Мария Завьялова
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2000
Мария Завьялова
На конференцию в Гану
В конце ноября я получила у милейшего господина Сороса небольшую сумму денег, которой оказалось как раз достаточно, чтобы отправиться в Западную Африку, а именно в столицу Ганы Аккру, с докладом на конференцию. Эти конференции устраиваются что ни год в разной стране Татьяной Мамоновой, президентом базирующейся в Нью-Йорке организации “Женщина и земля”. Мамонова — известный персонаж в истории русского феминизма. Это она вместе с Т. Горичевой, Ю. Вознесенской и Н. Малаховской выпустила в конце 70-х неофициальный альманах “Женщина и Россия”, за что редакция журнала в полном составе и за казенный счет отправилась на Запад, это она, уже одна, оказалась в Нью-Йорке и сумела не только выжить в Городе Большого Яблока, но и надкусить яблочко, основав упомянутую выше организацию и наладив издание альманаха “Женщина и земля”. Последние несколько лет интересы организации простираются в Западную Африку, а именно в Гану, где организация собирается прочно осесть, построить свое здание на уже имеющейся земле и начать осмысленную миссионерскую и в некотором роде феминистскую деятельность.
В жарком Аккрском аэропорту, находящемся прямо в центре города, меня встретила представительница местного филиала “Женщины и земли” портниха Винифред Мэйкуин Адди (ганцы на 70% христиане и как таковые имеют два имени — данное при крещении и африканское). Отбившись от жаждущих наживы носильщиков и таксистов, весьма, впрочем, дружелюбных, Винифред запихнула меня в машину и повезла в отель “не очень далеко от центра”, как было сказано в и-мейле отелевладелца. Мы ехали два часа, по сторонам дороги тянулись бесконечные ларьки, а может, это были жилые дома? В окошко то и дело лезли продавцы корейских батареек и китайских носовых платков. Когда я поняла, что мы окончательно и бесповоротно заехали в трущобу на окраине Аккры, машина остановилась, я заплатила три доллара за дорогу из аэропорта, три доллара за дорогу в аэропорт и три доллара Винифред на обратную дорогу и, выгрузившись у дверей постоялого двора, стала единственным белым человеком на много миль в округе. Зачем я приехала на пять дней раньше? Самолет летает раз в неделю? Ну сидела бы дома, приехала бы в предпоследний день конференции, как сделали некоторые умные люди, отчитала бы доклад, купила бы деревянных слоников, и домой. Меня охватил страх: на африканской почве я вмиг разбогатела, я была обладательницей колоссальной суммы в несколько сотен долларов, и меня охватили страх и беспокойство богатого белого человека. Я вдруг в одночасье потеряла свою человеческую природу и превратилась в источник дохода, пусть даже для славных и добрейших ганцев. Тело мое лишилось плоти и красиво изогнулось, вот так : $. До меня дошло наконец, почему богатые тоже плачут. Не удивительно. Я бы на их месте не просыхала. Поджарые юноши в гостиничке, где, похоже, кроме меня больше никто не жил, призывно на меня поглядывали, надеясь снискать расположение богатой белой леди. Было очень жарко, я поняла, что пора снять шубу, и, сидя в странно пахнущем номере без окон, принялась раздумывать, когда же в моей жизни произошел тот слом, который привел меня в конечном итоге в африканскую трущобу. Я представляла, как я выйду завтра на улицу, мальчишки завопят “Обруни! Обруни!” (“белая” на языке ашанти) и будут смотреть, как на пугало, а еще швыряться гнилыми папайями. Такая розовато-беловатая амеба в широких портках до колен, почти без кожи, как человек в анатомическом атласе, предназначенный для изучения мышц, расхаживает на свободе. Да меня ж засмеют. Да как я на люди-то покажусь? Розоватая — это я себе польстила. Европейцы под тропическим солнцем, как правило, красные и мокрые.
На следующее утро меня спасла Кармела, вице-президент “Женщины и земли” из Нью-Йорка. Созвонившись с ней, я села в такси, которое мне за 10 седи (два с половиной доллара) подогнали прямо чуть ли не в номер, и доехала до дверей пятизвездной гостиницы “Новотель” в центре Аккры, где Кармела ждала местных организаторов конференции. Кармела восхитилась моим героизмом и подивилась, как это я так ловко добралась на такси с окраины в центр совершенно одна — жизнестойкость, непостижимая для американского ума. Потом она переместила меня в ближнюю гостиницу, и я принялась помогать ей вести подготовку к конференции: мы уселись ждать вместе. Это была моя инициация в африканское время или, скорее, его отсутствие. Назначаешь собрание на десять, люди приходят в одиннадцать, двенадцать, час, два, три и четыре. После четырех, однако, не приходят: после четырех рабочий день, однако, заканчивается. Минимальная единица измерения — не минута, не час, а день. Потом я поняла, в чем дело. В Африке нет времени цифрового, есть время событийное. Предположим, вы выходите по делу и случайно встречаете человека, который вам давно нужен или идет в интересное место. А так как в Аккре 3,5 миллиона жителей и у вас мало шансов встретить его еще раз, ведь телефонов ни у кого нет, и я подозреваю, что номеров у домов тоже (в почтовых адресах значатся только номера ящиков), то вы отклоняетесь от своего пути и идете с этим человеком, потому что он ведь тоже куда-то идет по делам; и неизвестно, кого вы еще встретите и где вы окажетесь к концу дня, хотя, если обстоятельства сложатся удачно, к четырем вы успеете на собрание, назначенное на десять утра. Итак, когда, часа через три-четыре, в холле собралось достаточное количество народу, выяснилось, что денег от спонсоров не получила ни американская ни ганская сторона, мероприятие будет проводиться на энтузиазме участников, и теперь ганцы просят у “материнской” организации, а в реальности лично у Кармелы, денег на обеды и транспорт делегатам из провинций. Слово “материнская” произносилось с особенным нажимом. Будто сказал его, и материализовалось этакое всемогущее и в то же время безотказное, неограниченно дающее все, что потребно, существо “мать”. “Мать” — абсолютизированное понятие, и, следовательно, в нем есть нечеловеческое измерение, с которым всякой реальной матери приходится сталкиваться и бороться. Стоит заметить, что всякий раз, когда одна сторона апеллирует к другой как к “материнской”, позиция первой стороны есть позиция инфантильная.
Президент ганского филиала Джанет Акуа неодобрительно качала головой, а Кармела, отнюдь не унывая, объясняла ганцам, что они теперь общественная некоммерческая организация, что не надо надеяться на богатую Америку, а самим учиться работать, что надо уметь изыскивать деньги под обоснованную программу, а не просить на бедность, это на будущее, а теперь важно, чтобы конференция все-таки состоялась, и это будет очко в их пользу при дальнейших поисках финансирования. Инфантилизм ганцев мне был близок и понятен, но я впервые увидела ситуацию со стороны, причем в утрированном виде. Мне стало ясно, что все это событие приобретает для нас с ганскими друзьями не только гносеологический, но и онтологический оборот. По жизни то есть.
Воспитание продолжалось все пять оставшихся дней, но вот наступило 8 декабря, делегаты из деревень все-таки добрались до Аккры, программки каким-то необъяснимым образом распечатались, микрофоны таинственно нашлись, ящики с кока-колой привезлись, и конференция покатилась, безденежная и от этого тем более милая моему сердцу: когда деньги не застят, как-то лучше ощущаешь, что происходит, и ближе люди. Открылась она христианской молитвой местного пастора, барабанным боем и возлиянием воды на землю в честь местных богов: сие совершали афроамериканки единственного женского ансамбля, играющего на традиционных африканских барабанах. Ансамбль “Голоса Африки” приехал в Гану из Филадельфии специально, чтобы участвовать в конференции, а заодно в поисках корней, как и несколько других афроамериканок, афробританок и афроавстралиек. Они блаженствовали в атмосфере шумной, дружелюбной и безалаберной Африки, но их поиски корней озадачивали самих коренных жителей, потому что искали не их, местных обитателей, а значит, и не тех себя, какими бы они, афроамериканцы, стали, не увези их предков рабовладельческое судно. “Как же так? — говорила Мадонна Дольфин, прелестная и очень благовоспитанная особа, получившая образование в Нидерландах и имеющая свой центр по консультированию малого бизнеса в Западном районе Ганы. — Мы ждем от Запада цивилизации и положительного знания, а они приезжают словно в этнографическую деревню и интересуются тем, что нам кажется убогим и жестоким. Фетишизм остался только на селе”. Афроамериканки ищут в Африке экзотики, африканки же не видят в ней, в экзотике, ничего хорошего, для них это прежде всего нищета и несвобода. Проколы есть у тех и у других. Афроамериканки подчас наряжаются в такие чудные костюмы, что становятся похожи на египетских фараонов, вроде нашего К.С. Аксакова, который ходил по Москве в сшитом для него по старинным образцам длиннополом зипуне-“святославке” и шапке-“мурмолке”, а народ принимал его за “персианина”. С другой стороны, когда Грейс Акуба Квансай из Великобритании читала кусок из своей диссертации о прическах черных женщин, она коснулась темного пятна в самосознании африканок. Она говорила о знаковости прически, о стиле “афро” в противовес искусственно выпрямленным волосам — жесту унижения перед белой расой, и это был удар не в бровь, а в глаз: у большинства ганок-горожанок на головах не естественные кудряшки и не бесчисленные косички, а гладкие стрижки, которые они на ночь укладывают в сеточки. Африканки явно смутились, даже милая интеллигентная Мадонна начала оправдываться, что выпрямленные волосы мягче и их легче укладывать. Это подспудное столкновение афроамериканизма и африканизма, почти что западничества и африканофильства, придавало дополнительную пикантность нашему сборищу. И все же черным американкам с их закрученной западной психикой, с их сложным мировосприятием никогда не вернуться в свою Африку, где глаза у людей ясные, а сознание незамутненное, и живут они (пока что) просто и патриархально (патриархатно).
Еще несколько докладов привлекли мое внимание. Как-то раз выступала известная американская феминистка Зила Айзенстайн, стремительная, схватывающая на лету и, как все кое-чего в жизни добившиеся американцы, немного нетерпеливая по отношению к нам, медлительным восточным людям. В Санкт-Петербургском центре гендерных проблем есть ее книга “Radical Future of Liberal Feminism”. Она написала еще пять, как она мне сказала. Впрочем, поговорить с ней не удалось, она мелькнула как звезда, выступила с зажигательным докладом о сути феминизма, переориентируя его в процессе говорения на местную аудиторию (фермеров, пасечников, гончаров, парикмахерш и портних), и улетела в свою Америку.
Доринда Хафнер из Австралии рассказывала в основном, какая она молодец, и показывала свои фильмы. Так она же и есть молодец. Умненькая девочка из Ганы, учившаяся в Англии, напористо пробивавшая себе дорогу и ставшая кинознаменитостью в Америке, Великобритании и Австралии, единственный в мире этнограф еды, так она себя называет. “Чему мы всегда открыты? Еде. Вот я и решила снимать фильмы о том, что и как едят в Африке и других местах. Это оказалось интересно всем”. Энергичная повариха внушала местным, обалдевшим от постоянной нищеты женщинам: “То, что я смогла сделать в своей жизни, и вы можете”. Во всяком случае, на меня, тоже обалдевшую от нищеты, такие речи действовали положительно.
Профессора Таабу из Тегеранского университета можно было даже не слушать, одним своим видом она являла нечто: укутанная в черный балахон с головы до пят, в сопровождении двух мужчин из посольства (чтоб ничего лишнего не сболтнула, сказал мне случайно встреченный в аэропорту наш посольский) и маленькой прихрамывающей на одну ногу молчаливой женщины, снимавшей все происходившее на видеопленку, госпожа Таабу придавала нашей интернациональной феминистской вольнице некоторое официальное благолепие. В беседе она оказалась очень славной, улыбчивой женщиной, которая с удовольствием вспоминала свое путешествие в Петербург, но торопливо запахивала под подбородком черную накидку, как только на нее наводилась чья-нибудь фото- или кинокамера. Она читала доклад о женщине в исламе, но вся эта живописная персидская группа сообщала достаточно невербальной информации, чтобы сделать некоторые выводы, отчасти противоречившие сути ее доклада.
Мой доклад “В поисках врага” о современной женской афроамериканской литературе тоже привлек внимание, и не только мое. Не успела я закончить, как на сцену выскочили две афроамериканки и завопили, что как это так, конференция о женщине и земле, о мире и единении, а я говорю о каких-то врагах, уж не имею ли я в виду, что афроамериканки видят в мужчине врага, да они борются против мужского господства, а вовсе не против чьих бы то ни было личностей. Я отбрыкалась как могла, сказав, что меня единение не интересует, а интересует конфликт, тема моя такая, почему бы и нет. Я уже не раз замечала, что черные американки довольно чувствительны к любым посягательствам на их территорию, они боятся непонимания и в этом отчасти правы: их, имеющих за спиной уникальный опыт рабства на белом континенте, живущих в самой сильной стране мира, действительно непросто истолковать.
В последний день участники обменивались мнениями. Ганцы хорошо говорят по-английски (в Гане все на английском, я не встретила ни одной вывески на местных языках), многие владеют риторическими приемами и умеют порассуждать о насущных вопросах. Правда, выступали в основном мужчины. Ну да, в деревне ведь как — бабы толкут в ступах касаву или варят ям, а мужики сидят на майдане и упражняются в красноречии — ждут, когда ужин будет готов. Один, например, встал и несколько обиженно сказал: чего это, мол, все о женщинах, а о мужчинах когда? А другой встал и сказал: вот, говорят, у нас полигамия, так женщины сами виноваты, не надо замуж идти, коли жених уже женатый. No comments. Ганским филиалом “Женщины и земли” заправляют двое шустрых мужичков. Так что в Африке американской “Женщине и земле” будет чем заняться.