Андрей Зорин
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 1999
Андрей Зорин Где сидит фазан? Пятнадцатого мая я, как и многие мои соотечественники, смотрел в новостях дня отчет о заседании Государственной Думы, обсуждавшей импичмент президенту. Ко времени трансляции я уже знал итоги голосования, и потому вполуха слушал нарезку из патетических речей лидеров фракций. Однако одна фраза из выступления Жириновского сразу обратила на себя мое внимание. Убеждая аудиторию, что нельзя обвинять действующего президента в развале СССР, Владимир Вольфович заявил, что соответствующее решение было принято в Париже в 1717 году. На мгновение я подумал, что то ли я ослышался, то ли оратор оговорился и речь идет о девятьсот семнадцатом. Но нет, уже в следующей фразе в качестве исполнителей этого дьявольского решения были названы Наполеон и Гитлер.
Любой человек, хоть немного следящий за текущим политическим театром, знает, что Жириновский обычно артикулирует коллективное бессознательное современной России. Именно поэтому мне показалось интересным попытаться понять, какое именно историческое происшествие он имел в виду и каким образом его можно было бы связать с многочисленными бедами, перенесенными нашим отечеством.
Поначалу я пошел по самому напрашивающемуся пути. Именно в 1717 году Париж посетил Петр I . Царь-реформатор в логове западного разврата — разгадка, казалось, должна была лежать где-то здесь. Правда, все, что я помнил об этом визите, не вызывало никаких подозрений. Петр интересовался техническими достижениями и жизнью французов, посетил Лувр, Тюильри, фабрику гобеленов, оранжерею. Кроме того, во время встречи с семилетним королем Людовиком XV он поднял мальчика на руки и крепко обнял его, но во всем этом трудно было усмотреть хоть что-нибудь угрожающее. Вопрос следовало изучить более внимательно.
В одной из монографий я прочел, что в ходе той же аудиенции Петр и Людовик долго сидели над картой Европы, и подготовленный к встрече знаменитым географом Гийомом Делилем король показал Петру Россию, а тот, в свою очередь, прочертил по карте каналы, которые он собирается построить. “Монархи, карта Европы, — пытался сообразить я, — Тильзитский мир, пакт Молотова — Риббентропа. Нет, невозможно. Дети — это наше все, да и Петр в тех национальных мифах, которые обычно воспроизводит Жириновский, играет роль героя и патриота. Надо искать дальше”.
По дипломатической части визит царя в Париж, скорее, не удался. Петр не сумел склонить регента Филиппа Орлеанского ни к обучению Людовика со своей восьмилетней дочкой Елизаветой, ни к союзу Франции с Россией. Ради неясных перспектив, которые сулил такой союз, регент не хотел рисковать заключенным чуть ранее в том же семнадцатом году договором с Англией и Голландией. Договор этот, правда, был подписан не в Париже, а в Гааге, но все-таки в его содержание стоило вникнуть. Может быть в этой тройственной коалиции можно будет усмотреть какой-то зародыш будущего НАТО и стремления вытеснить Россию на обочину европейской политики. Однако подобная версия и вовсе не выдерживала никакой критики. Гаагский договор вовсе не был особенно значимым историческим событием. Он предусматривал отказ Франции от поддержки претензий изгнанных Стюартов на английский престол, срытие крепостей на франко-голландской границе и взаимное смягчение режима торговли — на конспирацию всемирного масштаба все это не особенно походило. Да и сам франко-английский альянс оказался недолговечным.
Прежде чем продолжать изыскания, я решил все-таки перепроверить себя и попросил своих бывших студентов О. Грингкруг и Е. Натарова, работавших в Интернет-газете “Полит. Ру”, добыть мне полный текст речи. На следующий день факс, присланный из думской фракции ЛДПР, лежал у меня на столе. То, что я там прочитал, в общих чертах совпадало с услышанным, но содержало одно важное разночтение: “Нельзя говорить, что страну развалили в 91-м году. Это решение было принято в Париже 280 лет назад. Вы думаете, что Наполеон просто так пошел, Гитлер, Югославия? У них одна цель — развал Российской империи, СССР, России — им наплевать”. Было не вполне ясно, то ли темпераментный лидер партии слегка отклонился от подготовленного текста, то ли аппарат чуть подправил его выступление, но во всяком случае временные рамки искомого события немного смещались и расширялись.
Пожалуй, наиболее ярким событием эпохи регентства во Франции были создание, расцвет и крушение финансовой империи Джона Ло. Этот шотландский прожектер, заручившись поддержкой Филиппа Орлеанского, стал, по сути дела, у руля всей экономической политики государства. Созданному им банку был придан статус королевского, и он получил право на эмиссию ценных бумаг, законодательно оформленную как государственный кредит. Средства, вырученные от распространения этих бумаг, инвестировались в огромную компанию, монополизировавшую заокеанскую торговлю. Предприятие Ло привело к невиданному спекулятивному ажиотажу, краткосрочному росту экономики, гиперинфляции и чудовищному краху. В 1719 году Ло был самым популярным человеком в государстве, минуты внимания которого домогались особы королевских кровей и высшие аристократы, а в 1720-м — он без гроша в кармане и тайно, чтобы не быть растерзанным разъяренной толпой, бежал из страны. “Не отомстил ли я французам, — писал впоследствии нищий и взбешенный поражением финансист, — я разорил их и обогатил иностранцев, я сделал их короля своим подданным, их регента — своим сообщником, их аристократов — своими чиновниками, их дам — своими шлюхами”.
Вся эта печальная история, весьма характерная для общества, плохо понимающего, что такое деньги и каким образом они функционируют, выглядела, конечно, до обидного знакомой. В голове вертелись какие-то трехбуквенные комбинации и иностранные слова неясного значения: МММ, ГКО, олигарх, дефолт, чубайс. Оказывается, во всем виноваты Джон Ло с Филиппом Орлеанским. Вот они, закулисные воротилы, сгубившие нежного Леню Голубкова. Увы, эйфория моя была непродолжительной. Хоть сколько-нибудь убедительно связать эту финансовую пирамиду с Югославией и Беловежской пущей решительно не представлялось возможным. На такой размах одержимый авантюрист и распутный регент очевидным образом не тянули. Здесь явно орудовали ребята покруче.
Я решил, что нужно на время оставить Париж конца 1710-х годов и взяться за дело с другого конца. На роль закулисных заговорщиков у нашего культурного сообщества всегда есть две, порой сливающиеся между собой кандидатуры: евреи и масоны. Евреи, против обыкновения, на этот раз вроде бы оставались вне подозрений. Первая четверть восемнадцатого столетия была в еврейской истории довольно глухой эпохой: бурные мессианские движения предшествующего века в основном улеглись, а до эмансипации оставались еще долгие десятилетия. К тому же еврейская община во Франции была в ту пору невелика, сосредоточена по преимуществу в Эльзасе и Средиземноморье, стеснена многочисленными средневековыми ограничениями и особой роли в жизни страны не играла. Что до азбуки антисемита, то, скажем, в “Протоколах сионских мудрецов” корни еврейского заговора протянуты в глубокую древность, а сами протоколируемые заседания происходят где-то в конце XIX века.
Зато масонский след почти сразу же вывел меня к цели. Место действия, правда, оказалось не тем, но дата совпала идеально. В феврале 1717 года члены четырех основных лондонских масонских лож собрались в таверне “Яблоня” на Чарльз Стрит в Ковент Гардене и, “избрав председателем старейшего из присутствующих мастеров, провозгласили себя Великой Ложей Англии”. С этого момента начинается официальная история масонства. Вне всякого сомнения, достойные джентльмены, взявшиеся оживлять свои совместные обеды ярким и волнующим ритуалом, даже в самых радужных мечтах не могли вообразить себе, какой поистине феерический успех ожидает их предприятие. Менее чем за два десятилетия ложи распространились по всему тогдашнему цивилизованному миру от Америки до России. Первыми масонами повсеместно были приезжие англичане, и лишь постепенно их место занимали местные уроженцы, соблазненные загадочностью и элитарностью нового увлечения.
Итак, все становилось на свои места. Наполеона и Гитлера на восток, Ельцина в Беловежскую пущу, а натовские бомбардировщики в Сербию направили из таверны “Яблоня” — а что Лондон, что Париж для творческого человека, в сущности, без разницы. И все же останавливаться на достигнутом не хотелось. В коллективном подсознании, как известно, ошибок не бывает. Пора было вслед за модой на масонские посиделки перебираться через Ла Манш.
Надо сказать, что по части любви к таинственности ученики далеко превзошли учителей. Именно французы и немцы изобрели десятки сложнейших степеней для просвещенных, ввели в масонскую генеалогию древние эзотерические культы и средневековые рыцарские ордена, а в сферу их занятий — мистические учения и оккультные науки. Причем в континентальной Европе, где, в отличие от Британии, не было партий, парламента и свободной прессы, деятельность тайных обществ нередко приобретала политическую окраску. Неудивительно, что вокруг деятельности масонов всегда роились самые зловещие слухи. В 1786 году, когда баварская полиция опубликовала попавшие в ее руки бумаги только что запрещенного местным правительством ордена иллюминатов, слухи эти приняли характер массовой истерии.
Орден иллюминатов, основанный десятилетием раньше преподавателем университета в Ингольшдадте Адамом Вейсгауптом, в отличие от большинства масонских объединений обладал собственной и достаточно радикальной политической программой, не лишенной даже некоторых протосоциалистических идей. Прямого отношения к масонам иллюминаты не имели, но в начале 1780-х годов Вейсгаупт и его сотрудники начали вступать в ложи, решив использовать их возможности и популярность для пропаганды своих идей.
Став общественным достоянием, история эта изрядно напугала как самих масонов, внезапно узнавших что их пытались сделать орудиями в опасной игре, так и их традиционных противников, всегда подозревавших масонство в зловещих интригах против церкви и государства. Как и многие другие общественные психозы, паника по поводу иллюминатов, вероятно, улеглась бы так же быстро, как и поднялась. Тут однако произошла Французская революция.
Склонность объяснять неприятные и непонятные события происками темных сил носит едва ли не универсальный характер. Здесь же практически все строительные материалы для подобной интерпретации были под рукой. Уже в первые годы революции выходят десятки трактатов и памфлетов, объяснявших, что крушение тысячелетней монархии и распространение революционной заразы по всей Европе, дело рук мирового масонства и иллюминатства. В 1797 году появился труд, превративший эту мифологию в последовательную и разработанную историческую концепцию — “Мемуары к истории якобинства”, принадлежавшие перу известного иезуитского публициста, аббата Огюстина де Баррюэля.
Баррюэль свел все существовавшие до него теории заговора в стройную систему, связавшую в одну цепь врагов миропорядка от древних приверженцев манихейской религии через средневековые секты катаров и альбигойцев, рыцарский орден тамплиеров, до философов-энциклопедистов, масонов, иллюминатов и якобинцев. Перед глазами потрясенного читателя раскрывалась единая картина согласованной деятельности антихристианской, антигосударственной и антиобщественный секты. Французская революция оказывалась здесь, с одной стороны, кульминацией подрывного процесса, а с другой — ступенью на пути заговорщиков к мировому господству.
Угроза новых еще более страшных потрясений вовсе не становилась для Баррюэля менее реальной от того, что все лидеры якобинцев уже кончили свои дни на гильотине. Революционный Конвент был для него лишь орудием в руках иллюминатов, продолжавших свою деятельность за кулисами. Роль главного демона, дергающего приводные ремни, была отведена Вейсгаупту, который в это время мирно жил в городе Гота на мизерную пенсию от местного герцога и занимался сочинением многословных трактатов с разъяснениями и оправданиями по поводу своей предшествующей деятельности.
Почти сразу “Мемуары…” стали библией для всех почитателей теории масонского заговора, уже два столетия воспроизводящих построения старого аббата. Книги под названиями типа “Адам Вейсгаупт, дьявол в человеческом облике”, романы и фильмы о страшной деятельности злокозненных иллюминатов появляются до сегодняшнего дня. В 1991 году кандидат в президенты США, знаменитый христианский телепроповедник Пэт Робертсон заявил: “Иллюминатство не было преходящим явлением, принципы, последователи и влияние Вейсгаупта до сих пор возрождаются”. Книга, где он изложил эти свои взгляды, называлась, естественно, “Новый мировой порядок”.
Впрочем, сколь анекдотически ни выглядел бы этот затянувшийся испуг, нельзя не заметить, что Баррюэль сделал иллюминатам незаурядную рекламу не только в кругу своих единомышленников. Та болезненная тщательность и суеверный ужас, с которыми он описал деятельность заговорщиков, превратили его труд в настольную книгу конспиратора. Мифология глобального заговора стимулировала возникновение множества локальных. Разумеется, мировая история и прежде знала тысячи вполне реальных заговоров, дворцовых переворотов, убитых монархов, но именно в начале XIX века Европа вступает в пору тайных политических объединений, основанных на идеологических программах и стремящихся к полному общественному переустройству.
Всесильные заговорщики, описанные даровитым пером фанатичного иезуита, стали образцом для многих поколений революционеров. “Мемуарами…” увлекались члены немецкого Тугенбунда, русские декабристы, итальянские карбонарии, прямо или опосредованно этот своеобразный труд повлиял на Бланки и Нечаева, а возможно, и на их более поздних последователей. Приведу лишь один пример. “Все усилия монархов остановить успех нашего дела не принесут им пользы. Искра может долго таиться под пеплом, но день пожара настанет”, — пересказывал Барюэль программу иллюминатов. Не эта ли искра, вспыхнувшая в известном стихотворении Александра Одоевского, озарила потом создание партии нового типа?
Таким образом выяснилось, что тайный штаб конспираторов находился не в Лондоне, а в Баварии. Это открытие, однако, мало приблизило меня к Парижу. Путь туда вопреки географической реальности, лежал через Россию.
Русская почва была необычайно благоприятной для идей, с такою чудной силой проартикулированных Баррюэлем. Петровская вестернизация лишь видоизменила, но не отменила традиционных представлений о Святой Руси, со всех сторон окруженной жаждущими ее погубить басурманами. В сознании русского человека восемнадцатого и девятнадцатого столетий главным центром антирусских сил стал Париж. Для такой локализации зла были совершенно очевидные предпосылки. С одной стороны, Париж был культурной столицей цивилизованного мира, Меккой для почитателей Запада, а с другой — политика Франции, за исключением очень кратких периодов сближения, была враждебна российской. Французская поддержка и французские субсидии неизменно стояли за постоянными противниками России — Турцией, Польшей и Швецией, создававшими с юга на север своего рода дугу вокруг российских границ. Источником угрозы была сначала секретная дипломатия французских королей, затем якобинцы и, наконец, Наполеон, двинувшийся на Россию во главе двунадесяти языков.
Когда же в 1814 году русская армия вошла в этот современный Вавилон, зло не было окончательно побеждено. Уйдя в подполье, оно стало в некотором смысле еще опасней. В начале 1820-х годов Александр I выражал уверенность, что революционные вспышки, потрясшие тогда многие европейские страны, возникают по указаниям “центрального распорядительного комитета из Парижа”. Все тайные общества, по мнению русского императора, представляли собой “синагоги сатаны”, которые “примыкали к парижскому центральному комитету” и через него “сообщались и согласовывались между собой”. Очевидно, что Александр I был внимательным читателем Баррюэля, а упоминание о синагогах сатаны свидетельствует, что он был знаком с его взглядами даже лучше, чем большинство его современников.
В 1806 году Баррюэль получил письмо из Флоренции от некоего капитана Симонини, личность которого так и не удалось установить ни самому аббату, ни поколениям историков. По некоторым данным, письмо исходило из французской тайной полиции, глава которой, Фуше, пытался сорвать намечавшуюся встречу Наполеона с лидерами еврейской общины. Выразив свое восхищение “Мемуарами…”, Симонини посетовал, однако, что в них не отражена решающая роль, которую испокон веков играли в раскрытом им заговоре евреи. Как настоящий художник, Баррюэль сразу почувствовал, что это тот самый завершающий штрих, которого недостает его теории, и даже вроде бы принялся за новую версию своего труда. Дело, однако, не было доведено до конца. По свидетельству одного мемуариста, Баррюэль опасался спровоцировать массовое истребление евреев. Тем не менее он разослал соответствующие предупреждения многим своим корреспондентам, в особенности сотрудникам полицейского и церковного аппарата, откуда они широко растеклись по Европе.
Так оказалось, что секретные масонские ложи тоже, в свою очередь, служат ширмой для еще более глубоко законспирированных главарей. А эти уже точно протянули повсюду свои щупальца из Парижа. Публикатор “Протоколов сионских мудрецов” Сергей Нилус написал в предисловии к ним, что “тайные заседания посвященных” происходили “где-то во Франции, этом ожидовленном гнезде франк-масонского заговора”. Интересно, что написаны “Протоколы…” были, скорее всего, в 1897 году, ровно через сто лет после “Мемуаров к истории якобинства”. Однако служить местопребыванием мировой за кулисы Парижу оставалось недолго. В двадцатом веке, в особенности после второй мировой войны, эти функции прочно переходят к Нью-Йорку.
Вероятно, наших нынешних борцов с сатанинскими происками мондиалистов поддерживает то, что и в самой Америке не всех удалось одурачить. Многие жители этой страны знают, что президент и конгресс в Вашингтоне лишь марионетки, в руках то ли Уолл стрита, то ли ООН, то ли мирового еврейства, что, впрочем, по большому счету одно и то же. В 1994 году легислатура штата (?) Оклахома приняла резолюцию, призывавшую конгресс не способствовать установлению нового мирового порядка или всемирного правительства. Но и сама эта резолюция оказалась коварным ходом замаскировавшихся масонов. Меньше чем через год сержант Тимоти Маквей взорвал федеральное здание в столице этого штата. В результате взрыва погибло 168 человек, включая в том числе более пятидесяти детей, находившихся в расположенном в здании детском саду. Арестовать борца с международным сионизмом удалось только потому, что, как он рассказал, во время армейской службы ему имплантировали в ягодицы микрочип, чтобы правительство могло следить за его действиями.
Как бы то ни было, мое расследование завершилось. Как говорят в детективных фильмах, дело можно было сдавать в архив. И с коллективным бессознательным все оказалось в порядке, и Владимир Вольфович, как и следовало ожидать, не подкачал. Правда, город и год попали в его речь из разных сюжетов, но сведенные вместе они выглядели даже эффектнее.
Тем не менее хотелось представить себе, чем жил Париж 1717 года. Страна начинала переводить дух после последних десятилетий правления Короля-солнца с их бесконечными войнами, свирепой цензурой и официальным ханжеством. Крестьяне возвращались на поля, торговцы наживались, аристократы предавались необузданному разврату. На престоле сидел очаровательный белокурый мальчик. Банку Джона Ло придали статус государственного учреждения. По городу, привлекая всеобщее внимание, разъезжал странно ведущий себя гигант с огромной свитой — русский царь Петр Алексеевич. Между Тюильри и Елисейскими полями построили новый мост. В Париж вернулась труппа итальянских актеров и возобновила свое соперничество с Комеди Франсез. Молодой поэт Франсуа Мари Аруэ, уже начавший публиковаться под псевдонимом Вольтер, угодил в Бастилию за язвительные эпиграммы на регента. Через год, впрочем, он выйдет оттуда, чтобы присутствовать на триумфальной премьере своей трагедии. Только что принятый в Академию художеств живописец Антуан Ватто представил свою новую картину — “Отплытие на остров Цитеры”.
Неплохое, черт возьми, время и место выбрали эти негодяи, чтобы собраться и обсудить свои черные замыслы. И как они все предусмотрели. Даже объявить масону Ельцину русский народный импичмент и то не удалось.