желавшие оставаться в подчинении Московской патриархии, разослали в несколько зарубежных православных церквей письма с просьбой о приеме их в свою юрисдикцию. В этом их поддерживали прихожане — члены различных этнонационалистических организаций. Положительно на этот призыв откликнулась только одна церковь — малочисленная и маловлиятельная Украинская автокефальная православная церковь (УАПЦ). В результате почти все православные приходы Галиции (а это сотни общин с десятками тысяч верующих) перешли в ее подчинение19. По тому же сценарию развивались события в Молдове. После того как стало ясно, что православная церковь Молдовы не будет выходить из состава Московской патриархии, многие активисты Народного фронта Молдовы, ставящего задачу воссоединения Молдовы с Румынией, стали прихожанами Кишиневской митрополии Румынской православной церкви, открывшей приходы в Молдове во многом с помощью самого Народного фронта. В Белоруссии активисты Белорусского народного фронта в 1992—1995 гг. стали основой греко-католического движения (ныне практически увядшего). В Грузии “звиадистски” настроенные священники и миряне пытались “перейти в юрисдикцию” одной из малочисленных греческих церквей.
Каков же результат этой деятельности? Как показывает десятилетний опыт, этнонационалистические организации и образованные на их основе религиозные общины не стали надежной опорой “зарубежников” на территории стран СНГ. Часть подобных проектов провалилась полностью (белорусские греко-католики, грузинский), остальные (РПЦЗ, УАПЦ, Кишиневская митрополия) также нельзя назвать особенно удачными. В тех случаях, когда на территории стран СНГ “зарубежные” конфессии имеют реальные приходы, речь практически всегда идет о бывших священниках традиционных конфессий (в первую очередь РПЦ), перешедших вместе с приходами под юрисдикцию “чистой церкви” по причинам, обычно далеким от идеологии. Прихожане таких приходов слабовосприимчивы к этнонационалистической, равно как и другим идеологиям и идут в “зарубежную” церковь вслед за “хорошим батюшкой”.
╤ ЭТНОНАЦИОНАЛИСТЫ
И КОНСТРУИРОВАНИЕ
РЕЛИГИОЗНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ
Под сконструированной религиозной организацией или конструируемой религией мы понимаем религиозное движение, не существовавшее в виде организованной структуры до 1987 г. ни внутри СССР, ни за его пределами.
Конечно, образование новых религиозных движений не является прерогативой этнонационалистов. Большая часть подобных организаций создана для выполнения чисто религиозных задач и потому полиэтнична.
Однако мы будем говорить о религиозных группах и организациях, чья связь с этнонационалистами неоспорима. К тому же в последние годы проблема эта получила достаточное научное освещение20.
Решение этнической задачи за счет конструирования новой религии может идти несколькими путями. Путь первый: этнически ориентированная религиозная группа либо выделяется из традиционной конфессии, либо маскируется под нее. Наибольшее распространение это получило в православии. Очень удачным примером таких действий служит УПЦ Киевской патриархии, в настоящее время являющаяся третьей по величине конфессией на Украине, соперничающей по политическому влиянию с куда более многочисленной УПЦ Московской патриархии. Неудачным проектом такого рода была Осетинская православная церковь, образованная в 1991 г. во Владикавказе протоиереем Борисом Калоевым (которая одно время пыталась принять марку РПЦЗ). Попытки локальных этнизаций тех или иных структур РПЦ предпринимались и в других постсоветских государствах или регионах России (см. выше), но поскольку они не были реализованы (пока), то говорить о них как о самостоятельных не стоит.
Другой путь — образование языческих религиозных движений. Постсоветское язычество — явление неоднородное. Очевидны две его крупные группы: первая исполняет обряды веками не практиковавшихся религий (Россия21, Украина, Армения), вторая — обряды религий, существовавших недавно (и даже кое-где сохранившихся) верований (Башкортостан, Мордовия, Марий-Эл, Северная Осетия, Удмуртия, Чувашия)22. Такие регионы не следует, в свою очередь, смешивать с теми, где языческая традиция сохранилась несмотря на христианизацию, исламизацию и советскую власть, — Абхазией, Якутией, Тувой, Западным Казахстаном23.
И в том, и в другом случае мы наблюдаем попытку поиска утраченной “подлинной” религии, амбивалентной этничности. Однако городские язычники России, Украины и Армении полностью отрицают свою связь с нынешним “неправильным” народом и его “неправильной” религией. Таким образом, создается религиозная организация для избранного круга посвященных, готовых на деле приступить к конструированию не прошлого, которое настолько далеко, что уже неразличимо, а будущего — некоего нового “воссозданного” народа.
Неудивительно, что число энтузиастов, готовых всерьез играть в эти игры, невелико. Из довольно большого числа русских и украинских неоязычников лишь один А. Добровольский (волхв Доброслав) последовательно реализует проект создания сельской языческой общины. Руководители подобных неоязыческих объединений в целом понимают нереальность осуществления своих идей в ближайшем будущем и потому, хотя и состоят членами различных этнонационалистических организаций, не претендуют на участие в реальной политике. Сросшиеся между собой этнополитические организации и неоязыческие общины продолжают существовать как своеобразные “клубы выходного дня”.
Городские язычники Башкортостана, Мордовии, Марий-Эл, Удмуртии и Чувашии действуют исходя из несколько иных задач, чем маргинальные и малочисленные группы столичных фантастов. У поволжских язычников остается надежда расширить свой круг за счет неосвоенного поля полузабытых или забытых относительно недавно религиозных чувств.
╤ ПРАГМАТИЗМ КАК ОСНОВА
СОТРУДНИЧЕСТВА
Рассматривая взаимоотношения этнонационалистов и религиозных организаций в разных странах СНГ, мы видим, что несмотря на наличие на этом поле сотен, если не тысяч порой антагонистически настроенных субъектов, действуют они в большинстве своем по примерно одним и тем же сценариям. При этом, несмотря на обилие присутствующих в этнонационалистической прессе слов про “мистический”, “предопределенный” или “божественный” выбор веры, а значит, и конфессии-партнера, обычно он диктуется достаточно прагматическими соображениями. То же мы можем сказать о мотивах выбора социальных партнеров со стороны этнонационалистических фракций в религиозных структурах.
В первую очередь это касается крупных религиозных конфессий — как правило тех, которые мы называем “традиционными”. Подобные структуры особенно активно и заметно стремятся расширить свое влияние на общественные и государственные организации и ищут для реализации этой задачи потенциальных союзников. При этом, позиционируя себя перед обществом (то есть в первую очередь перед политиками и журналистами), крупные религиозные организации указывают, что 60—80% населения страны считают себя их приверженцами. Даже опуская ангажированность и некорректность многих опросов, на которых основаны подобные заявления, понятно, что в ходе таких опросов люди указывают скорее на свой мировоззренческий выбор24, а не реальное участие в жизни той или иной церкви.
Навязывание обществу идеи о его принадлежности к той или иной религиозной конфессии не означает, что руководители и значительная часть активистов той или иной конфессии не понимают, что их влияние на сознание граждан СНГ весьма невелико, хотя и весьма сильно дифференцировано по регионам. Число людей, являющихся, пользуясь православной терминологией, воцерковленными, то есть регулярно приходящими в храм, исчисляется несколькими процентами от населения любого из государств СНГ. Но и для этой малой части даже в чисто религиозных вопросах церковь не является безусловным авторитетом, а уж в вопросах политических — тем более. В большинстве случаев электоральное влияние даже крупных и традиционных конфессий исчисляется долями процента. Именно такие показатели имеют на выборах партии и организации, указывающие в своем названии конфессиональную принадлежность. Например, на Украине — в стране с очень высоким по меркам СНГ уровнем религиозной культуры (особенно в западном регионе) и традиционно уважительным отношением к духовенству — подобные партии не набрали в сумме и 2% голосов на выборах в парламент в марте 1998 года25. Поэтому и нет ни в одной из стран СНГ крупных политических партий, носящих однозначную конфессиональную окраску, а следовательно, лоббирующих интересы даже самых крупных конфессий. Создать свои политические объединения религиозные организации, конечно, могут, но их жизнь в политике незавидна.
Таким образом, оказывается, что этнонационалистические и религиозные деятели идут на союз друг с другом в поисках выхода из социальных тупиков, в которых они оказались. Каждая сторона рассчитывает найти на “поле” союзника недостающий ей “электорат” (паству) и, как правило, ошибается в своих надеждах.
Другой тип прагматического сотрудничества религиозных и этнонационалистических организаций свойственен уже не только крупным и традиционным конфессиям, а, возможно, всем формам религиозных общин. Маскируясь в различные, в первую очередь в политические и этнополитические одежды, он носит название “конкретного экономического интереса”. Вера — понятие из сферы идеологии, но исполнение религиозных обрядов базируется на основательном материальном фундаменте. Наличие финансов и прочих материальных ресурсов подразумевает и организацию управления ими. Различные аспекты управления финансами порождают множество противоречий внутри конфессий. Поскольку перед конфессией не ставится задача извлечения прибыли и экономические аргументы для нее вторичны перед идеологическими (религиозными), то отстаивать подобные прагматические интересы заинтересованным лицам приходится идеологическими методами, которые могут быть весьма различны. При этом этнический аргумент играет здесь не последнюю роль, то есть вводится из сферы политики в сферу религиозную, прикрывая тем самым экономические интересы.
Так, например, в конфликте, произошедшем в 1999 г. в Екатеринбурге, обвиненного в гомосексуализме местного епископа поддержали многие радикальные этнонационалистические группировки. Причина — его противники из числа духовенства епархии носили фамилии Авель и Рейдман. Так что для членов РНЕ, охранявших епископа в последние дни его пребывания в городе, собственная гомофобия оказалось менее важна, чем антисемитизм. Это одна сторона истории. Другая — то, что епископ и духовенство поссорились из-за попыток архиерея поставить под контроль богатые приходы. И уже после этого со стороны священников пошел в прессу накопленный компромат, а сторонники епископа стали упоминать о наличии в епархии “одесских евреев”. Схожая ситуация дала толчок к образованию Кишиневской митрополии Румынской ПЦ. Первые приходы этой церкви на территории Молдовы появились после того, как не у дел оказался бывший секретарь епархиального управления, влиятельный и богатый протоиерей Василий Петраки, который и сейчас фактически является вторым человеком в этой структуре после архиерея26. А создание митрополии, как говорилось выше, поддержали члены Народного фронта Молдовы, которые пропагандировали идею объединения с Румынией и видели в слиянии церквей один из путей к этому. В Украинской греко-католической церкви недовольство вызывает не только “американское” происхождение многих священников, но и получаемые ими оклады. Одна из активных прихожанок в интервью автору (июль 1999 г.) всерьез произнесла фразу: “Они агенты либо КГБ, либо “Моссада”. Только агенты могли назначить себе такую зарплату и понакупить таких иномарок”.
Влияние этнонационалистических организаций на религиозные структуры в постсоветском пространстве достаточно велико. Особенно это касается двух групп конфессий: независимых от зарубежных религиозных центров крупных традиционных, включая их зарубежные осколки (в первую очередь православные), и новых, чья деятельность так или иначе увязывается с “возрождением” — конструированием традиции (в основном язычники).
Часть из этих конфессий уже достаточно прочно связала себя с определенными этнонационалистическими организациями или группами организаций (как, например, УПЦ Киевской патриархии), часть находится в состоянии выбора или сотрудничает с этнонационалистами неофициально.
В остальных конфессиях, особенно крупных и в первую очередь РПЦ, пока что ведется дискуссия о путях сотрудничества с этнонационалистическими группировками. Нельзя сказать, что результаты подобной дискуссий предсказуемы, хотя очевидно, что за прошедшие десять лет относительной религиозной свободы этноориентированные фракции внутри традиционных конфессий заявили о себе достаточно четко и ярко (там, где они существовали).
Таким образом, мы можем констатировать, что цели этнонационалистических организаций по этнизации некоторых конфессий вполне достижимы. С другой стороны, этнизация конфессии существенно суживает ареал ее распространения, как в географическом, так и в социальном плане. Этнизированная религия вступает в два очень существенных конфликта. Во-первых, с гуманистической традицией, переданной населению системой массового образования и в силу этого распространенной и укорененной в постсоветском пространстве гораздо более глубоко, чем традиция религиозная. Во-вторых, в конфликт с самой собой. Как показывает исторический опыт, религии для избранных (в том числе в этническом плане) в итоге всегда проигрывают “религиям для всех”. Таким образом, конец этнизированной религиозной структуры известен: превращение во все уменьшающуюся на глазах группу. Хотя, конечно, существовать в исторической перспективе она может достаточно долго, как, например, старообрядцы.
В итоге этнопредприниматели, навязывающие религиозным структурам сотрудничество и даже подавляющие их организационно, не решают тех стратегических задач, которые ставят перед собой. А именно, их влияние среди населения и во власти не увеличивается.