Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2000
Михаил Шлейхер
ОДИН ДЕНЬ БЕЗРАБОТНОГО КОСМОПОЛИТА
В ГУБЕРНСКОМ ГОРОДЕ KIEL
«Добрый вечер, сударь, чего изволите? Виски со льдом или фишки для рулетки? Или, может быть, отдельный столик на двоих? А как насчет кредита в двадцать тысяч на открытие своего дела? Домик на побережье, который через десять лет аренды может стать вашим?»Когда 96-м году вслед за эмигрирующими родителями я направился занимать земли предков, когда я садился в самолет «Люфтганзы», следовавший из Екатеринбурга во Франкфурт-на-Майне, я скромно и наивно полагал, что все вышеуказанные вопросы в ближайшее время мне будет задавать каждый второй встречный. Вот уже четыре года как германский верноподданный. Вот уже четыре года таскаю в левом кармане куртки портмоне с зеленой картонкой. Которая подтверждает мое немецкое гражданство. Но ни одного из этих вопросов по отношению ко мне еще не слышал. Впрочем, не я один скромно и наивно полагал. И конечно же, не я один так и не услышал.
И беда даже не в том, что первые думали, а вторые не задали вопроса. Беда в том, что третьи продолжают надеяться на то же самое и, находясь в России, верить в миф о богатой Германии (США, Канаде, Австралии…), в которую стоит только въехать, только лишь ступить ногой на территорию, чтобы ступившего осыпало из рога Амалтеи, состоящего из дармовых харчей, беспроцентных кредитов и зубастых улыбок утонченных официантов (гарсонов, кельнеров, уэйтеров…).
Россия вообще любит story о халявной Эльдорадо. Находящейся если не в светлом будущем, то хоть в Мюнхене или Лос-Анджелесе. Или на худой конец на острове Эрё, который черт-те где плавает, но уже по названию видно, что в раю.
Но Эльдорадо нет. И эти заметки тому доказательство. Для тех, кто как раз собирается уехать из «снежной северной страны» — к немцам, евреям, американцам и другим эльфам.
Просто один день моей эмигрантской жизни. Один из тех будничных немецких дней, что бегут друг за другом, усеянные вехами показательных встреч, неделовых предложений и новых слов.
«Mieter» и «Vermieter»
Первый — тот, кто снимает. Второй — тот, кто сдает. Комнату, квартиру, дом, улицу и т.д.
У русских эмигрантов свой язык, нечто вроде суржика: колбасу они называют вурстом, телевизор фернзеером, а фраза «Прогуляемся до леса» будет звучать как «Шпацирнем до вальду» (с характерным акцентом одесского еврея). Другое дело, что сие не есть самый эстетичный лексикон немецко-русско-говорящего эмигранта, и люди, полагающие себя образованными и культурными, предпочитают говорить либо на хорошем немецком, либо на стремительно устаревающем чистом русском, где уже нет места таким интересным верхнеславянским новообразованиям, как «заточить», «позиционировать», «переупаковать» и «расшарить» (см.: НЗ. №6).
Но не будем играть в Лермонтовых. Как не будем и удаляться от темы. «Митер» и «Фермитер» — тот, кто снимает, и тот, кто сдает. Иногда они общаются друг с другом напрямую, иногда через маклера, взымающего за это проценты. В конечном итоге ни «митерами», ни маклерами с их процентами новую Россию уже не удивишь.
И именно поэтому…
Энного числа энного месяца нового века в восемь часов утра я был разбужен звонком телефона, укрывавшегося в куче деловых бумаг, юниксовых справочников и русских книг. Звонил маклер, герр Шеллетер.
Он разъяснил мне, что хозяин моей квартиры, полгода отбывавший в Китае со своей нефтяной вышкой, вернулся на родину. И по возвращении не нашел на своем счету ни моей «миты» (от «Miete» — арендная плата), ни моего «кауциона» (от «Kaution» — залог, вносимый перед въездом в квартиру). По словам маклера, «фермитер» приехал в его контору и оттаскал за уши всех тамошних работников. Я сказал, что на этой же неделе заплачу всенепременно, поговорил с маклером о погоде и о еще не подписанном, как вдруг выяснилось, договоре на квартиру (про это я как-то совсем забыл). Мы сошлись на том, что в полпятого маклер подъедет ко мне, мы подпишем бумаги и деньги будут. В последнем я слегка сомневался, но своих сомнений по этому поводу герру Шеллетеру, человеку немолодому и со слабым сердцем, не высказал.
После чего я положил трубку в кипу бумаг и залез под душ.
А еще через двадцать минут мой покой был не на шутку растревожен самим хозяином квартиры. Я не успел допить первый утренний кофе под аккомпанемент первой утренней сигареты, как пришел он. Вернее, ввалился в дверь. С фигурой штангиста, ручищами муромского Ильи и рожей московского бандита. Если разобраться, то под симпатичными мордашками пошлых в набоковском понимании немцев довольно часто прячутся рожи именно московских бандитов.
Он тут же начал орать, что не получил от меня нескольких последних квартплат, и что он — тоже рабочий человек, а не миллионер какой-нибудь, и самому ему чем-то нужно заполнить холодильник. Надо сказать, что, хотя о первом я и догадывался сам, то последнее привело меня в некое замешательство и в другое время и в другом месте, возможно, даже растрогало бы. Отчего-то я в самом деле решил когда-то, что хозяин моей квартиры именно миллионер.
Впрочем, позже — на свежую голову — я подумал и мысленно согласился с тем, что не все «фермитеры» миллионеры. Взять хотя бы моего знакомого — профессора математики Кильского университета К.П. (к слову, профессора в Германии — эти двоюродные братья русских доцентов — заколачивают все же весьма немалые деньги своим профессорством). Год назад он тоже купил доходный дом со всеми жильцами внутри. А с виду — приличный человек, яичницу хорошо готовит, по-русски говорит неплохо, жена его — кинорежиссер из Армении, пытающаяся ныне работать здесь.
И точно — не миллионер!
Мой же «фермитер» не создавал впечатления приличного человека: кричал, топал ногой. И в итоге сообщил, что приедет в полпятого вместе с герром Шеллетером и, если денег и тогда не будет, позовет своих друзей и выкинет в окно мою мебель. Право на это он обосновывал тем, что наш договор о квартире не подписан и официально я не являюсь жильцом дома. Его не впечатлили и мои уверения в том, что сегодня же я свяжусь с социаламтом и тот оплатит через банк мои долги. Таким образом эта бодяга тянулась бы еще несколько дней, а хозяина устраивали только наличные деньги и только сегодня в полпятого. Сказав это в последний раз, он ушел, хлопнув дверью и оставив меня в недоумении, близком к отчаянию. Я уже раздумывал, у кого бы занять пару тысяч марок под расписку, которую потом можно предъявить социаламту. И, уже не надеясь ни на что хорошее, решил все-таки позвонить своему адвокату. На всякий пожарный…
Но остановимся на минутку. Знает ли вообще читатель, кто такой этот вышеуказанный социаламт? Нет? Тогда я расскажу о нем подробней.
Das Sozialamt
Германия — правовое государство. Посему каждый его житель, так сказать, социально защищен. Впрочем, и без «так сказать» тоже. Всякий безработный, проработавший в свое время более полугода подряд, получает пособие по безработице в размере семидесяти пяти процентов его последнего месячного дохода. Правда, лишь в том случае, если его уволил работодатель, а не сам он уволился по собственному желанию. Все остальные, в том числе и тот, кто ни дня не проработал в Германии, и тот, кто работал, никогда не дорабатывая до требуемого полугода, и не имеет при этом никаких других средств к существованию, направляют стопы свои в так называемый социал, или социаламт, — службу социальной помощи.
Социаламт перенимает обязанности по уплате квартирной аренды подопечного либо налогов за землю, если подопечный живет в собственном доме. Социаламт не имеет права заставить подопечного переехать в более дешевую квартиру, если он живет в ней более шести месяцев, и тем более продать собственный дом. Социаламт переводит на счет подопечного ежемесячную социальную помощь в размере шестисот немецких марок на человека (на детей на треть меньше) плюс плата за воду и отопление. Кроме того, существуют пункты, предусматривающие одноразовые денежные пособия на мебель, школьные принадлежности, одежду и пр. Остается добавить, что работники этой службы заинтересованы в том, чтобы как можно меньше людей обращалось к ним за помощью. Они за это премии получают. По изначальной задумке «народа и правительства» социаламт-служащие двадцать лет назад работали для того, чтобы что-нибудь дать своим подопечным, теперь — для того, чтобы не дать. А так как отказать они не имеют права, то они попросту скрывают от подопечных законы (которых слишком много, чтобы разобраться в них простому смертному) и тянут с приемом документов долгие недели.
В длительном получении соцпомощи есть нечто позорное, и если призадуматься, то слово «социальщик» стоит в том же синонимическом ряду, что и «неудачник», в американском значении этого слова.
И все же это не русская социальная помощь (если в России вообще таковая есть, я не в курсе), и даже не американский вэлфер. В Германии все намного сложней, запутанней и очень часто отдает «Замком» Кафки. Здесь возможен и такой нонсенс: иногда подопечные, считая, что им чего-то недодали, затевают тяжбу с «социалом». При этом все расходы на адвокатов и судебные издержки (если дело доходит до суда) вынужден оплачивать все тот же «социал»!
Кстати, пример соцобеспечения семьи, скажем, из шести человек: муж, жена и четыре ребенка (бывает, как ни странно, и такое в вымирающей Германии). Этой семье, даже если она захочет, никто никогда не разрешит жить в квартире, где меньше четырех комнат. В Германии такая квартира будет стоить от 1500 марок в месяц и выше. Ее оплатит бюро соцпомощи. Кроме того, 600 х 2 + 400 х 4 = 2800. Итого минимум 4300 марок в месяц на содержание одной-единственной семьи. Отец семейства тысячу раз подумает, прежде чем пойдет работать в такой ситуации. Вот и страдает Германия от этой палки о двух концах: с одной стороны, безработные защищены, с другой — им, безработным, и без работы очень неплохо…
У меня нет ни детей, ни жены. А мои документы в этот энный день энного месяца были как раз на стадии приема в социаламте после того, как я перестал работать с сетями и компьютерами одной известной телефонной компании. На этом можно на время покончить с сим забавным заведением и вернуться к моему адвокату, которому я, совсем уже почти отчаявшись, позвонил после ухода «фермитера».
Адвокат, как всегда, гулко заухал в телефонную трубку и с извечной своей присказкой «ну мы же не в Америке!» объяснил мне, что хозяин квартиры может катиться ко всем чертям. Он может делать, кроме этого, конечно, все что ему заблагорассудится, даже выбрасывать мебель из окна, но в этом случае ему придется иметь дело с полицией и возмещать материальный и моральный ущерб. Если же он захочет меня выселить, он должен будет дать мне время на поиски новой квартиры — законных три месяца. Вне зависимости от того, подписан договор или не подписан.
Короче говоря, как мне ни было жаль моего «фермитера», закон был на моей стороне. Я, веселея на своих собственных глазах, выслушал напутствия адвоката, поулыбался в трубку в ответ на его смех и сказал себе, что все, в сущности, не так уж плохо. После чего он поехал в суд, где защищал горемычного турка, торговца дёнерами, по дешевке купившего центнер гнилого мяса и запихнувшего его в свои изделия. А я направился в социал, чтобы отдать очередную партию бумаг и взять последний требующийся документ — который должен был заполнить хозяин квартиры.
Через час я, зайдя по дороге в пекарню и купив булочек ко второму завтраку, вновь был дома. Поднял трубку телефона:
— О! Мишка! Как здорово, что я тебя застал, — воскликнул добрый знакомец Паша из трубки. — Сегодня мне потребуются твои сильные мужские руки!..
Mercato Italiano
Пашка учится в школе искусств и нелегально подрабатывает где только сможет. Есть в Германии такой термин: schwarz arbeiten. То бишь работать, не платя налогов. Когда человек А. официально работает в фирме Б., добрая треть его зарплаты уходит в государственную казну, больничную кассу и на разные обязательные страховки — в виде налогов и ежемесячных отчислений. И еще столько же платит за своего работника сама фирма. Поэтому ей намного выгоднее не записывать человека А. в ряды своих сотрудников, а просто договориться с ним устно. Тем более когда нужно произвести какие-то единовременные работы, например, с первого по пятнадцатое число. Schwarzarbeit преследуется законом. Каждый год разоряются сотни больших и малых фирм, уличенных в приеме на работу без налоговых карточек. И каждый день ходят на работу тысячи временных и не совсем временных работников, не записанных ни в какие бумаги, но каждый вечер получающие дневную зарплату. Работающие «по-черному».
Так работает и мой русский друг Паша. Ездит на заработки в Гамбург и Любек, где красит стены и реставрирует антиквариат истинным миллионерам. Верстает книжные обложки организаторам движения хождения на носках. Оформляет магазин вин и «иностранных деликатесов» итальянцу Мауро.
Для меня первое время было очень трудно называть Мауро его именем. Всегда хотелось — «Марио». Видимо, у каждого народа есть свое отличительное имя. Одно-единственное. Иван, Фриц, Джон, Рабинович. Или этот мифический, но неискоренимый Марио, известный в России по «Приключениям итальянцев в России» и веселому мультику «Ограбление банка» («Марио идет грабить банк!»).
Наш Марио развелся с женой и переезжал. Из собственного дома на окраине Киля в двухкомнатную квартиру на шестом этаже в центре. Для транспортировки мебели и коллекции спиртных напитков он мог бы заказать тренированную команду официальных грузчиков с машиной, но это стоило бы ему 150 марок в час. Поэтому он выбрал Пашу, а Паша позвонил мне.
— Кто будет еще? — спросил я.
— Способнов, — ответил он.
— А вторая пара?
— Так сойдет.
На том мы и порешили встретиться в магазине.
«Mercato Italiano» — это не маленькая частная лавочка с продавцом, являющимся одновременно и владельцем. «Mercato Italiano» — достаточно объемный частный магазин с большим товарооборотом, где работают шесть человек, в том числе и владелец — Мауро Бель Делло. Все — выходцы из Италии. Других не держат. Разве что русского (а если быть точным, то белорусского) Пашку, который все равно работает «по-черному». Помимо сотен сортов вин и закусок со всего мира здесь можно увидеть и обширную полку с коллекцией водок и настоек из России и Украины. Дочь Мауро больна детским церебральным параличом, и каждый год он возит ее в Трускавец — единственный в мире санаторий, где небезрезультатно лечат ДЦП. И каждый год он привозит с собой то, с чем связана его работа. Глядя на эти бутылки и вспоминая шестилетнюю дочку итальянца, я в очередной раз думаю о том, что куски мира связаны между собою намного прочнее, чем мне казалось это, когда я жил за далеким Уральским хребтом.
Переезд в Германии — то же самое, что и переезд в России. Те же стиральные машины, сушилки, шкафы, кровати, коробки с книгами, матрацы. Разве что переезжают люди гораздо чаще. Все мои друзья сменили уже по крайней мере по две квартиры. За четыре года жизни в Шлезвиг-Гольштейне я сам жил, не считая эмигрантских общежитий, в шести квартирах в разных населенных пунктах. Переезд в стране «фрицев» — не шок, а просто смена обстановки в зависимости от доходов и места работы. Итальянец Мауро переезжал по семейным обстоятельствам…
В принципе ничего особенно интересного эта акция собою не представляла. С нашей помощью Марио переехал в двухъярусную квартиру, где была гостиная метров под сто и — по винтовой лестнице — спальня метров в шестьдесят. Ну, проработали мы там весь следующий день. Ну, заплатил он нам по 250 марок, и все остались довольны. Разве что, пока мы таскали ящики с коллекцией вино-водочных изделий на шестой этаж (есть у нас такие, довоенные еще, дома в стиле модерн, где нет лифтов), мы успели основательно познакомиться с мировым искусством виноделия и т.п. Забавная вышла картина: два русских художника и литератор, пыльные и потные, в подъезде немецкого дома посреди Шлезвиг-Хольштинии распивают бутылку коньяка за сто пятьдесят долларов.
Blues & Bronze
«А вечер мы отдадим искусству…»
Прежде чем рассказать, что такое «Блюз и бронза», я закончу с темой «фермитеров». Это как раз одна из тех тем, развивать которые не очень-то хочется, но без развития которых рассказ о стране «Фауста и университетов» будет для постсоветского гражданина не полон. Нужно же как-то разоблачать story о халявной Эльдорадо. Иначе будут ведь и дальше уезжать, уезжать из России… Впрочем, уезжать можно — не нужно только разочаровываться. Не говорите потом, будто вас не предупреждали…
Итак, в четыре пополудни, отобедав у турок, я снова был дома. Принял душ, разложил на столе договор о съеме квартиры и бумаги социаламта и стал ждать. В полпятого позвонил герр Шеллетер и сказал, что не сможет подъехать, так как у него сейчас клиент. Через минуту пришел хозяин квартиры.
Видимо, он тоже поговорил к тому времени со своим адвокатом. Во всяком случае, ногами больше не топал, о деньгах не вспоминал и, уронив постоянно выпадающий подлокотник моего кресла, в которое он сел, поспешил приставить его обратно со словами: «Я нечаянно… Чтобы Вы потом не говорили, будто я пришел и стал ломать Вам мебель». Узнав, что Шеллетер не приедет, он сказал, самодовольно улыбаясь: «Боится… Завтра я к нему еще заеду».
Подписывание бумаг продлилось несколько минут и окончилось благополучно для всех. После этого он спросил, откуда я родом. Я ответил. Он спросил о моих языковых познаниях. Я ответил. О моей профессии… И узнав, что я не инженер, покачал головой и сказал, что инженер со знанием русского и немецкого ему бы пригодился и что он тут же предложил бы мне работу, будь я инженером.
Оказывается, после пребывания в стране бывшей «желтой опасности» его фирма со всеми своими нефтяными вышками собирается перебраться в страну бывшей «красной опасности». Куда-то в Сибирь. Я пожелал ему доброго пути и закрыл за ним дверь…
Тема аренды на этом моем собственном примере не исчерпывается. Те, кто судят о незыблемости домашнего уюта Германии по каталогам «Quelle», глубоко заблуждаются. Потому что даже свой дом не всегда бывает своим, а может просто сниматься. И в одно прекрасное утро хозяин может ввалиться к вам в дверь и затопать ногами. И это тоже относится к германскому быту.
А теперь перейдем к искусству — вернее, к тому, что подразумевается под словом «искусство» в северной немецкой провинции.
Отчего-то большинство моих знакомых-эмигрантов — художники и скульпторы. Очень мало музыкантов и почти совсем нет людей, промышляющих «пером». Сразу скажу: никто из моих друзей особо не продается. Даже Владимир Ситников, входящий в «список Гельмана», выставляющийся в Третьяковке и живущий в двух кварталах от меня, в Германии не может продать ничего. Неумение преподать или неумение изменить художественный мир внутри себя на более европейский? Как назвать это?
Ответ лежит, может быть, на полках сувенирных магазинов вокруг. Сувениры в Германии — эти зачатки искусства в ремесле — в сотню раз пошлее во всех смыслах этого слова и омерзительнее тех же сувениров в Праге, Париже или даже Амстердаме. А сувениры-то и нужны, вероятно, для того, чтобы туристу в одном штрихе увидеть нечто вроде души страны. Что верно, то верно: есть у среднего немца такой пунктик — отсутствие вкуса. При этом сей средний немец наперекор очевидному все-таки считает себя культурным и образованным.
Для того чтобы убедить себя в своей культурности, провинциальная Германия обожает устраивать различные выставки, конкурсы и презентации на уровне кухонного искусства. Естественно, уровень этот несколько выше в плане материального оформления, нежели то же самое в России. Но зритель — зритель, увы, оставляет желать лучшего. Впрочем, судите сами.
Вечером того же дня я отправился в одну из деревень где-то под Шлезвигом, где у знакомого моего знакомого — скульптора Олега, жителя Белоруссии, на неделю заскочившего в Германию, чтобы поправить свои денежные дела, — как раз происходило нечто вроде выставки.
На выставку я ехал с Акселем — фотографом, довольно интересным типажом для эмигрантского романа «наоборот». Несколько лет он провел в России и пару месяцев прожил в какой-то глухой деревне средней полосы, где сделал серию отличных снимков тамошних жителей. После чего, вернувшись в родную Германию, несколько стушевался и перешел на рекламную и «паспортную» фотографию.
Трехэтажный дом, где проводятся выставки молодых авторов, принадлежит пожилой фрау Шварцкопф и ее младшему брату, который ходит с тростью и носит черную бабочку. Муж фрау Шварцкопф, художник, всю жизнь рисовавший пейзажи Северного моря (которые висят теперь, кстати сказать, по всему дому), умер год назад, оставив вдове в наследство страсть к искусству. И вот она вместе с братом устраивает выставки-продажи. Сорок процентов от выручки оставляют себе. В принципе благородное и прибыльное дело. Только этот странный запашок пошлости, доносящийся отовсюду… От стульев, расставленных рядками, чтобы прослушать вступительную речь Младшего Брата. От утомительной двухчасовой дани блюзу на тех же стульях (впрочем, блюзы нанятый на вечер местный Би Би Кинг играл действительно очень здорово, вот если бы только нам разрешили встать и сплясать…). От контингента ценителей искусства. В основном это женщины преклонного возраста, причем неясным осталось: то ли это вдовы банкиров, действительно решившие украсить свою спальню бронзовой статуэткой, то ли деревенские старушки, которые ходят на подобные мероприятия потусоваться и дернуть апельсинового сока.
Короче говоря — мы, в общем, неплохо провели время, утащив виновника торжества на второй этаж и попивая там кофе за восхитительно умной беседой о новых сортах белорусских наливок.
В итоге через пару дней несколько работ Олега все же продались, и он улетел в Белоруссию, счастливый и окрыленный успехом, которого не всегда достигают даже местные эмигранты. Все ж таки склонность немцев к миниатюрным выставкам кухонного типа несет свое зерно разумного, доброго, вечного. Кто знает, сколько выставок нужно провести в нищей Белоруссии, чтобы заработать те несколько тысяч марок, полученные здесь. Только жалко видеть потом неплохую работу на одной полке с пластиковым гномом, у которого штопор торчит из эрегированного члена.
Мы с Акселем вернулись в Киль и распрощались. Часы обстукивали и обтикивали полночь. День кончился…
Nachwort (послесловие)
Да-да, Германия, к сожалению, не Эльдорадо. Особенно Германия северная, прижатая к земле норвежскими ветрами и моросящим небом. Конечно, и здесь существует свой неустроенный быт, нет эльфов, и никто не задает глупых вопросов о кредитах. И все же, наверное, Германия — не только псевдосредневековое болотце с девальвированной культурой и несмелыми зачатками Интернета. Обыкновенная страна, со всеми своими недостатками и всеми своими достоинствами. Как любая другая.
Страна, где уровень безработицы в очередной раз перевалил катастрофический, но при этом безработные не устраивают революций и еврейских погромов. Страна, где можно выть от скуки и среднерусской разбойничьей тоски, глядя из окна на купол провинциальной ратуши. Но при этом здесь же, в провинции (нужно только перестать выть и проехаться по окрестностям), есть Шверинский дворец с золотым куполом, который я фотографировал с крыши публичного туалета купленной по этому случаю «мыльницей». Гэдээровские — почти родные — проспекты и просторы. Самая большая в мире Кильская регата, в которой каждый год участвует «Крузенштерн», на чьи палубы я пробрался как-то в статусе проводника; и самое большое в мире Колесо обозрения в Гамбурге, на самом верху которого мы с друзьями пили в полночь яблочный ликер и пели гимн Советского Союза. Пастбища электроветряков, похожих на чаек. Зеркальное царство Плёнских озер. Пергамонский музей, где я, не веря в чудо, щупал глазированные кирпичи Вавилонских ворот, которые рассматривал когда-то на обложке учебника истории. И стеклянный купол Рейхстага с видом на огромный Берлин, строящийся и живущий во все десять пределов света.
Возможно, Германия действительно не та страна, куда нужно бежать сломя голову и кидая родину. Я не уверен, существует ли такая страна вообще. Но все же я частенько сомневаюсь и в том, так ли уж я прав, говоря иногда, что живу не в самом интересном месте мира.
Май 2000