Французская идентичность и Общеевропейская безопасность
НИИЛО КАУППИ
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2001
НИИЛО КАУППИ
В ТЕНИ ДЕ ГОЛЛЯ:
ФРАНЦУЗСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И ОБЩЕЕВРОПЕЙСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬОдним из последствий процесса европейской интеграции стала углубляющаяся европеизация национальных дискурсов безопасности. Европейская солидарность и рефлекс сотрудничества ведут к координации политических курсов и попыткам эксплицитно сформулировать общие политические задачи (самая свежая идея — объединение усилий в сфере производства вооружений). Однако эти перемены осуществляются не в безвоздушном пространстве, а под влиянием конкретных национальных политических культур, а также исторических традиций. В этой статье я собираюсь рассмотреть с точки зрения политики идентичности такой вопрос, как связь между французскими политическими традициями и формированием структуры общеевропейской безопасности — ведь идентичность неразрывно связана с институтами, через которые осуществляется политическая деятельность.
Когда праздновалось пятидесятилетие НАТО, 23 апреля 1999 года, в Югославии все еще бушевала война. Командующий силами НАТО генерал Уэсли Кларк заявил в Вашингтоне, что «мы победим», но требуется терпение. Одновременно с этим президент Франции Жак Ширак шумно праздновал перед телекамерами «победу французской дипломатии». По словам Ширака, миру следовало поблагодарить Францию за то, что новую стратегию НАТО удалось представить на рассмотрение в Совет безопасности ООН. Озадаченные американцы, для которых эта новая стратегия была новостью — но не были новостью подобные заявления французского президента — воздержались от комментариев. Но чем, собственно, объясняется поведение Ширака?
В дискурсе французской прессы лидирующая роль Франции в Европе подается как нечто само собой разумеющееся — что порой изумляет иностранцев. В конце концов Франция — праматерь Европейского Союза, а Великая Стратегия Франции состояла в том, чтобы сотворить Европу по своему образу и подобию. Вышеупомянутое заявление Ширака было сделано, когда Франция воевала, причем впервые тонкости боевых действий, в которых участвовали французы, разъясняли французскому народу по телевизору из Вашингтона и Брюсселя, да к тому же «на англо-американском языке». Решения принимались где угодно — только не в Париже. Вот Ширак и устроил свои торжества, чтобы дать миру понять: Франция — наравне с США — играет в Косово «первую скрипку». Кроме того, Ширак старался, чтобы его рейтинг популярности, который, по данным опросов общественного мнения, во время саммита НАТО подскочил до небывалого уровня, продержался на высоте до выборов в Европейский парламент, назначенных на 13 июня 1999 года.ЧТО НУЖНО ФРАНЦИИ ДЛЯ ВЕЛИЧИЯ
В то, что Франция является сверхдержавой, не верят ни эксперты в самой Франции, ни общественное мнение в других странах. Например, согласно данным опроса, опубликованным в французском еженедельнике «Л’Экспресс» в феврале 1991 года, лишь 25% немцев считают Францию сверхдержавой. Французский ученый Паскаль Бонифас, специалист по международным отношениям, заявил, что Франция сегодня является державой среднего калибра. Такое заявление, однако, для многих французов равносильно государственной измене.
В 50-е годы ХХ века Франция утратила свои африканские и индокитайские колонии, и это стало последним звеном долгой череды исторических событий, самые памятные из которых — разгром Наполеона при Ватерлоо, сокрушительный удар, нанесенный французским войскам военной машиной Бисмарка под Седаном, а также унижения, которые Франция вытерпела от Германии в Первой и Второй мировых войнах. В период «холодной войны» Франция тоже не смогла пробиться в лигу, к которой принадлежали США и СССР. А сегодня она не в состоянии соперничать с «номером один» мировой политики — Соединенными Штатами.
Однако в официальной истории Франции помимо горьких поражений есть и сладостные победы. После Второй мировой войны руководство Франции увидело для себя шанс возродить утраченное величие — шанс, воплощенный в Европе. Генерал де Голль, освободитель Франции в 1944 году и ее президент с 1958-го по 1969-й, видел в общеевропейском сотрудничестве стратегическую возможность вернуть своей стране былой статус сверхдержавы. Де Голль трактовал французскую историю через призму «сценария о сверхдержаве», где Франции отводилась роль несчастливой, временно утратившей силу сверхдержавы, а США, Великобритании, побежденной Германии и Советскому Союзу — ее союзников. Согласно этому сценарию, от ига гитлеровской оккупации Франция освободилась в общем-то собственными усилиями, а американцы и другие союзники играли маловажные, второстепенные роли. Дуайт Эйзенхауэр, главнокомандующий войсками союзников, согласился легитимизировать эту патриотическую интерпретацию из чисто политических соображений — дабы обеспечить союзникам дальнейшую поддержку со стороны де Голля. Эйзенхауэр дал французам возможность красиво освободить Париж. Эту версию событий одобрил и Уинстон Черчилль, считавший, что удовлетворить французское чувство чести и помочь этой нации вновь ощутить себя великой — хороший способ запрячь униженного де Голля в дело возрождения европейского континента.
В командных играх Генерал был не силен. Согласно его замыслу, после войны Франция при содействии немцев и прочих европейцев должна была построить из национальных государств-штатов новую Европу, которая простиралась бы от Атлантики до Урала. Уход Франции из НАТО в 1966 году был призван подкрепить впечатление, что ее позиция — единственная альтернатива американскому засилью в сфере безопасности. Но других европейцев Генералу убедить не удалось. Утопичность этой идеи была доказана возвращением Франции в НАТО, которое имело место тридцать лет спустя, уже при Шираке. Но несмотря на эту и другие неудачи нынешний президент, голлист Ширак — подобно своим предшественникам: голлисту Жоржу Помпиду, центристу Валери Жискар д’Эстену и социалисту Франсуа Миттерану — считает объединение Европы способом строительства новой Европы — Европы под французским руководством. Однако за риторической и исторической преемственностью таится экзистенциальная неопределенность.
Чем дальше Европа уходит по пути интеграции, тем менее реалистичным становится стремление Франции сотворить Европу по своему образу и подобию. Центр тяжести Союза смещается на восток, и с вступлением новых членов — последний раз Европейский Союз расширился в 1995 году, когда к договоренностям присоединились Австрия, Финляндия и Швеция — роль Франции все уменьшается. Хотя институты Европейского союза создавались под влиянием идей таких французских государственных деятелей, как Жан Монне и Эмиль Ноэль, дело Эдит Крессон показало, что отныне игра идет по другим правилам. Один французский журналист объявил отставку Крессон знамением, символизирующим конец «Французской Европы». И тому есть много практических доказательств.
Английский язык фактически стал международным языком Европы, ее lingua franca. Политическая стратегия Франции в области языка направлена на то, чтобы закрепить за французским статус второго языка Союза, а немецкий сделать третьим. Ширак заявил, что у Европейского Союза должно быть три официальных языка: французский, английский и немецкий. Некоторые даже требовали сделать французский обязательным языком в других странах Европы. Уже долгое время функцию экономического двигателя Европы выполняет Германия. Пусть Франция занимала в политической архитектуре Европы верхнюю ступеньку — но объединенная Германия то ли присоединилась к ней на этой ступеньке, то ли вообще столкнула Францию на вторую. Даже консалтинговая фирма «Артур Андерсен» считает Берлин грядущей столицей Европы. А в сфере европейской безопасности доминирующую позицию занимают американцы — по крайней мере, на данный момент, если судить по войне в Косово.
Поскольку к новому мировоззрению примешивается комплекс неполноценности, внешнеполитическая риторика французского президента стала не более умеренной, а напротив, более жесткой, что чувствуется и по вашингтонскому заявлению Ширака. Французы по-прежнему смотрят на европейское строительство как на средство достижения собственного величия. Сделавшись живым олицетворением этого величия, президент сбережет свою репутацию и сохранит свое реноме во Франции и Европе. Объяснения этой новой жесткости следует искать в сфере внутренней политики, где самым мощным символическим оружием президента со времен Миттерана (1981—1988, 1988—1995) было созидание объединенной Европы. Надеясь заручиться поддержкой правых на президентских выборах 2002 года, Жак Ширак систематически разыгрывает «европейский» козырь и провозглашает, что главная политическая задача Франции — читай, его самого — это европейское строительство, строительство Европы, которая могла бы соперничать с США. И потому-то официальный политический курс Франции в плане дискурса колеблется между европофилией и галлизмом.
Является ли Ширак европейцем на деле? Он свободно говорит по-английски — языком овладел, когда, учась в США, подрабатывал в кафе. На досуге он читает Пушкина — в оригинале. По сравнению с другими французскими политиками, знающими иностранные языки весьма слабо, Ширак просто полиглот. На арене французских политических игр «европейство» Ширака сильнее всего чувствуется в символике президентской власти: можно даже сказать, что Европа — основное оружие Ширака на внутриполитическом фронте. Следуя примеру американского президента Билла Клинтона, Ширак взял за обычай напрямую, посредством телеобращений информировать французский народ о ходе боевых действий на Балканах. Покамест Ширак рассуждает о мировой политике, зрители видят за его спиной два флага — и французский, и Европейского Союза. Этот гениальный политический ход придумал еще Миттеран. Флаги, символизирующие Францию и Европейский Союз, внушают французским зрителям, что Ширак говорит не только от имени Франции, но и от имени Европы, что, в свою очередь, укрепляет доверие к риторике Ширака, пронизанной идеей огромного влияния Франции в мире.ЕСТЬ ЛИ НАДЕЖДА, ЧТО ФРАНЦИЯ ОБНОВИТ
СВОЮ «ЕВРОПЕЙСКУЮ» ПОЛИТИКУ?
Во многих областях, прежде всего в экономической и военной, преобладает иной взгляд на положение Франции, ставящий под сомнение ее национальную самодостаточность и, соответственно, порождающий у нее комплекс неполноценности по отношению к США. Руководствуясь тезисом «Мудрость начинается с признания фактов», многие эксперты видят лишь один способ исправления грубых внешнеполитических ошибок: Франции нужна более реалистичная внешняя и европейская политика. Франции следует сделать все надлежащие выводы из перемен в своем статусе. В конце концов, она остается влиятельным действующим лицом глобального уровня наравне с еще полудюжиной стран: Великобританией, Россией, Германией, Японией, Китаем и Индией.
Чтобы и впредь играть конструктивную роль в Европе, Франция должна пересмотреть политику культурного и политического империализма, которая за последнее столетие вошла у нее в привычку. Главная загвоздка в том, чтобы превратить лицо, определяющее внешнеполитический курс Франции — то есть ее президента — из капризного монарха в надежного члена команды. Однако подобная трансформация идентичности потребует обновить политическую культуру Пятой Республики, поскольку сейчас, согласно модели, заданной де Голлем, олицетворением власти является президент, которого во времена Миттерана саркастически именовали «Богом». А Бог волей-неволей обречен играть роль Бога. Уже де Голль понимал, что должен делать упор на величии Франции вне зависимости от того, существует ли оно в действительности.
Противоречия между национальной культурой и международным «окружением» просто бросаются в глаза. Соответственно, мир периодически утрачивает доверие к французской внешней политике. Взять хотя бы странную попытку Франсуа Миттерана предотвратить объединение Германии в 1989 году, дабы не уменьшилось влияние Франции в Европе, — в Берлине эту попытку наверняка хорошо запомнили. Требование увеличить количество депутатов от Германии в Европейском парламенте с 87 до 99, в соответствии с приростом населения Германии, породила волну протеста среди французских политиков, чье мировоззрение по-прежнему определяет страх перед Германией: Франция, дескать, утрачивает ведущую роль. В вопросе об органах и учреждениях Европейского Союза Франция упрямо настаивает, что Европейский парламент должен и впредь собираться на ежемесячные пленарные заседания в Страсбурге, вместо того, чтобы переехать в Брюссель. Другие учреждения Союза базируются в Брюсселе и Люксембурге. Постоянные скитания между Брюсселем, Страсбургом и Люксембургом обострили отношения других стран-членов Союза с Францией и уменьшили их доверие к этому государству. Если взять проблему шире, следует отметить, что разногласия из-за местоположения учреждений Европейского Союза встали в кругленькую сумму, что отразилось на политическом реноме этих учреждений и, помимо всего прочего, создало им негативный имидж в глазах общественности.
Другая проблема, осложняющая отношения Франции с прочими членами Европейского Союза, находится в плоскости сельскохозяйственной политики. Долгое время Франции удавалось влиять на сельскохозяйственную политику Европейского Союза в интересах своего собственного сельского хозяйства. Ядерные испытания, проведенные Францией на Муророа в 1995 году, стали для многих последней каплей, окончательным доказательством, что Франция — слишком непредсказуемый солист, чтобы возлагать на нее роль лидера Европейского Союза в области обороны. Вскоре после испытаний европейские парламентарии в Страсбурге освистали Ширака, когда он произносил речь по случаю завершения срока председательства Франции в Европейском Союзе. На негодующие высказывания представителей других государств Союза французская сторона реагировала весьма своеобразно: например, Ширак отменил завтрак с рядом лиц, включая финского премьер-министра Пааво Липпонена, из-за критики ядерных испытаний. Вашингтонское заявление Ширака — вполне в духе этого курса. Беда в том, что президент не считает критику со стороны остального мира достаточным основанием для изменения внешней политики Франции. Да и зачем ему это делать — ведь тем временем пресса Великобритании утверждает, что в НАТО-вской структуре принятия решений Великобритания оттеснила Францию на задний план и что Великобритания — важнейшее звено НАТО!
Пусть Франции нужна новая европейская политика — главный вопрос тут: как этого добиться? Шансы на перемены невелики — им препятствуют полномочия президента, а также преданность политиков этим полномочиям и стоящей за ними политической культуре. Согласно классическому определению, президент Пятой Республики — президент монархический. По конституции Пятой Республики, основанной де Голлем в 1958 году, внешняя политика, включая политику по отношению к Европе, находится в исключительном ведении («domaine reserve») президента Республики. В сфере внутренней политики его статус очень близок к диктаторскому, особенно когда президент и правительство принадлежат к одной политической партии. Президент вправе задушить в зародыше любую альтернативную внешнеполитическую доктрину. Конституция наделяет президента огромными полномочиями, как-то правом распускать Национальное Собрание, тем самым «переводя часы» политической жизни, назначать министров и командующих вооруженными силами; и потому вряд ли кто-то осмелится с ним бороться. Депутаты (примерно 90% из них имеют местные политические мандаты) уже думают о выборах в муниципальные органы 2001 года, и никто не хочет подпортить себе шансы на избрание из-за ссоры с президентом. Также надо учесть, что нынешний президент мобилизовал всех своих сторонников, чтобы добиться своего переизбрания в 2002 году (правда, некоторые лидеры правых требуют от Ширака сократить срок президентского правления с семи до пяти лет…). Как ни парадоксально, внутриполитическая обстановка в одной из ведущих стран Европейского Союза такова, что прогрессивная политика по отношению к Европе не выгодна никому. Премьер-министр Франции — злейший враг Ширака, социалист Лионель Жоспэн — во внешней политике проводит тот же курс, что и президент. Строго говоря, Жоспэн просто вынужден следовать сценарию Ширака — другого выхода у него нет.
Борьба между основными кандидатами в президенты от правых и левых — Шираком и Жоспэном — бушует со времен мирового чемпионата по футболу в 1998 году. В этой ситуации Ширак пошел на ряд крупномасштабных шагов, направленных на то, чтобы захватить контроль над направлением политического развития страны. Одним из этих шагов стал роспуск Национального Собрания летом 1997 года. Ширак рассчитывал, что таким образом проведет в Собрание своих сторонников. Маневр не удался. Левые победили на выборах и сформировали правительство с Жоспэном в качестве премьер-министра. Вашингтонское заявление Ширака о «дипломатической победе Франции» — это прежде всего ход во внутреннеполитической игре, попытка удержать вместе разбредающихся правых хотя бы до 13 июня 1999 года — дня выборов в Европейский парламент. Некоторые политики относятся к тактике Ширака весьма цинично. В апреле 1999-го — в самом разгаре косовской войны — Филипп Сегин, бывшая «правая рука» Ширака, заметил, что Ширак способен в любой момент заключить сепаратное соглашение со Слободаном Милошевичем, не ставя в известность ни Билла Клинтона, ни даже собственного премьер-министра Лионеля Жоспэна. И все для того, чтобы войти в учебники истории как миротворец, а не как оруженосец американцев.
В европейской политике Ширака переменами и не пахнет. Защита чести Франции и ее историческая миссия по-прежнему являются основным оружием президента на внутри- и внешнеполитическом фронте. Ни он, ни любой другой французский политик не согласятся отказаться от этого оружия. Тот, кто в Париже — Бог, не может быть простым смертным в Вашингтоне. Единственной альтернативой этому положению дел могла бы стать новая конституция, которая в какой-то степени была бы возвращением к более «парламентской» Четвертой Республике (1946—1958). Но учредить Шестую Республику во Франции не предлагает никто. Это чревато, например, еще более сильным размежеванием в области европейской политики и ее превращением во внутриполитическую проблему.
Похоже, все указывает на то, что для Парижа Европа так и останется французской. Общеевропейский курс в области внешней политики и безопасности может быть сформулирован только при условии, если роль лидера принадлежит Франции, — вот великолепный образчик деголлевской «тактики разубеждения»! Жак Ширак видит себя архитектором новой Европы, Герхарда Шредера и Тони Блейра — своими подмастерьями, а Билла Клинтона — всего лишь именитым, но эпизодическим гостем. Шираку не нравится, что Великобритания — единственное, помимо Франции, европейское государство, которое является членом Совета безопасности ООН, — все активнее участвует в общеевропейской жизни; ему кажется, что это подрывает сотрудничество Франции с Германией. Некоторые правые политики считают, что вялое участие Великобритании в процессе углубляющейся европейской интеграции — это шанс для Франции: возможность укрепить свои позиции по отношению к неуклонно усиливающейся Германии. Однако для этого Франции придется отказаться от ряда своих политических козырей. Почему бы не пожертвовать ядерной обороной Франции ради ядерной обороны Европы? Или уступить Европейскому Союзу место Франции в Совете безопасности? Франция может пойти на эти предложения при условии неких встречных уступок, которые гарантировали бы ее ведущую роль в объединенной Европе, включающей в себя Германию. Но той же самой логикой руководствуются и немцы. Они пожертвовали немецкой маркой ради евро, вручили свою культуру и бразды управления объединенной Европе. И тем самым гарантировали свое экономическое превосходство.
Для французских политиков европейское строительство — единственный крупный политический проект начала нового тысячелетия. Но европейская конституция испытывает влияние со стороны внутриполитической обстановки. Над европофилией президента довлеет идея величия Франции, которая и диктует условия европейской конституции. Националистическая риторика президента укрепляет его политическое реноме внутри страны и — по крайней мере на его собственный взгляд — репутацию Франции в Европе и всем мире. И нет никаких признаков того, что основное направление французской внешней политики изменится. В каком-то смысле история Европейского Союза — не что иное, как история франко-германских недоразумений, то нарастающих, то спадающих страхов, надежд и взаимных ожиданий. Корень проблемы — в силе самоидентичности, все еще привязанной к национальному государству. Великая Стратегия Франции почти всецело зиждется на фантазии, будто утраченное величие и статус сверхдержавы возможно восстановить через Европейский Союз. На языке политики идентичности это звучит так: Франция воспрянет и воистину обретет себя, только вернув себе утраченный престиж, реальный или воображаемый. Возвыситься до былого статуса — дело чести и справедливости. Только достигнув этого положения, Франция станет аутентичной Францией, самой собой, сможет «зажить по-настоящему». Чем мощнее фантазия, тем крупнее ее потенциальная угроза для окружающего мира. То, что стороннему наблюдателю кажется французской алчностью, тщеславием и заносчивостью, французы воспринимают как вполне резонные искания собственной идентичности. По-видимому, перед лицом угрозы, которую несут в себе глобализация и американизация, эта фантазия еще глубже укоренилась в коллективном воображении. Для французских интеллектуалов, как правых, так и левых, США предстают в образе угрозы: Америка играет роль символического «Другого», «Чужого».Перевод С. Силаковой