Нильс Кристи
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 2000
Нильс Кристи
Русский вопрос
Возвращение домой
Как-то раз известнейший русский певец, актер и поэт Владимир Высоцкий был на гастролях в городе, где находился крупнейший в России автомобильный завод. Пока он шел от вокзала до гостиницы, во всех домах открывали окна, на подоконники выставляли магнитофоны, и из каждого доносилась песня Высоцкого. Это было похоже на триумфальное возвращение императора-победителя на родину.
Высоцкий в своих песнях выразил то, о чем думали, что чувствовали миллионы русских людей. Он вырос в Москве, в окрестностях Марьиной Рощи. Район был перенаселен, свыше 20 семей могли жить в общей квартире с одним туалетом. Это было время большой амнистии после смерти Сталина. Заключенные возвращались домой. Высоцкий слушал их рассказы, а много лет спустя обо всем этом поведал в своих песнях.
В пятидесятые годы в лагерях Гулага содержались около двух с половиной миллионов человек. Мы считаем их политическими заключенными. В таких лагерях сидели Солженицын, Ирина Ратушинская, автор книги “Серый — цвет надежды”, и многие другие. Это были заключенные-“классовые враги”, люди с чуждыми государству убеждениями, из “неподходящих” семей, с “неподходящими” знакомствами. Но тогда, как и сейчас, в лагерях содержались и самые обычные граждане, которых при обычных обстоятельствах помещают в обычные тюрьмы, психиатрические лечебницы или колонии для несовершеннолетних. И такие люди, если их после амнистии отпускали домой, возвращались в Москву или Ленинград, и находили свое место в самом низу социальной лестницы.
Наверняка это были такие же люди, как и те американцы, которые сейчас возвращаются домой после заключения — в Вашингтон, Балтимор, Лос-Анджелес. Мало в Москве найдется бедных семей, в которых никто не отсидел в лагерях. Среди бедных американцев, полагаю, тоже. Для обеих наций такая ситуация должна была стать катализатором появления новой культуры. В России — культуры Высоцкого и менее известных бардов, в США — Айс-Ти и ему подобных.
В песнях Высоцкого слышится русская тоска. Его американские собратья кажутся мне более агрессивными и напористыми, но я не настолько хорошо разбираюсь в американском рэпе, чтобы сопоставлять музыкальный мир Москвы/Санкт-Петербурга и Лос-Анджелеса/Нью-Йорка. На мой дилетантский взгляд, в песнях Высоцкого больше грусти, безнадежности, хотя порой в них, как например, в знаменитой “Охоте на волков”, звучит мотив борьбы и протеста. В американских аналогах политические акценты выражены гораздо слабее, но многие из тем песен те же: отчаяние, разлука влюбленных, дружба, вдохновенный порыв и неминуемо следующая за ним трагедия.
Трудовая повинность
Вплоть до краха социалистического строя в странах Восточной Европы система заключения была построена так, чтобы приносить доход.
Колонии действительно играли большую роль в российской экономике. В советское время это были ее самые отлаженные подразделения. Где еще найдешь таких рабочих — трезвых, послушных, работающих в две смены на фабрике, отделенной от мира высоким забором. В одной из колоний, которую я посетил, мне с гордостью сообщили: “Если бы не налоги, которые приходится платить государству, наша колония, даже с учетом выплат охране и заключенным, в прошлом году была бы в прибыли”. За окнами кабинета начальника колонии стояли комбайны и трактора, выпуск которых освоили его подопечные.
То, что производилось в колониях, было не только предметом гордости, поскольку таило в себе возможную угрозу всей системе. В последнее время со сбытом товара стало трудно, поэтому приходится заготавливать его впрок. Стало практически невозможно устроить на работу освобожденных. Вот еще одна цитата: “Раньше мы просто сообщали на завод или фабрику, что им надо принять на работу освобожденного из заключения. Теперь и сказать это некому”.
В ожидании приговора
Хуже всего ситуация у тех, кто ждет суда. Эти заключенные в основном содержатся в старых тюрьмах, расположенных в черте города. Условия в этих переполненных тюрьмах совершенно неудовлетворительные. После вынесения приговора почти всех заключенных переводят в исправительные колонии. Это бараки или общежития, построенные рядом с фабриками. По западным меркам условия и здесь отвратительные, но все же лучше, чем в следственных тюрьмах. Доклад Human Rights Watch ( Хельсинки) так рассказывает об условиях жизни заключенных восемь лет назад: “Условия в следственных изоляторах просто ужасны. Учреждения, в которых мы побывали, были переполнены, там было душно, жарко летом, холодно зимой. Бутырская тюрьма в Москве, построенная несколько столетий назад как крепость, рассчитана на 3500 человек. 11 июня 1991 г., в день нашего посещения, там размещались 4100 заключенных, из которых 250-300 человек были уже осуждены и ожидали рассмотрения своих апелляционных жалоб. В Краснопресненской тюрьме, рассчитанной на 2000 человек, всегда содержатся 2200-2300, на день нашего посещения там было 2264. “Двумстам шестидесяти четырем заключенным негде спать, — сказал начальник тюрьмы, — и они вынуждены спать на полу”. Печально известные Кресты — бoльшая из двух тюрем пятимиллионного Санкт-Петербурга, рассчитана на 3300 человек, но там размещаются 6000-6500 заключенных! Как объяснил нам один ответственный работник: “Чем дальше от Москвы, тем хуже обстоят дела”” .
Группа сотрудников датской газеты “Polittiken” также описала положение дел в Крестах. Действительно, тяжкий крест — сидеть в восьмиметровой камере вместе с четырнадцатью сокамерниками. “Все мое тело болит, потому что мне никогда не удается вытянуть ноги или расправить спину”, — говорит высокий молодой парень. Он прибыл последним и поэтому должен спать рядом с дверью и открытым туалетом .
Еще раз обратимся к докладу Human Rights Watch : “Заключенные сидят или лежат на койках, окна закрыты, а если и открыты — решетки такие частые, что в камеру не попадают ни свет, ни свежий воздух. Двери массивные, в них только глазок или окошко, через которое передают пищу. Вентиляции нет никакой, в камерах летом душно, зимой холодно, освещение тусклое. Тюремное начальство озабочено положением вещей, но надежд на улучшение мало. “Я отлично знаю, какой должна быть тюрьма, — сказал начальник тюрьмы журналистам. — Я был на стажировке в Финляндии. Но мы о таких условиях можем только мечтать”” .
В первом издании этой книги я высказывался достаточно пессимистично. Сегодня, работая над третьим изданием, могу признать только, что ситуация стала еще хуже. Условия в колониях ужасные, условия в следственных тюрьмах буквально не поддаются описанию. В Москве я видел, как 57 человек сидят в камере размером с небольшой класс, спят в три смены, койки стоят впритык. Много больных, питание недостаточное, все только и ждут передач от родственников, в камерах душно. “Год здесь — как три в колонии”, — говорили заключенные.
Более того, условия продолжают ухудшаться. После кризиса 1998 года у правительства России не хватает денег ни на что. В августе-октябре (1998 года. — Ред.) на питание одного заключенного в сутки выделялось две трети рубля (67 копеек). Из этих денег, если нужно, приобретаются и лекарства. А летом 1998 года курс рубля к доллару был двадцать к одному.
Туберкулез
За последнее время стало гораздо больше больных туберкулезом.
По данным 1999 года, туберкулез обнаружен у 92 000 из миллиона российских заключенных. Некоторые получают лечение, но явно недостаточное. У 30 000 человек лекарственно-устойчивая форма туберкулеза. Приговор к тюремному заключению может обернуться еще и приговором к туберкулезу, а то и к смерти. Как сказал Пол Фармер: “Туберкулез в лекарственно-устойчивой форме сам по себе тяжелое наказание” .
Вивьен Стерн сообщает о том, что в России 45 колоний для больных туберкулезом. Одна из них находится в Сибири, в Мариинске, в 5000 километров от Москвы. Главный врач колонии Наталья Вежнина обратилась за помощью в международную организацию “Врачи без границ”. В 1996 году молодой бельгийский врач Ханс Клюге прибыл в Мариинск. На семинаре, организованном в 1998 году Международным Центром криминологических исследований, он так описывал трудности, с которыми ему пришлось столкнуться: “В Мариинск прибывают люди уже тяжело больные. Колония переполнена, условий для изоляции больных нет, заключенные сплевывают мокроту повсюду… Нам было трудно работать еще и потому, что у заключенных существует их собственная иерархия (своеобразное деление на касты. — Н.К.)… Мы заставляли их пить молоко при нас, потому что иначе тех, кто находится внизу этой иерархии, били и молоко у них отбирали. Приехав в тюрьму, мы стали лечить заключенных от чесотки, но выяснилось, что сами заключенные против этого. Позже мы узнали, что больные чесоткой могут не опасаться, что их изнасилуют другие заключенные. Вылечивается всего 40% больных, и этот показатель крайне низок… В основном это подростки (14-18 лет)… Тех, кто не вылечивается за четыре месяца, содержат в одном отделении, поскольку у них может быть лекарственно-устойчивая форма туберкулеза. Мы установили заборы между разными отделениями. Хроники содержались за забором с колючей проволокой — ужасно, что приходится прибегать к подобным мерам в конце двадцатого века” .
Работая в колонии, доктор Клюге сам заразился туберкулезом.
Вивьен Стерн подчеркивает, что эта проблема существует не только в тюрьмах. Заключенные после освобождения возвращаются в свои семьи, возвращаются в общество. За их дальнейшей судьбой никто не следит. На пресс-конференции Наталья Вежнина из Мариинска сказала: “Ежегодно из нашей колонии освобождаются 600 человек. Это люди, больные открытой формой туберкулеза, и каждый из них может за год заразить еще 100 человек”.
Клюге в статье, напечатанной в шведской газете “Dagens Nyheter”, приводит такой пример: “Ежегодно освобождаются 300 000 российских заключенных. Около 10 000 больны лекарственно-устойчивой формой туберкулеза. Если предположить, что каждый из них может заразить 20 человек, то получится, что через 10 лет в России будет два миллиона больных туберкулезом” .
Хуже всего обстоит дело в следственных изоляторах. Московский Центр содействия реформе уголовного правосудия описывает условия, в которых содержатся люди, ожидающие суда, то есть заключенные СИЗО: “В СИЗО крупных населенных пунктов на каждого заключенного приходится по 1 квадратному метру площади, а в некоторых камерах в два раза меньше. Заключенные вынуждены спать по очереди. Людям даже негде сидеть. Условия в камерах СИЗО удручающие: духота, сырость, смрад. У многих заключенных кровоточащие язвы на теле, многие больны чесоткой и другими кожными заболеваниями. Они потеют, но в камерах так сыро, что кожа не высыхает. Решетки на окнах такие частые, что в камеры практически не поступает свет. Вдоль стен стоят двух-трехъярусные нары. Во всех камерах, и на 10, и на 100 человек — по одному унитазу и по одной раковине” .
Если бы я там сам не побывал, я бы этому никогда не поверил. Необходимо добавить, что в закрытом, непроветриваемом помещении, в камере на 100 человек, обязательно есть люди, которые больны туберкулезом. Они кашляют и могут заразить других.
В Западной Европе борются за то, чтобы в России отменили смертную казнь. Если Россия и соседние с ней страны не перестанут казнить людей, их не примут в Совет Европы. Россия поддалась давлению европейского общества. Сейчас здесь никого не казнят. Заключенные просто умирают.
Силы противодействия
Сидевшие в лагерях Гулага имели одно преимущество: среди них были политические заключенные. Люди, облеченные властью, считали их самыми опасными преступниками, поскольку те совершали преступления против государства. Но постепенно люди научились смотреть на это по-другому. Лагеря Гулага превратились в трудовые лагеря для нежелательных элементов. В конце концов они стали символом политических репрессий. После смерти Сталина наступила оттепель, смягчился и режим в лагерях, заключенные стали получать некоторые послабления. С тех, которые считались “политическими”, началось подобие реформ на благо большинства. И у политических реформ было много последствий, коснувшихся заключенных.
А какова ситуация сегодня? Политических заключенных больше нет. Жертвами карательной юстиции становятся прежде всего безработные мужчины. Как в России, так и в США. Российский политический истеблишмент сосредоточил свое внимание на том, что всегда было сутью российской политики, — на борьбе различных группировок, принадлежащих к верхушке общества. Тем, кто находится внизу социальной лестницы, уделяется по-прежнему минимум внимания, да и средств на социальные реформы нет. Их действия расцениваются как преступные, их отправляют в колонии, и больше ничего.
Картина получается чересчур мрачная. Но есть и силы, которые направлены на борьбу со сложившейся ситуацией. В России имеется немало высококвалифицированных крупных чиновников. Они считают перенаселенность тюрем одной из основных проблем, и их усилия направлены на то, чтобы сократить число заключенных. Поступают сведения из колоний, начальству которых удалось превратить вверенные им объекты в самоокупающиеся учреждения. В других колониях персонал живет в тех же условиях, что и заключенные. Кроме того, появились группы, оказывающие давление на общество. Одной из самых серьезных организаций является Московский Центр содействия реформе уголовного правосудия. Центром готовится еженедельная радиопередача, издаются книги и брошюры, проводятся всероссийские и международные конференции. Одна из них сопровождалась большой фотовыставкой. В холле российской Государственной Думы были установлены стенды с фотографиями из тюрем и колоний. Ежедневно, приходя на работу, депутаты Думы смотрели на фотографии заключенных, сделанные в полный рост. Фотографии не умеют говорить, но казалось, что каждый, изображенный на них, рассказывает свою историю.
Грядущие опасности
Пока что не ясно, к чему все это приведет. Я бы выделил шесть моментов, вызывающих наибольшие опасения.
Во-первых, в России было создано множество предприятий в колониях, и они играли в экономике страны существенную роль. С приходом рыночной экономики эти предприятия стали неконкурентоспособными. В России всегда было много заключенных, однако сейчас это не приносит стране дохода.
Во-вторых, в России развитая административная система исправительных учреждений. Здесь по-прежнему есть “командная администрация”, централизованная, многоуровневая. Чиновники, среди которых милицейские чины и прокуроры, имеют разнарядку по количеству арестованных, по количеству выносимых приговоров, что также не способствует сокращению числа заключенных, — поскольку показатели успешной работы этих функционеров основываются на количестве задержанных. Кроме того, по традиции прокуроры облечены гораздо большей властью, нежели судьи. Редко когда судья может в обход прокурора освободить подозреваемого. Чаще всего дело посылается на доследование, а подозреваемого отправляют обратно в тюрьму. Мало пользы и от мягких приговоров, вынесенных судьями низшего звена, поскольку после апелляции эти приговоры заменяются на более суровые. Гораздо лучше, если эти судьи выносят суровые приговоры, поскольку в таких случаях высшие инстанции могут их смягчить.
Все это видно на досудебной стадии, которая в среднем длится до десяти месяцев, но, как пишет Валерий Абрамкин, многие обвиняемые вынуждены ждать решения суда от года до шести лет. Официально считается, что суд должен состояться не позже, чем через полтора года. Но сам суд может затянуться, и все время, пока он идет, обвиняемые содержатся в СИЗО. Абрамкин пишет: “Главной причиной переполненности следственных изоляторов является совершенно абсурдная уголовная политика государства: не имея средств на содержание огромного количества заключенных и раздутого штата ряда правоохранительных служб, на строительство новых тюрем, государственные органы провоцируют волну необоснованных арестов, неразборчивость в применении жестких санкций уголовного преследования. В уголовной политике властей совершенно не проявлены ориентиры в решении вопроса оптимального обеспечения безопасности общества. При общем падении уровня бытовой преступности, росте организованной и профессиональной преступности, соотношение сил и средств, которые тратятся на неопасные и опасные виды преступности, совершенно неадекватно реальной ситуации” .
В-третьих, все это происходит при отсутствии необходимых денежных средств и нехватке персонала. Получается замкнутый круг: недостаточно охранников на такое количество заключенных, а также не хватает мест для их содержания.
В-четвертых, есть внешние факторы, которые оказывают влияние на рост числа заключенных. Россия переняла от Запада некоторые модели экономического мышления, а средства массовой информации делают деньги на материалах о преступности. Однако нет способов защиты тех, кто выпадает из системы, нет и должного контроля над новыми бизнесменами.
В-пятых, в России существует некая амбивалентность между рыночной экономикой и изменениями, ею вызванными. Жизнь трудна, ее условия не меняются достаточно быстро, ситуация нуждается в объяснении. Очень просто во всем обвинить “мафию”. Йохан Бекман считает, что образ русской мафии скорее работает на Голливуд, а не на тех, кто, как предполагается , управляет этим в России. Патриция Роулинсон описывает, как средства массовой информации пытаются представить русских мафиози: “Интервью с русскими гангстерами так популярны, что для дальнозорких антрепренеров они стали новой индустрией. Мелкие члены банд и даже просто “крутые” ребята за хорошую плату с радостью раздают интервью журналистам” .
Другими словами, образ мафии оказался очень полезным. Не только для кинематографа и для журналистов, но и для простых людей, которые хотят понять, как получилось, что те, кого в былые времена считали преступниками, теперь вдруг оказались преуспевающими бизнесменами. В них обыватели видят и причину всех своих несчастий. Кроме того, российские власти используют борьбу с мафией как повод для усиления полномочий Министерства внутренних дел, в частности, различных подразделений милиции.
В России, конечно же, существует организованная преступность, как и в высших слоях общества, так и “в низах”. Однако проблема куда сложнее, чем ее пытаются представить. Сейчас мы в нее углубляться не будем. Достаточно сказать, что вера в мафию — серьезный социальный фактор, имеющий множество последствий, в том числе и для лиц, отбывающих наказание. Влиятельные лица редко попадают за решетку. Однако борьба с ними узаконена, идет война, и в ходе этой войны многих людей держат в тюрьмах, причем подолгу.
И, наконец, в-шестых. Рост количества заключенных в России связан и с тем, что многие реформаторы с Запада призывают Россию бороться с преступностью, особенно с употреблением и распространением наркотиков, так же, как борются они сами: посмотрите на Скандинавию или на США! Недавно я встречался с одним депутатом Думы — судя по количеству телефонов в его кабинете, весьма влиятельным. Он произнес длинную речь о необходимости искоренить наркотики в России, рассказал о том, как один наркоман приводит за собой десяток новых. Идеи, которые он декларировал, уже оказывают огромное влияние на страну. И это неминуемо приведет к увеличению количества заключенных.
В нынешней ситуации самая серьезная опасность заключается в том, что в СИЗО будет еще больше заключенных, ожидающих суда, а колонии перестанут быть производственными комплексами, и станут лишь местами заключения. Даже признавая наличие у российского тюремного руководства значительной доли идеализма и благих намерений, можно опасаться, что условия содержания заключенных ухудшатся настолько, что это неминуемо повлияет на жизнь всего российского общества.