Семен Файбисович
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2000
Семен Файбисович
Только чудом?
Помню устойчивое детское недоумение по поводу диалогов из фильмов про революцию и гражданскую войну. В идейной полемике с большевиками — своими детьми, солдатами, рабочими и т.д. — буржуи и всякая прочая белая контра приводили абсолютно естественные и очевидные доводы contra , а их продвинутые красные оппоненты несли в качестве pro белогорячечную ахинею, но при этом непостижимым образом каждый раз прищучивали врага и, как правило, переубеждали его — всегда оказывались правы. Ну ладно кино, вся обступавшая жизнь была срежиссирована “с точностью до наоборот” — и в смысле тотального бреда, и в плане его неистребимо победительной правоты. Вполне естественно, что в такой системе координат нормальность и адекватность были классовыми врагами, преследовались по закону и осуждались даже в самые “бархатные” застойные времена на принудительное лечение в психушках.
Впрочем, алкание полного отсутствия нормы и третирование ее как злостного средоточия материальности и бездуховности всегда было нормой российской жизни. Советская власть в этом смысле (как и во многих других) лишь “осуществила чаяния”. Настолько радикально, что жизнь обернулась сплошным миражем. А поскольку бороться с миражом, пожалуй, еще большее безумство, чем как попало жить внутри него, или даже — чем сражаться с ветряными мельницами, вменяемый имярек в застойные времена не стал бы спорить, что жизнь “как у людей” нам не светит и может возникнуть только чудом.
И надо же — возникла. Правда, нормальная жизнь пока не заладилась, но отдрейфовать на некоторое расстояние от красного абсурда все же удалось. И сегодня, оглядываясь на все, отделившее нас от него, и, приглядываясь к происшедшему, замечаешь, что таки все и случилось чудом (ну, или дуриком, если кому-то так больше нравится). Вероятно потому, что иначе не могло, потому, что в здешней отчаянно духовной реальности как не было, так все еще нет иной, чем чудо (дурик), материи, чтобы соткать норму. В дореволюционной России были хоть какие-никакие мещанство с обывательством. Но и тогда бал правила не норма, а рутина — рутина духовности, рутина народности, мессианства, светлого будущего, неба в алмазах и т.п. Революция просто обеспечила выход этой рутины самообмана и самообольщения на качественно новый уровень. Потому сказка и сделалась былью, а жизнь, соответственно, сказочным миражем. Такая рокировка задала алгоритм бытования страны в состоянии двойного—двоящегося наваждения.
И когда этот алко-алгоритм начал давать сбои, не только сохранилось, но и усилилось ощущение, что все происходит чудесным образом. Ведь само горбачевское легкомыслие стало результатом действия чар—очарованности. Только повинуясь законам сказки можно было приоткрыть дверь в комнату Синей Бороды (испить водицы из копытца либерализма), несмотря на многочисленные предупреждения и увещевания братцев по партии. Правда, с самим Горби в результате ровно ничего не случилось — каким он был, таким остался, зато на подведомственных землях начали твориться настоящие чудеса.
Появление на вершине коммунистической власти человека, не умеющего просчитать один ход вперед и при этом забывшего, что он живет в стране, зачарованной его более сообразительными предтечами, спровоцировало цепную реакцию чудес, подобных в совокупности, если взять за аналог другую чудесную историю избавления от рабства, расступившимся волнам Красного моря. А когда чудотворный потенциал Генсека иссяк, посыпались манны небесные: нежданное избавление от КПСС в августе 91-го, после которого уже Ельцин повел народ в пустыню полных прилавков и неуютных свобод; негаданное избавление от Советской власти в октябре 93-го (тем, кто называет это событие расстрелом демократии, возразим, что у солдат фараона и народа Моисея трактовка поведения волн Красного моря была столь же диаметральной, а погибших было несопоставимо больше); невозвращение коммунистов летом 96-го и, наконец, поражение реакции в декабре 99-го. Эти чудеса можно по-разному описывать, анализировать и интерпретировать, но все попытки дать им исчерпывающее рациональное объяснение отчетливо попахивают шарлатанством.
Мы все же приступим к безусловно сомнительному, зато вполне увлекательному занятию анализа и интерпретации декабрьских чудес. Однако прежде хочется закончить тему горбачевского чуда и отдать должное последнему Генсеку партии большевиков и первому— последнему президенту СССР. Вот-вот все начнут писать и говорить об уходящей ельцинской России, о приходящей путинской и т.д., а о феномене Горбачева — ключевой фигуры новейшей истории страны и мира, как не было времени и достойного повода посудачить (уж больно нелепо и неловко он сошел с исторической сцены и еще более по-дурацки пытался вернуться на нее в 96-м году), так уже и не будет.
С одной стороны, принципиально важно, что и Генсок со своей перестройкой, и КПСС со своим путчем, и Советская власть во главе с удалым Хасбулатовым выступили САМОПОГУБИТЕЛЯМИ. Не прояви они инициативу, не полезь сами на рожон, еще неизвестно как, когда и какой ценой удалось бы от них избавиться. И удалось ли бы вообще. То есть страшное заклятие — чары самоедства — перешли (по крайней мере на какое-то время) со страны на тех, кто ею правит. Соответственно, наихудший из возможных путей, который традиционно выбирает Россия в критических ситуациях (на распутьях), в указанных случаях оказывался таковым не для страны, а для ее правителей.
С другой стороны, Первый Реформатор составляет исключение не только в смысле направленности, но и в смысле мотивов выбора. Хоть здесь и до Горби чудесили в режиме nonstop , но почти всегда как царь Салтан — в гневе (пару раз нарушивший эту традицию Хрущев по праву считается предшественником Горбачева). Посему всю предыдущую последовательность и совокупность чудес тянет назвать роковой. А Михал Сергеич начал чудесить в эйфории — от избытка здоровья и добродушного самодовольства. Принципиально иная мотивация и дала стране неожиданный шанс — открыла дорогу добрым чудесам. Именно здесь главная заслуга Горбачева перед Россией и всем человечеством. Сам того не ведая, он поставил страну на совсем иную карту и эта карта легла.
А по совокупности pro & contra можно сказать, что наш герой стал воплощенной кульминацией коммунистической неадекватности и абсурдности, и именно этому обстоятельству мы обязаны тем, что чудесным и практически мирным образом избавились от коммунистов (а заодно от него самого). А он сам — бездарнейший политик, стал благодаря этому, фигурой огромного исторического масштаба: одновременно главным трагикомическим персонажем пьесы здешнего абсурда и главным героем всемирной драмы в роли перста судьбы.
Прошедшие выборы, как известно, отметились сразу двумя чудесами: оглушительным успехом едва успевшего родиться “Медведя” и сенсационным результатом СПС (в обоих случаях речь, разумеется, о провинции). И вытекающим отсюда главным стратегическим чудом — неполучением красно-коричневой и ОВРовской реакцией думского большинства. Объяснений всему происшедшему дано более чем достаточно. И большинство из них крутится вокруг “грязных” предвыборных технологий Кремля. Причем наиболее изощренные “либеральные” умы, обслуживающие связку Лужков— Гусинский, не стали мелочиться, сваливая все на Доренко, а выстроили апокалиптическую картину глобального заговора ФСБ (вместо отработанного ими на полную катушку в предвыборную страду жидомассонского заговора во главе с президентской “Семьей”, этот “чистый”, как им казалось, проект сработал плохо, потому что всем надоел). Нет места, времени и желания пересказывать или исследовать все затейливые ходы и композиционные связки нового проекта, но схема следующая:
“Медведь” и СПС выиграли исключительно потому, что “ухватились за хвост” Путина; Путин набрал свой оглушительный рейтинг исключительно на чеченской войне; война началась аккурат к предвыборной кампании; поводом для ее начала стали взрывы жилых домов в Москве и других городах, а Путин, как известно, пришел в премьеры с поста главы ФСБ. Выводы напрашиваются сами собой, но особливо тупым прозрачно намекают, что, следовательно, война — циничная предвыборная акция Путина и его патрона Ельцина, а, стало быть, взрывы, без которых не было бы достаточного повода ее начать, — ну, ну — ну конечно, дело рук ФСБ. Теперь и ежу понятно, что правые, поддержавшие войну и Путина — либо марионетки, либо наймиты ФСБ, либо абсолютно бессовестные и бессердечные монстры (а лучше — все это вместе). И ясно как божий день, что “Медведь” ничем не лучше, а ОВР пал чистой и невинной жертвой мерзейшей кровавой интриги против русского и чеченского народов, которая имеет своей целью установить над страной власть продолжателей дела КГБ.
Рациональная полемика с квазирациональными и отчасти фантасмагорическими построениями (как раз в духе НКВДэшных разоблачений заговоров) затруднительна, но все же возможна и даже напрашивается. Но она требует много места и должна быть развернута в концептуально ином тексте (и контексте, поскольку предложенная версия по сути — начало следующей избирательной кампании). А здесь будем гнуть свою линию и противопоставим лужковско-“итоговскому” чернушному видению произошедшего альтернативное, в той же мере провокативное, но исходящее из ощущения позитивной чудесности.
До появления на предвыборной сцене Шойгу со своим “Медведем” красные, как известно, бодро маршировали в Думу тремя колоннами (одна из которых была ярко-коричневой) и всерьез рассчитывали на абсолютное большинство мест в Думе, а ОВР, по-ленински перехватив их коммунистические лозунги, нацелилось на половину. Такую ситуацию трудно было квалифицировать иначе как чрезвычайную (с точки зрения президента-реформатора, правительства реформ и вменяемых граждан). На борьбу с этим бедствием и был двинут наш главный чрезвычайщик. Он и спас страну — не благодаря интригам Павловского — как пытались представить нам Киселев, Говорухин и сам Павловский в поствыборном “Гласе народа”, а потому, что Сергей Кожугетович чрезвычайных дел мастер. Взял и в момент надул воздушный шар, за ниточку (соломинку) которого радостно ухватились россияне, предпочитающие лететь хоть к е.м. — лишь бы не в ОВРАг к коммунистам.
Кстати, интересно было бы выяснить, кому пришла в голову анекдотическая (в смысле из анекдота про фанерный аэроплан) затея, благодаря которой неладно скроенное, некрепко сшитое и второпях накаченное двуликое чучело символа России (один из ликов оказался к тому же тувинским) показалось “народу” окропленным живой водой русским богатырем, способным сей народ спасти. Коли этот ход придумал Павловский — хвала и ему. Правда, надувая мыльные пузыри, не стоит самому раздуваться до размеров басенной лягушки — это опасно.
Единственное, что здесь недоработали — забыли попользовать ностальгическую аналогию с всенародно любимым олимпийским мишкой. Аналогия тем полней, что новый большущий коричневый пузырь с ушами и слегка застенчивой улыбкой после окончания праздника может и полететь в непредсказуемом направлении, и просто лопнуть. А вот разгадка “чуда” правых видится как раз в их вполне удачной игре на ностальгических струнах постсоветской подсознанки. Не знаю, насколько осмысленной была эта игра, но не столь важно: в творческих удачах роль интуиции вполне может быть решающей.
Благодаря извечной и, похоже, теперь уже неизбывной здешней неразберихе с правым-левым (сеном-соломой) правота за время, прошедшее с предыдущих выборов как-то сама собой приплыла к либералам вместе с несколько подмоченным, но все еще сияющим нимбом коммунистической святости и непререкаемости. Таким образом высветился новый метафизический узор расклада политических сил, и грех было не воспользоваться дорогим подарком. Сначала, если помните, молодые реформаторы даже пытались стать “Правым делом” — то есть взлететь на крыльях сталинской цитаты. А когда не вышло (насколько мне известно, в силу чисто организационных моментов), по максимуму воспользовались могуществом корня “прав” в русско-советском сознании. В мире, где властвует вербальное: где обитает соборное тело с маленькими глазками и большущими ушами, этот ход оказался весьма действенным. Более того, они нахально апроприировали и абсурдистскую компоненту магии правоты, о которой шла речь в начале статьи — в некотором роде повели себя как большевики в упомянутых фильмах. Им говорят: вы, мол, развалили великую страну и за все в ответе, а они в ответ “ТЫ ПРАВ! ” ; им говорят, мол, пошто (почем) продали Россию Западу? А они в ответ как ни в чем не бывало: “МЫ ПРАВЫ!” И т.п.
Но, помимо апелляции к коллективному бессознательному советского человека вообще, в предвыборном арсенале либералов нашелся и ностальгический мессидж, обращенный к интеллигенции. Задействовав те же механизмы, он выбрал прямо противоположный объект — перестройку. Правда, лидеры СПС предпочитали не вспоминать конкретные события и даты (может, и правильно делали: история куда уязвимей мифологии), зато с беззаветным упорством твердили слова, с которых дюжину лет назад все началось, и которые вот уж несколько лет как стало неприлично произносить во вновь сгустившейся атмосфере державности (отечественности) и ностальгии по всем золотым векам русского рабства. Они обратились к тем, кто, чувствуя себя неуютно в этой атмосфере, начали, иногда сами того не ведая, ностальгировать по романтической атмосфере конца 80-х — начала 90-х: по золотому пусть не веку, но мигу русского либерализма. Задействовали мифологический заряд тоски не по здешней бредовой и рабской рутине миражей и химер, а по чудесному исключению из этой нормы: по реальному ощущению глотка свободы.
Внятно и прямо-таки агрессивно артикулировав свою приверженность свободе личности как краеугольной либеральной ценности, они воодушевили и завели тех, кто по-прежнему предпочитают жить свободными людьми в цивилизованной и свободной стране: тех, кому было стыдно и противно слушать, что говорили лидеры других сил, претендовавших на либерально настроенный электорат. И, что не менее важно, увлекли молодежь, уже привыкшую дышать более-менее свободно. Повторю: не знаю, насколько сознательно была выбрана эта стратегия, но не суть важно — она была выбрана точно. Вообще всероссийская кампания СПС отличалась грамотностью и адекватностью (под углом зрения борьбы за электорат), чего никак не скажешь о столичной: над ней как раз витал абсурдистский душок.
При всем уважении и дружеском расположении ко многим, работавшим в московском штабе СПС и на него, трудно было не заметить, что, мягко выражаясь, значительная часть предвыборных затей и физической продукции правых производила контрпродуктивное впечатление своей герметичностью в диапазоне от тусовочности и элитарности до вполне загадочных “вещей в себе”. Если же говорить конкретно о масштабных художественных акциях, ставших краеугольным камнем кампании, то все это, разумеется, замечательно с точки зрения как привлечения внимания политиков к актуальному искусству, так и повышения его социального статуса. Но, во-первых, думается, что политиков в дискурсе либерализма надо воспитывать не в смысле приучать к какому-либо “правильному” искусству, а в смысле чтобы они ни в какое не лезли. Во-вторых, не очень понятно, почему во главу угла были поставлены проекты, репрезентирующие провинциальные творческие силы. Нет, идея вызывает сочувствие и вообще хорошая — но не для московской предвыборной кампании. Если исчерпывающее объяснение в том, что руководство штабом и всей кампанией осуществляли бывшие провинциалы, жаждущие завоевать столицу, то невольно закрадывается мысль, что либо у них проблемы с рефлексией, либо они преследовали цели, не вполне совпадающие с заявленными: предвыборными в обычном понимании.
В-третьих, непонятно, почему в рамках провозглашенной позитивной буржуазно-демократической идеологии все проекты и акции носили выраженный левый и антибуржуазный характер. Если так демонстрировалась приверженность идеалам свободы и политкорректности: в форме терпимости к искусству, которое традиционно третирует буржуазность и отчаянно сражается с ней, то эту идею никто не раскрутил как агитационный ход. Если “получилось так само” — поскольку верховодили леваки и профессиональные провокаторы, то опять же встает вопрос о кадрах. А если доминировала затея привлечь раскрепощенную современно мыслящую молодежь, то ее удалось решить лишь частично, причем не в той части, в которой был заинтересован СПС: молодежь удалось развлечь, но не увлечь. В результате она в своем большинстве так и не пошла на выборы, а к “позитивному”, либеральному, в том числе и буржуазному (в том числе и потенциально буржуазному) электорату на московском уровне никто так и не удосужился обратиться.
По совокупности изложенных сомнений и недоумений возникает кощунственное подозрение, что если бы московского штаба СПС вообще не было бы, мэр бы спокойней спал ночами, не утруждал бы своих ребят кознями в троллейбусных парках и на избирательных участках, и результаты голосования на выходе оказались бы примерно такими же, какими оказались при всей бурной деятельности левых правых. Но в любом случае можно констатировать их провал в Москве: и в смысле “замах на рубль — удар на копейку” (львиная доля финансовых ресурсов блока была потрачена на Москву, в то время как регионы сидели на голодном пайке), и в смысле утери столицей статуса всероссийского лидера реформ и опоры реформаторов: она, как известно, даже на выборах в думу по партийным спискам отдала больше половины голосов Отечеству и коммунистам и таким образом предстала одним из оплотов реакции.
Хотя, разумеется, тактические недочеты и даже стратегические просчеты либералов лишь оттенили сказочный успех Лужкова в деле “опускания” Москвы. Успех, основными пропагандистскими составляющими которого стали не только общеизвестные предвыборные грязные технологии, часто и легко переходившие грань закона, но и многолетнее квалифицированное зомбирование и запугивание москвичей, в том числе и культурного сообщества. Однако, безусловная удача данного титанического проекта, которая предопределила победу “за явным преимуществом” лужковской команды в Москве, чудесным образом стала обратной стороной медали, лицевая сторона которой — трескучее поражение ОВР на федеральном уровне.
Мэр, устроив в столице показательную резервацию номенклатурно-мафиозного авторитаризма, пал жертвой менталитета, присущего такому способу существования и правления. Оказался зачарован собственными чарами и попал в капкан все той же тоталитарной неадекватки — жизни по правилам антимира, при которой все запросто ставится с ног на голову, а вожди и их прихлебатели априори всегда и во всем правы. А посему не учел, что уже существует и иной мир: что только в Москве ему можно то, что больше никому нельзя — и как следствие оказался не готов к симметричному по стилистике ответу — но только на другом уровне. Так, например, со сладострастием развел вонючую грязь в “МК” и на ТВЦ (кстати, уже давно), но не взял в голову, что она может быть использована как образчик для подражания хотя бы одним общероссийским телеканалом; беззаветно навалился на кремлевскую Семью, запамятовав, что у самого есть Семья, да еще какая, и т.д. В общем, Лужков изнежился, расслабился, потерял форму и подзабыл, что им еще не все прихвачено. А потому, не уступив “Единству” и СПС ни пяди в Москве (и еще в паре крупных княжеств-сателлитов), вчистую проиграл им остальную Россию.
P.S.
Я уже дописал статью и “дочищал” ее, когда ровно за полсуток до начала если не нового тысячелетия, то уж во всяком случае нумералистически запредельно магического 2000 года, первый президент России Борис Николаевич Ельцин объявил о своей отставке. Он сделал это так сказочно красиво и трогательно — то, что называется “все плакали”, с таким блеском матерого чародея, что катарсически завибрировали все континиумы и подумалось: может, это знак? Может только так и может закончиться — именно так и должна заканчиваться история страны чудес? Может, с этого момента начнется история другой страны? Пойдя на поводу у этой мысли, я подставил в заголовок вопросительный знак, а закончить текст решил нестандартно: цитатой из другого своего текста, написанного в ноябре, в самый разгар предвыборной кампании, когда все, кому не лень, вытирали ноги о президента:
“Он ведь первый НАСТОЯЩИЙ и при этом БОЛЬШОЙ политик нашей страны в уходящем веке. Все прочие тутошние главные, если не были откровенными слабаками, то гениями исключительно подковерной борьбы: партийных склок, интриг, провокаций; устройства, выдумывания и разоблачения заговоров etc . — в общем, непрозрачной политики, как теперь говорят. А Ельцин добровольно стал первым коверным. И так хочется простить ему, что в силу габаритов, инерции, интоксикации, а также с непривычки он порой вел себя на ковре как слон в посудной лавке: он ведь учился. Он старался”.