Розанов и Блаватская о тайнах “юдаизма”
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 1999
Розанов и Блаватская о тайнах “юдаизма” Вадим Россман
Вряд ли можно найти в русском Серебряном веке двух мыслителей более противоположных, чем Розанов и Блаватская. Блаватская убеждена, что она лишь сосуд, через который вещают махатмы и высшие силы. Источники ее знания эзотеричны и трансцендентны. Мысли Розанова, напротив, подчеркнуто обыденны: он даже гордится обывательским характером своих наблюдений и подглядываний. Блаватская выступает от лица духа и клеймит все материальное; она с презрением относится к семье и быту и даже гордится, что ей удалось сохранить девственность в браке. Розанов относится к быту трепетно и сравнивает свою приходно-расходную книгу с письмами Тургенева Полине Виардо. Семья — альфа и омега его философии. Блаватская знает универсальный рецепт спасения человечества. Она основоположник целой новой школы мысли, новой религии — теософии. Розанов — мыслитель сугубо частный; он не дает никаких универсальных рецептов спасения (разве что сбор ягод летом и чаепитие зимой). Сочинения и мысли Розанова — “вывороченные шпалы”, сочинения Блаватской — целая многотомная и многоглавая Байкало-Амурская магистраль. Розанов подкупает домашним уютом, растворяя философские категории в повседневности; в сумбурных и экзотических трудах Блаватской — и в неуклюжих фразах английского оригинала, и в угловатостях русского перевода Елены Рерих — читатель ощущает себя чужим, будто заблудившись в “пещерах и дебрях Индостана”. Тем не менее есть один вопрос, в понимании которого они полностью солидарны. Нетрудно догадаться, что этот вопрос — еврейский (противоположные умы сходятся только в обсуждении самых важных вопросов).
Наряду с половым вопросом и вопросом социальным (о природе и критериях легитимности политической власти) , еврейский вопрос стал одним из трех главных вопросов русского Серебряного века. Розанов и Блаватская пытаются решить все эти три вопроса одновременно и в тесной взаимосвязи. Они как будто убеждены, что разгадка еврейского вопроса даст ключ и к пониманию всех остальных. Этой верой во всемогущество еврейского вопроса они и будут нам интересны.
Наблюдения Розанова в “Юдаизме” сводятся к следующему. Сила евреев — в особом половом вероисповедании, которое позволяет им не только бескорыстно наслаждаться половым актом, но и множиться и всячески самоусиляться. Евреи скрепляют и освящают свою семью через сакрализованный секс, центральный “мистико-физиологический момент брака”. По Розанову, все религиозные ритуалы евреев — миква, обрезание и суббота — служат одной цели и имеют своим источником единый и всепроникающий половой культ. Так, миква — ритуальное омовение органа зачатия и освящение предстоящего полового акта телом всей общины. Обрезание (“еврейский крест”) — освящение фаллоса, центрального органа деторождения. Розанов интерпретирует обрезание как ритуальную кастрацию, которая есть символический отказ физического отца от своего отцовства в пользу Бога, истинного отца всех евреев. Он убежден, что за еврейским Богом скрывается фаллос. Наконец, суббота — это день ритуального соития. В этот день “амурные отношения” для еврея строго обязательны. В субботу супруги как бы имитируют иерогамию, брачный союз между еврейским фаллическим Бэлом и “царицей Субботой”, которая идентифицируется с Астартой и другими ближневосточными женскими божествами.
Через весь “Юдаизм” проходит идея о резкой противоположности еврейской религии пола арийской религии слова-логоса. В то время как евреи свободно предаются своей сакрализованной любви, арийцы подавляют в себе все чувственные влечения. Они рефлексируют, мучаются словом, изнуряют свою алчущую плоть. Подавленная сексуальность — Розанов предвосхищает здесь психоанализ — дает более серьезный разбег развитию творческих способностей. Поэтому арийцы более творчески развиты, в то время как евреи “в некоторых отношениях” “ярко пассивны, почти бесчувственны и мертвы”. Кстати, венский психоаналитик-еврей Отто Ранк, один из самых любимых учеников Фрейда, приходит примерно к тем же выводам, что и Розанов, в своей статье, которая имеет приблизительно то же название (“Сущность иудаизма”) и которая была написана примерно в то же время, что и розановская (1903). Друг о друге они, конечно, не знали. Ранк, в частности, утверждает, что здоровая половая жизнь евреев — и соответствующий выбор здоровых профессий, который для них характерен, — предохраняют их от психических и неврастенических болезней , преследующих художников, по большей части арийских гениев, одержимых маней слова-логоса. И Ранк, и Розанов видят в арийской гениальности опасность физического вырождения. Последний замечает со свойственной ему проницательностью, что половая и семейная жизнь арийцев зависают в воздухе, оказываясь рассоединенными со сферой сакрального. “В важнейшие секунды своей семейной жизни, — замечает Розанов, — ариец только физиологически, mondo animalum живет, а не священно, как это вытекало бы из проблемы брака”. И далее с завистью и безапелляционно продолжает: “Тайна истинного полового сближения известна только евреям”. Арийцам поэтому есть чему поучиться у евреев, хотя совсем оставлять слово-логос и не стоит.
В известном смысле Розанов здесь идет за Львом Толстым. Точно так же, как у Толстого простые крестьяне инстинктивно знают в чем состоит смысл жизни, розановские евреи инстинктивно и без особой рефлексии почитают своих Астарт и фаллического Бога. На долю же розановских арийцев выпадают рефлексия и сомнения по поводу пола, подобно тому как русский интеллигент у Толстого обречен на бессмысленные и ненужные вопросы о смысле жизни. Мудрость еврейского сексуального культа не связана с особой рефлексивностью. Не случайно Розанов подчеркивает, что только евреи из самой гущи, те, что совсем не затронуты греческим логосом и просвещением, до конца посвящены в мистерии сексуального вероисповедания. Последний “виленский жидок” здесь осведомлен лучше раввина. С еврейскими интеллигентами-образованцами об этом нечего и говорить.
Те же — или во всяком случае очень близкие этим мысли о евреях — высказывает задолго до Розанова Елена Блаватская. С наибольшей основательностью — в “Тайной доктрине”. Блаватская ничего не говорит ни о микве, ни об обрезании, ни о субботе. Если Розанова интересует еврейский ритуал, то Блаватскую интересует прежде всего еврейский символизм, точнее, его интерпретация. Тем не менее ее выводы весьма сходны с выводами Розанова. В разделе об архаическом символизме религий мира она сообщает, что евреи сохраняют свой религиозный символизм в прямой связи с половым символизмом. В центре же внимания Блаватской, безусловно, — Ковчег Завета, Sanctum Sanctorum. Подобно Розанову, Блаватская связывает еврейскую сексуальную религию с древними ближневосточными культами плодородия, особенно с культом Астарты, и демонстрирует отражение этой связи в символизме ковчега.
Блаватская сообщает, что у всех языческих народов в древности существовал универсальный символизм духовного посвящения. Генетически он был связан с особым местом в ближневосточных храмах, где в определенное время года совершались ритуалы универсального культа плодородия. Блаватская отождествляет Ковчег Завета и Ноев ковчег с древними символами культов плодородия. По ходу дела она делает ряд интересных наблюдений. Постепенно символы, связанные с культами плодородия, приобретают чисто инициастический смысл. Ковчег (ладья или саркофаг) становится символом материнской утробы, которая порождает к жизни новое духовное существо, человека, принимающего инициацию. В арийском символизме великих мистерий архаические символы мужского и женского начал, Солнца и Луны подчеркивали величественную идею духовного рождения. “В дни Мистерий Посвящения кандидат представлял Солнечного Бога. Он должен был опуститься в Саркофаг, олицетворяя собой животворный луч, входящий в плодоносное тело природы. Выходя из него на следующее утро, он символизировал воскрешение, возрождение жизни после смерти”. Однако, евреи, согласно Блаватской, были одним из немногих народов, которые и на эзотерическом уровне сохранили древнее и профаническое физиологическое значение символов духовной инициации. “Именно среди евреев, последователей Талмуда, великие символы Природы были наиболее профанированы”.
В то время как у индусов и египтян дух толкования Бога в ковчеге “был метафизичен и психологичен, у евреев он остался реалистическим”. Для евреев Ковчег был только символом физического союза, зачатия и деторождения. “Прекрасному и целомудренному саркофагу” (символу чрева Природы и Воскрешения) евреи предпочли свой ковчег с изображением на крышке двух херувимов, “крылья которых образовывают совершенное Иони (женский половой орган. — В.Р.)”. Блаватская также намекает, что скрижали Завета (“столбы” Иакова) были просто древними фаллическими камнями, символами древнееврейского приапического Бога. Недаром заповедь “плодиться и размножаться” и обещание, что еврейское “семя будет как песок земли” столь важны среди заповедей данных Богом Израилю. В Иегове древние евреи видели “только всемирный фаллический символ”. Основательница теософии интерпретирует его имя как “совершенную двуполую эмблему”.
Даже под эзотерическим Адамом Кадмоном каббалистов и левитов, пишет Блаватская, подразумеваются лишь органы размножения, “называемые по еврейски с такою обычною откровенностью, захар и некева”. “Эти два потому и являются образом, под которым Господь Бог появлялся своему избранному народу”. Сама еврейская святость, разъясняет далее Блаватская, тесно связана с ближневосточным сакральным эротизмом. “Кадеш” означает и святость, и “совершение сладострастных ритуалов”. Не случайно еврейские “кодешот” (ритуальные проститутки, отождествляемые с индийскими баядерками) живут при храме Господа. Как и Розанов , Блаватская убеждена, что еврейская религия есть освящение пола и половой жизни. Отсюда и противоположность арийского культа саркофага и еврейского культа ковчега. Если у арийцев прохождение через Святая Святых означало “разъединение духа с материей”, то у евреев символика саркофага была связана напротив “с падением духа в материю” и “низведением божества до уровня человека”. В Святая Святых арийцев создавались Бессмертные Иерофанты и “Сыны Бога”; в Святая Святых семитов — “смертные люди, сыны похоти и плоти”. Раввины, однако, пытаются скрывать “свои самые земные и грубые половые мистерии, где Божество и религия одинаково унижены”для того, чтобы сохранить тайну для себя и возвысится над язычниками. В другом месте той же книги Блаватская еще более четко разъясняет разницу между арийской искренностью и еврейской скрытностью и лицемерием. “У браминов, которые никогда не соединяли естественные производительные функции человека с элементом первородного греха, иметь сына есть священная обязанность. Брамин, окончив свою миссию создателя, удалялся в джунгли и проводил остаток дней своих в религиозном созерцании… У семита иначе. Он придумал искушение плоти в райском саду и явил своего Бога — эзотерически Искусителя и Правителя Природы — проклинающим на веки действо, логически входившее в программу этой Природы. Все это выступает экзотерически, если придерживаться мертвой буквы… Эзотерически он смотрел на предполагаемый грех и падение как на действие настолько священное, что избрал орган виновника первородного греха как наиболее… священный символ для изображения того же Бога”.
От изысканий в области архаики Блаватская переходит к экстраполяциям и комментариям по поводу современных евреев, которые, видимо, и дали ей ключ к пониманию сексуальной психологии евреев древних. Толкования священных символов семитами “отмечают таким образом черты и особые недостатки этого племени, характеризующие многих евреев и посейчас — грубый реализм, себялюбие и чувственность”. Они показывают колоссальную разницу в восприятии религии и религиозного культа арийцами и евреями. Если “религия индуса отрывает его от земли”, то еврея она к земле притягивает. Для евреев, замечает Блаватская, ссылаясь на наблюдения Карлейля, “религия есть чувство мудрое и осторожное, основанное на простом расчете и так оно было с самого начала”. Неудивительно, что при такой приземленной религии, Израелиты сумели стать “Учителями и Владыками Европейских Правительств”. Сексуальность и материализм оказываются сопряженными с политической властью. Сексуальная и финансовая сила евреев — и с точки зрения Блаватской и с точки зрения Розанова они соприродны — определяют еврейское политическое господство.
Зная интеллектуальные аппетиты Розанова, трудно заподозрить его в том, что он читал сочинения мадам Блаватской. Хотя и не исключено, что он был знаком с некоторыми ее идеями по второисточникам. Мария Карлсон, историк русского теософского движения, утверждает, что выступления теософского характера были не редкостью в Религиозно-Философском Обществе. Впрочем, зная об особых способностях Блаватской вызывать и заклинать духов, можно предположить, что она вызвала дух Розанова на особый спиритический сеанс и внушила ему его гениальные прозрения , касающиеся еврейского полового культа. Как бы то ни было, обсуждение двумя арийскими гениями еврейского полового вероисповедания удивительно созвучно и в плане подбора материала, и в плане выводов. Оба видят в иудаизме освещение пола и половой любви. Оба связывают его с ближевосточными культами плодородия, египетскими, финикийскими и вавилонскими. Оба отождествляют еврейского Бога с фаллосом. Оба считают иудаизм тайным эзотерическим культом, прячущим свою сексуальность за ширмой возвышенных символов. Если у Розанова об этой тайне только перешептываются, то злокозненные раввины Блаватской разрабатывают целую технику сокрытия полового содержания своих сакральных символов. Оба считают сакральный культ евреев свидетельством их материалистичности (полового материализма). Оба связывают еврейское политическое и экономическое могущество с их сексуальным могуществом. Наконец, и Розанов и Блаватская не очень высокого мнения о творческих способностях евреев. Предвосхищая Фрейда, они считают половую способность обратно пропорциональной творческой. Блаватская считает, что евреи по молодости своей расы заимствовали все свои значительные символы у арийцев. Розанов же полагает, как уже было показано, что здоровая сексуальная жизнь и культ Невесты Субботы не позволяют евреям культивировать логос в той мере, в какой это доступно сродным логосу арийцам.
В то же время между Розановым и Блаватской есть серьезные отличия. По сути они расходятся в главном — в оценке “полового вероисповедания”. Если с точки зрения Розанова сакрализация сексуального начала — явление желательное и достойное зависти и похвалы, то с точки зрения Блаватской — это нечто постыдное и кощунственное. Если арийцы подняли сексуальность до роли возвышенного символа, то евреи, наоборот, опустили возвышенную символику назад в физиологию. Из этого, как мы помним, она делает далеко-идущие выводы о характере евреев.
Если отрешиться от политико-идеологического контекста, то можно найти идею еврейского полового вероисповедания весьма интересной и забавной. Она особенно интересна в связи с тем, что многие еврейские и нееврейские лидеры примерно в то же время говорили о подавленной сексуальности евреев в диаспоре. Израиль не в последнюю очередь был построен, чтобы эту подавленную сексуальность раскрепостить. Однако, дальнейший политический опыт ХХ века бросает на идею о “половом вероисповедании” евреев зловещую тень.
Идея об особой атавистической сексуальности евреев вошла в черный фонд идеологических доктрин Третьего Рейха. Нацисты развили теорию о грубой чувственности евреев (теософия была для них не единственным и не главным источником). Повышенная сексуальность евреев — только прикидываются тихонями — придает особое патологическое направление их сексуальным инстинктам. Нацистские идеологи считали, что психоанализ не только создан извращенным еврейским умом, но и что выводы еврейских психоаналитиков основаны на опыте работы со специфическими фантазиями еврейских пациентов. Влияние Блаватской на нацистскую доктрину, — влияние, направление которого она вряд ли могла предсказать, — не сводится только к повышенной сексуальности евреев. Идеологи ариософии — и в частности Ланц фон Либенсфелс — считают ее идеи о последовательной смене рас, каждая из которых несет свою миссию, гениальным предвосхищением своих собственных теорий расы. Некоторые идеи “Протоколов Сионских Мудрецов”, в распространении, а весьма возможно и в фабрикации которых активную роль играли члены теософского общества (например, Юлиана Глинка, которая привезла подделку в Россию, и Ричард Харт, который напечатал антисемитский “Еврейский талисман” в анналах теософского общества ), кажутся навеянными теософией. Так идея Сионских Мудрецов, которые тайно управляют миром посредством заговора, кажется перевернутой идеей Гималайских мудрецов или махатм, направляющих ход мировой истории из страны Шамбала и посылающих таинственные поздравления советским вождям. “Протоколам” также созвучна сама идея о скрытых силах истории, о которых непосвященные могут только догадываться, и о скрытом от посторонних глаз мировом правительстве. Но это еще не все. В своих публицистических статьях Блаватская пытается донести до американцев “правду” о еврейских погромах, слухи о которых, как говориться, сильно преувеличены и односторонни. Известна также роль Розанова в деле Бейлиса. По сути филосемитизм Розанова в “Юдаизме” не многим лучше его юдофобии в “Обонятельном и осязательном отношении евреев к крови”. Тайное еврейское вероисповедание просто превращается здесь из сексуального в вампирическое. Что же касается его влияния, то один из его почитателей, Михаил Спасовский, присоединился в 30-е годы к нацистам и попытался передать им розановское “просвещенное знание о евреях” через книгу о своем учителе (она выходит в Берлине в 1939 году).
В заключение остается только пожалеть, что сегодня сексуальные ключи еврейской религии — хочется верить Розанову, Блаватской, а также тем антропологам и историкам религии, которые утверждают, что религии как и люди имеют свою стадию полового созревания, — безнадежно утрачены. Большинство евреев как будто забыли свою былую приверженность древней мудрости предков, которую еще помнил и которой простодушно и чистосердечно поделился с Розановым ничем неприметный местечковый еврей Цейхенштейн: “хороший тон еврейства требует в ночь с пятницы на субботу совокупления мужа с женой”… “Почему требует?” — спросят иные из нас. “Почему только еврейства?” — спросят другие. “Почему только с пятницы на субботу?” — мечтательно удивятся и запротестуют третьи.
University of Texas at Austin,
Philosophy Department
Вадим Россман, доктор философии и политических наук
преподает философию в Техасском университете в Остине, США