Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2000
К АНАЛИЗУ ПОЛИТИЧЕСКИХ МЕТАФОР
ПОСЛЕДНЕГО МЕСЯЦА
(Доклад, прочитанный в клубе «Проект О.Г.И.»
13 апреля 2000 года)
Посвящается Андрею Зорину
В ельцинскую эпоху производство политических метафор было почти полностью отдано на откуп антиельцинской оппозиции. Газета «Завтра», безусловно, была главным поставщиком таких метафор в масштабах всей России. На фоне этого изобилия бросался в глаза дефицит позитивной политической метафорики в дискурсе власти. Все метафоры, излетавшие из уст Ельцина, бумерангом били по нему самому. Единственное, что вспоминается, помимо этих злосчастных ельцинских faux pas, — смелое сравнение Геннадия Эдуардовича Бурбулиса, который году в 1992-м уподобил проводившиеся им и Гайдаром либеральные реформы — строительству готического собора. Метафора была яркая, но большого резонанса не имела. Дефицит метафор был частью того общего дефицита идеологии, с которым так безуспешно пыталась бороться кремлевская администрация во второй срок президентства Ельцина.
Сразу же после 26 марта 2000 года мы смогли увидеть совершенно другую картину. Это идущее помимо любых кремлевских разработок живое творчество масс, вырабатывающее позитивные метафоры для обоснования действий Путина. Действий как уже совершенных, так и — что особенно интересно — ожидаемых. Я бы хотел отметить две метафоры такого рода, предложенные в последнюю неделю марта.
Первая из них, несомненно, известна всем здесь присутствующим. Я имею в виду инициативу космонавта Леонова, назвавшего Путина «Владимиром Красное Солнышко». В силу недостаточных познаний в фольклористике я не буду подробно разбирать эту метафору. Замечу только, что Леонов, видимо, не опирался на словарь Брокгауза-Ефрона, где о Владимире Красное Солнышко говорится следующее:
Возможно, что народ в лице этого былинного князя создал несимпатичный ему тип варяга, князя-дружинника, у которого собственный интерес лежит на первом плане и личные выгоды предпочитаются народной пользе; он любит во всех опасностях пользоваться услугами русских народных богатырей, угощая их за это, но вместе с тем не желая рисковать собственною жизнью.
Более вероятной представляется ориентация Леонова на вышедший в 1995 году словарь «Славянская мифология», где в статье Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова акцентируются положительные свойства князя:
Он надо всеми и ко всем равно приветлив, заботлив, гостеприимен, мягок.
Правда, и Иванов с Топоровым отмечают:
Иногда В. недостаточно внимателен к богатырям на пиру, обижает их словом или подарком, не соответствующим их достоинству. Но конфликты быстро и беспоследственно улаживаются.
Возможно, дискурсивная стратегия Леонова предполагала проецирование этой характеристики на ситуацию в новоизбранной Думе — а может быть, космонавт уже предвидел ситуацию с Матвиенко?
Несмотря на этот впечатляющий инсайт, метафора Леонова не представляется удачной. Позволю себе небольшой теоретический экскурс. Я предлагаю оценивать эффективность политической метафоры, исходя из двух критериев: 1) прагматическая уместность метафоры и 2) ее интертекстуальная сверхдетерминация. Термин «сверхдетерминация» перешел в теорию интертекстуальности из психоанализа; он означает, грубо говоря, обусловленность текста множеством накладывающихся друг на друга интертекстуальных связей. Так вот: чем больше сверхдетерминация, тем, я полагаю, эффективнее будет работать метафора.
Исходя из этих критериев, метафору Леонова нельзя оценить высоко. Ее прагматическая уместность весьма сомнительна: в любом случае, Путин явно предпочитает совершать подвиги сам, а не перепоручать их богатырям. Интертекстов тоже немного: кроме былин, это, собственно, только «Руслан и Людмила». Но этот последний интертекст, в свою очередь, весьма неуместен: он вызывает в сознании аудитории имя «Руслан», наделенное позитивной окраской, — а это, с политической точки зрения, вряд ли своевременно.
Перейду теперь к метафоре менее известной, но, как мне кажется, гораздо более продуктивной. 31 марта сего года в «Независимой газете», на заметном месте, в традиционной рубрике «Карт-бланш», была опубликована статья председателя редколлегии журнала «Дипломат» Юрия Тавровского под названием «Спящую красавицу пора будить». Под «спящей красавицей» имеется в виду система советской внешнеполитической пропаганды. Тавровский пишет:
В 80 — 90-е годы, когда СССР вел холодную войну сразу на двух фронтах…
Хочу сразу обратить ваше внимание на поразительный и явно неслучайный хронологический сдвиг: у Тавровского в 90-е годы СССР ведет холодную войну. Согласно теориям интертекстуальности, такие явные аномалии указывают на некий скрытый смысл — но здесь требуются специальные углубленные разыскания, к которым я сейчас не готов. Оставим это для будущих исследований и продолжим цитату. Итак,
когда СССР вел холодную войну сразу на двух фронтах — с Западом и с Китаем, — сложилась разветвленная и довольно эффективная система внешнеполитической пропаганды. Из опытных журналистов-международников в ЦК КПСС собрали Отдел внешнеполитической информации. Там анализировали деятельность идеологических противников, разрабатывали и координировали планы различных информационных кампаний… Уместно напомнить, что не менее сложные и дорогостоящие структуры содержали все другие великие державы немало потрудившиеся над разложением советского общества изнутри. Кстати, они и сейчас их содержат… Это Фонд Карнеги, Фонд Макартуров, Международный республиканский институт и Национальный демократический институт, Национальный институт печати, Фонд защиты гласности и прочая, прочая… Они выделяют гранты нашим обнищавшим интеллектуалам, устраивают интересные поездки в Штаты, проводят симпозиумы, «круглые столы», публикуют всевозможные доклады и бюллетени. За счет этой не слишком разорительной деятельности одним камнем поражаются сразу две птицы — ведется тщательный мониторинг настроений российской элиты и одновременно в ее интеллектуальный оборот вводятся необходимые клише, которые затем попадают в наши СМИ и через них воздействуют уже на всю нацию. По существу, в России создано американское идеологическое лобби.
Я хотел бы обратить ваше внимание на интертекстуальный аспект этого рассуждения. Думаю, не будет особой натяжкой сблизить этот пассаж с выступлением Владимира Александровича Крючкова перед Верховным советом СССР в июне 1991 года. Но с чем мы здесь имеем дело: с источником, с подтекстом или с топосом — установить сейчас не представляется возможным.
Перехожу к самому интересному. Текст Тавровского довольно вяло описывает иностранные и российские ресурсы внешнеполитической пропаганды и завершается выводом о необходимости воссоздания из прежних ресурсов централизованной пропагандистской структуры. Текст строится из стертых клише, безо всяких ярких метафорических кодов. И вдруг, в последней фразе — короткая и неожиданная метафора, как удар хлыстом: «Спящую красавицу внешнеполитической пропаганды пора будить». И эта пронзительная метафорическая вспышка освещает новым светом всю статью и, осмелюсь сказать, всю историю России последнего десятилетия.
Я думаю, все помнят в общих чертах сюжет о Спящей красавице. Не нужно поэтому долго доказывать, что сказка о Спящей красавице может быть прочитана как аллегорическое описание всей истории российских реформ и, особенно, опыта консервации и выживания советских структур во враждебных условиях реформ. Главными протагонистами в этом символическом дискурсе оказываются Советская система, описываемая как Спящая красавица, и, конечно же, Путин, которому предписывается роль Прекрасного принца. Аллегория поддерживается совершенно откровенным сближением заглавных графем «С» и «П»: Спящая=Cоветская, Принц=Путин.
Предложенный Тавровским метафорический код представляется мне исключительно эффективным и перспективным. Он не только глубоко уместен прагматически. Он еще и изумительно сверхдетерминирован: он увязан с самыми разными аспектами сегодняшней политической реальности и при этом покоится на мощных культурных архетипах.
Начну с архетипов. Аллегорическое описание отношений правителя с его страной через эротический код, является устойчивой традицией, которая, в свою очередь, опирается как на античные источники, так и на эротическое осмысление отношений Христа с его церковью, принятое в христианском дискурсе. В качестве русского примера можно привести известный иконографический сюжет «Петр I, высекающий статую России», отсылающий к мифу о Пигмалионе и Галатее.
Но эта отсылка в глубь истории одновременно сочетается с блестящей привязкой к современности. Совершенно очевидно, что центральный для сюжета о Спящей красавице мотив поцелуя отсылает в данном случае к известной фразе Путина, произнесенной осенью 1999 года: «Я тебя поцелую… Потом… Если захочешь».
С другой стороны, идея пробуждения спящего, когда она сцепляется с идеей России, немедленно актуализует в сознании или подсознании аудитории еще одну метафору: русского медведя, которого надо (или не надо) будить. Соответственно, лозунг «Спящую красавицу пора будить» в подтексте прочитывается иначе: «Русского медведя пора будить». Медведь и красавица, медведь в обличье красавицы — все эти образные сочетания могут увести наш анализ очень далеко, опять-таки вглубь истории культуры. Но важно другое: на историко-культурные отсылки здесь опять наложена отсылка к современности. Надо ли пояснять, что речь идет о движении «Единство», о его эмблеме и связанном с этой эмблемой втором названии движения?
Теперь рассмотрим еще одну отсылку к современности. Чтобы ее оценить, надо обратиться к тексту сказки Перро. (Я буду пользоваться не оригиналом, а популярным русским пересказом Т. А. Габбе: это представляется методологически более корректным). Итак,
принц и принцесса ничего не слышали. Они глядели друг на друга и не могли наглядеться. Принцесса позабыла, что ничего не ела целый век, да и принц не вспоминал о том, что у него с утра не было во рту маковой росинки. Они разговаривали целых четыре часа и не успели сказать даже половину того, что хотели.
Здесь перед нами еще один типичный случай интертекстуальных связей, который называется смещением (термин восходит опять-таки к теории сновидений Фрейда). Интертекст замаскирован тем, что его элементы перекомбинированы. Теория интертекстуальности дает нам ключ к этому пассажу: разумеется, он отсылает к встрече Путина с Мадлен Олбрайт, которая, как известно, продолжалась на два часа дольше, чем было запланировано.
И, наконец, последнее. «Спящая красавица» — это не только сказка Перро. Это еще и балет Чайковского — Петипа. Иначе говоря — это Мариинка. Это Петербург. Требуются ли тут пояснения?
Но и это еще не все. Это не просто балет, это не просто Мариинка. «Спящая красавица» — это главное событие прошлого сезона Мариинки: реставрация первоначальной версии балета, осуществленная Сергеем Вихоревым. Таким образом, интертексты метафоры содержат прямую дешифровку ее политического смысла: Спящая красавица используется как метафора политической реставрации.
Как мы увидели, это действительно маленький шедевр политической метафорики. Реставрационный дискурс обрел надежное символическое ядро. Теперь представители самых разных советских корпораций могут являться к Путину с одной и той же мантрой: «Спящую красавицу пора будить». И, если метафоры действительно правят миром (как нас учат Клиффорд Гирц и Андрей Зорин) — просители могут, при достаточной настойчивости, добиться известного успеха.
Обе проанализированные нами метафоры содержали свернутый нарратив, который определял пригодность метафоры для того или иного дискурса. «Владимир Красное Солнышко» — это элемент оборонного дискурса; «Спящая красавица» — элемент дискурса реставрационного. Но если метафоры действительно хоть чем-то там правят, то неплохо бы и носителям модернизаторского дискурса обзавестись какой-никакой метафорой. «Путин, высекающий статую России», конечно, не подойдет. Но можно придумать и что-то другое.