Андрей Зорин
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2001
Андрей Зорин
Триединый символ нового времениВ последние мгновения столетия всем нам, как и положено, показали нашего сурового и мужественного президента, который даже в новогоднюю ночь стоит с непокрытой головой на посту у кремлевской елки. После его краткого напутствия аккорды Александрова и михалковские созвучия унесли нас всех, стоящих, сидящих, лежащих, прямо в «календарный» и «настоящий» XXI век.
Композиция из президента под елочкой, заснеженного Кремля, знакомой мелодии и впервые прозвучавшего, но стопроцентно предсказуемого текста в целом удалась. Двухмесячный трагифарс с утверждением государственной символики и буря страстей, которую он вызвал, сразу стали достоянием истории. Накал битвы за гимн спал, и теленовости первых дней января рассказывали все больше об отнюдь не символических холодах в домах жителей Сибири и Приморья.
Сделаю задним числом страшное признание. Масштабы охватившей культурное сообщество антигимнической ажитации кажутся мне слегка преувеличенными. Не то, чтобы я вовсе не видел смысла поднявшейся волны протеста, в которой, было дело, и сам принял посильное участие. Отвратительно, когда тебя понуждают вставать под музыку, отчетливо отдающую воем лагерных овчарок. Но с другой стороны, пока еще можно и не вставать, не рискуя тем, что тебя выведут, заломив руки за спину. А когда и если начнут выводить, что совсем не исключено, мелодия Александрова будет в этом повинна лишь косвенным образом.
Похоже, многие из тех, кто пишет в последнее время о гимне, равно как и о погребении трупа номер один и других подобных сюжетах, еще подсознательно находятся во власти магических представлений о том, что символические практики непосредственно определяют ход событий. Думаю, что дело обстоит несколько сложней. Значение символов не в том, что они формируют общественные процессы, но в том, что в них эти процессы кристаллизуются и делаются зримыми и выпуклыми. Именно поэтому разного рода эмблематика всегда и с неизменным успехом объединяла и разделяла людей.
Критики нового комплекта российской госсимволики часто характеризуют его как эклектическое сочетание несоединимого. Некоторые литераторы неотрадиционалистской ориентации, даже усматривают здесь разлагающее влияние постмодернистской чувствительности. Увы, утвержденная концепция российской государственности, выглядит куда более последовательной и отчетливой, чем та, которой она идет на смену. Действительно компромиссной и даже в чем-то эклектичной была как раз атрибутика, утвержденная ельцинским указом.
Центральное место в ней, разумеется, занимал трехцветный флаг Августа 1991-го, стихийно поднятый участниками массового антикоммунистического протеста. Державники конца 1980-х — начала 1990-х годов ненавидели это знамя не менее страстно, чем коммунисты, и неизменно выходили на свои шествия под желто-черно-серебряным романовским штандартом. Однако символический потенциал триколора существенным образом гасился царским двуглавым орлом и в меньшей степени «Патриотической песней» Глинки. Россия, рожденная в 1991 году в абсолютно новых границах, под никогда прежде не существовавшим названием и с незнакомым ей политическим строем, как бы испугалась собственной молодости и потянулась за проверенными обозначениями исторической преемственности.
Впрочем, главное достоинство принятых тогда гимна и герба состояли в том, что они никого особенно не раздражали. Как бы молчаливо предполагалось, что указ Ельцина действует на переходный период, до тех пор пока новая Россия не найдет себя и не примет набора символов, соответствующего обретенной ею идентичности. Примерно так все и получилось.
Согласно очевидному закону всех знаковых систем, при перемене одного элемента меняется и значение всех остальных. С возвращением нового старого гимна и в других символах новейшей российской государственности актуализуются их традиционные имперские смыслы.
Византийский двуглавый орел был принят русскими царями, когда они окончательно подавили сопротивление удельных князей и новгородского вече. Новый герб обозначал провиденциальную роль православного Московского царства, решившегося наследовать сходящему с исторической сцены Константинополю. Именно такого рода метафоры все чаще возникают в нашем политическом дискурсе в последние месяцы, когда крупные государственные деятели говорят, что Россия, подобно своему гербу, смотрит одной головой на запад, а другой на восток. Точно так же бело-красно-синий флаг в этом контексте перестает быть знаменем российской свободы и начинает ассоциироваться исключительно с имперскими амбициями Петра Великого.
Конечно, и гимн Александрова в компании, в которой он оказался, утрачивает свой коммунистический запал. Это уже не гимн партии большевиков, но музыка державного самоутверждения. Именно поэтому бессмысленно требовать от новой власти, чтобы она теперь в утешение антикоммунистам выволакивала Ленина из Мавзолея. Может, в общем, и выволочь. Что ей Ленин с его Великим Октябрем. Характерным образом, из всего советского ассортимента путинская Россия востребовала только музыку 30-х годов, ставшую гимном в конце войны. Романтика пролетарской утопии, воплотившаяся в серпе и молоте и красном стяге, политом кровью павших бойцов революции, была отброшена за ненадобностью. Сам этот стяг, впрочем, пригодился для Сухопутных войск, но для нового использования его пришлось деликатно переименовать в Знамя Победы. Какая там революция, когда даже коммунисты сегодня используют слово «большевик» как ругательство. Вот практика государственного строительства сталинской поры — это совсем другое дело.
Контуры новой официальной идеологии прорисованы в принятой системе государственных символов с полной отчетливостью. Это дух великодержавности и национализма, это укорененность в многосотлетней истории подавления личности государством, это притязания на всемирно-историческую роль, никак не соотнесенные с потребностями и возможностями страны. Мне представляется совершенно естественным, что не только музыка Александрова, но и триколор с двуглавым орлом прошли в Думе благодаря массированной поддержке левых фракций, в то время как либеральные депутаты от Яблока и СПС отказались за них голосовать. Я бы на их месте поступил так же. Интересней, однако, другое.
От символического воплощения новой российской государственности в ужасе отшатнулись многие из тех, кто с августа 1999 года безоговорочно или лишь с незначительными оговорками поддерживал практические шаги по ее оформлению: Я не буду перечислять эти шаги, они у всех на памяти. Скажу лишь, что разделяя пафос многих обращений на высочайшее имя, я не вполне понимаю, почему их авторы чувствуют себя обманутыми. В конце концов, и нашему президенту надо отдать должное: он не делает ничего, чего не обещал. «Борьба за территориальную целостность», построение «властной вертикали», «диктатура закона», «дубина», которой «бьют один раз», партбилет, который, перекрестив, кладут в ящик стола: о чем, спрашивается, нас еще не предупреждали?
Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Пожалуй этот Новый год мы встретили так, как провели предыдущий. Что нас ждет в наступившем, Бог весть. Если исполнение сталинского гимна, с которого он начался, научит нас хотя бы не лгать самим себе, то инициаторов его принятия стоило бы даже поблагодарить.