ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 1999
ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ
Анатолий Константинов
Питерская тусовка в декорациях культурной столицы
По развалинам Парфенона или Колизея туристы с пугающей отчетливостью представляют себе грандиозную монументальность античной культуры… По первым аккордам участники теле-шоу “Угадай мелодию” вспоминают советскую песню… А какие явления сегодняшнего изменчивого дня окажутся жизнестойкими и приобретут в дальнейшем для петербургской культуры статус символов?
Главная особенность нового культурного фона 90-х — его неоднородность. Вместо единого багряного монолита — цвета трех секторов: старого — государственного, и двух новых — коммерческого и некоммерческого (последний принято называть “третьим” сектором культуры). Государственный несколько потеснен (в нем нет уже жесткой вертикали, связывающей Министерство культуры с районными отделами), но остается пока главным… Объекты государственного сектора содержатся на деньги налогоплательщиков.
Естественно, я ни разу не слышал, чтобы кто-то где-то высказался за сокращение этих расходов. Зато постоянно слышны призывы увеличить финансирование сферы культуры. И на что конкретно расходуются получаемые средства?
В основах законодательства по культуре существуют две защищенные статьи: фонд заработной платы и содержание зданий и сооружений. Именно на “зарплату” и “содержание” и тратятся деньги. Правда, цитируемые мной статьи полностью финансово не обеспечиваются ни в Санкт-Петербурге, ни в каком другом субъекте Федерации.
Но и выполняйся они — в культурной жизни города ничего не изменится. К примеру, зачем (это вовсе не риторический вопрос) да и на какие средства ставить спектакли, организовывать выставки, оформлять подписку? В Основах законодательства по культуре об этом ничего не написано. Главное — чтобы выплачивалась зарплата, чтобы было тепло и сверху не капало.
Не поймите меня превратно: конечно, и состояние помещений, и зарплата — это основополагающие вещи. Я только хочу сказать, что нельзя постоянно пребывать в позе только что вылупившихся птенцов, которые, вытаращив глаза и растопырив крылья, ждут с открытым ртом очередной порции питательного корма, что подобная система финансирования не стимулирует, а развращает работающих в государственном секторе. (В Стокгольме на государственном финансировании всего 6 театров, а театральных премьер много больше, чем в Петербурге.)
Если что и делается полезного в государственных учреждениях, то только благодаря включению последних в коммерческие проекты да энтузиазму отдельных творческих работников. Самим же чиновникам, рискнувшим переориентировать финансирование культуры на программный принцип и даже добившимся реальных успехов, просто не позавидуешь. Скольких собак на них спустят! И кто? Прежде всего наши самые любимые и самые известные деятели культуры. Мол, зачем коммерцию привлекли… Но для того, чтобы государственные средства в полном объеме начали работать на творческий результат, процесс вовлечения коммерческих структур в культурную практику не желателен, а просто неизбежен. Это понимают теперь все, кто так или иначе оказался связан с выживанием государственного сектора.
Неустойчивое экономическое положение большинства питерской интеллигенции не отпускает ей “роскоши человеческого общения” в обычных регламентированных формах. Действительно, где может старший научный сотрудник чудом сохранившегося НИИ (или доцент университета с мизерной зарплатой) пообщаться с коллегами, обменяться свежими анекдотами или поупражняться в остроумии по поводу всех ветвей власти? Необходимость постоянного поиска поденной работы заставляет таких людей подключаться к различным референтным группам, что в свою очередь предоставляет возможности дополнительных контактов в полупрофессиональной среде. И место подобной околонаучной тусовки определяется тремя параметрами: возможностью привлечения бюджетных средств, контактами организаторов с руководством какого-либо грантодающего фонда и кредитоспособностью приглашенных на встречу участников.
Если приведенные компоненты наличествуют, то общение может произойти, например, на даче Кочубея в Царском Селе, а то и на борту комфортабельного теплохода, как это ежегодно делается под эгидой МАНЭБ (Международной академии наук экологии и безопасности). Четкая пропорция — на двух ученых-экологов приходится один высокопоставленный чиновник — позволяет в перерывах между тостами и выбором “Мисс Экология” успешно решать вопросы об инвестициях и госзаказах.
Попутно хочу сказать еще вот что… Из некогда монолитного общества в результате его дифференциации выделилась новая социальная группа, для которой водораздел между работой и досугом провести стало невозможно. Важные решения и раньше принимались не обязательно в кабинетах. Теперь же для многих фирм сауна или, скажем, бар в офисе столь же необходимы, как приемная или гардероб.
Культура по отношению к власти всегда выполняла две функции — идеологическую и презентативную. Вслед за разрушением монополии на идеологию, казалось бы, должна была разрушаться монополия на культуру. Вначале так и шло: освободившуюся нишу стал уверенно занимать капитал. Но коммерческий сектор на деле захватил лишь незначительную часть нашего культурного обихода — лишь то, что сулило либо быстрый оборот, либо возможность оставлять в тени основную часть прибыли, то есть сферу шоу-бизнеса и систему игорных и развлекательных комплексов. Все остальное осталось невостребованным.
Коммерция, насколько могла, развернулась лицом к потребителю, отражая в программах новых клубов и клубиков весь спектр человеческих интересов сегодняшнего дня. И не ее вина, что круг интересов нашего до недавнего времени самого читающего, самого образованного современника оказался удручающе узким: азартные игры и эротика.
Но что же представляют собой коммерческие клубы?
Я приглашаю вас на небольшую экскурсию…
С первого отмытого миллиона, уважающие себя питерские предприниматели обычно открывали маленький ресторанчик или ночной клуб. Не столько ради наживы, сколько ради собственного тусовочного места. Таких ресторанов-клубов возникло великое множество. Собирают они людей по их коммерческим интересам, а так как интересы чаще реализуются по региональным или национальным признакам, то и клубы эти получились очень колоритными, если не сказать экзотическими.
Еще контрастнее клубы, “специализирующиеся” на сексуальной тематике. Заправляют и развлекаются здесь, как правило, бывшие — ответственные советские работники и комсомольские функционеры. Конкурсы стриптизов, женские драки в грязи, выборы “Мисс бюст”, “Мисс бедра”, торговля и сдача в аренду мужчин на “Альфонс-шоу” и другие тонизирующие акции — это только из репертуара одного ночного клуба “Голливудские ночи”. Для самой богатой и экзальтированной публики на Невском открыт клуб “Golden dolls”. Вы еще не ужинали на стеклянных столах-саркофагах, внутри которых всеми своими прелестями возбуждают ваш аппетит обнаженные “золотые девочки”? Ну, это мы сейчас исправим. Только запаситесь десятком сотен баксов — и удовольствие обеспечено.
Говорят, что “Golden dolls” единственный в Питере клуб, сравнимый по ценам с московскими.
Но самым экстравагантным все же считается продолжающий раблезианские традиции клуб “грязных эстетов” “Хали-Гали”. Здесь и ненормативная лексика Романа Трахтенберга, и вызывающие “костюмы” официанток воспринимаются дезориентированной диким рынком публикой как полное освобождение уже от постбольшевистского, перестроечного лицемерия.
Не забыты в Петербурге и столь оберегаемые ныне сексуальные меньшинства. Для тех, кто побогаче, клуб “69”. Для тех, кто подемократичнее, клуб “Джунгли”. Действует он в заводском Доме культуры по окончании занятий детских самодеятельных коллективов и заседаний местной комячейки. Главной достопримечательностью этого клуба является общий туалет, куда постоянно стоит очередь из би- и моносексуалов.
В клубах посолиднее и программы и меню рассчитаны на хороший вкус. Такими остаются клуб “Адмирал” при гостинице “Астория”, клуб-казино “Премьер” и элегантный клуб “Луна”.
И куда же направляет свои стопы питерская интеллектуальная элита? В “Голливудские ночи “? В “Луну”?
Нет. Какие бы изысканные интерьеры, программы или меню ни предлагались, петербургская тусовка предпочитает постоянную смену декораций и размах. Такой, какой в демократической эйфории начала 90-х демонстрировал питерский бизнес-клуб под эгидой Юрия Подражанского, закатывая приемы на полторы-две тысячи человек аж в Таврическом дворце, где любой мог поговорить за жизнь, например, с премьер-министром тогдашнего правительства России Егором Гайдаром или выпить за дружбу народов с президентом Кыргызстана Аскаром Окаевым. Сейчас в Таврическом бывают приемы по случаю каких-то крупных международных форумов, но скромнее и публика приглашается исключительно ангажированная.
Великолепие дворцово-парковых ансамблей Петербурга и ближайших пригородов породило традицию общественных мероприятий, которые выполняют не столько коммерческие, сколько презентативные задачи. Причем не имеет особого значения, чему служит данный дворец в дневное время, всегда найдется повод и возможности собрать питерский бомонд.
Роскошью и разнообразием отличаются приемы в Юсуповском дворце на Мойке, здесь не только можно поучаствовать в элитных раутах, послушать в уникальном домашнем театре знаменитостей из Мариинки, но и выпить мадеры в одной компании с Григорием Распутиным и с его убийцей князем Феликсом Юсуповым, воссозданными из воска. Особую уникальную среду для общения создал театр “Балтийский дом”. Даже не он сам, а порожденный им одноименный театральный фестиваль, давший жизнь параллельным авангардным мини-фестивалям типа “Солнцеворота” или “Монокля”. Здесь же, под крышей Балтийского дома, возникло и продолжает действовать профессиональное театральное кафе “Идеальная чашка”.
В выборе места отдыха не последнюю роль играют политические пристрастия. Так, например, излишне ангажированные правящим губернатором деятели культуры скорее всего найдут повод, чтобы уклониться от посещения модного клуба “Олимпия”: слишком уж это место связано с именем экс-мэра Анатолия Собчака. То же можно сказать про Культурный центр во дворце Белосельских-Белозерских. Но дворец, столь любимый городской интеллигенцией, не может игнорироваться властью полностью. Поэтому, вероятно, и проходят здесь каждое 13 января традиционные посиделки губернатора и творческой элиты, хотя и не чувствует Владимир Анатольевич себя уютно в бывшем предвыборном штабе своего предшественника. И не видать директору этого Культурного центра звания заслуженного работника культуры, хотя за него и ходатайствовал творческий союз.
Вообще, отношение к местной власти в среде питерской интеллигенции тема особая. Известно, что большая часть руководителей творческих союзов и учреждений культуры активно поддерживала на губернаторских выборах Анатолия Собчака. Новый хозяин Смольного никому из очевидных лидеров не мстил. Наоборот, постарался приблизить их к себе. Но в этом желании — приблизить — несколько переусердствовал: приблизил и тех, кого петербургский бомонд в своей сфере не жалует. И когда в советниках губернатора объявился Александр Невзоров, и когда на выборах в Законодательное собрание Владимир Анатольевич некорректно повел себя по отношению к определенной части “яблочных” и “демократических” кандидатов (губернаторский список и сериал “Заговор”), между ним и некоторыми питерскими интеллектуалами и художниками возникли определенные трения. Но на власть очень-то не пофыркаешь, если самовыражаешься в государственных учреждениях и целиком зависишь от бюджета.
После отмены советского красного календаря и полного обнищания населения поводов для всеобщего веселья явно прибавилось. Причем место, чтобы “оттянуться”, стараются выбирать самое центровое. В Москве — Красная площадь, в Питере — Дворцовая. И то, что от излишних децибел осыпается краска с шедевров Эрмитажа, в расчет не берется, индустрия праздников и развлечений полностью зависит лишь от политико-экономической конъюнктуры.
Банален вопрос о том, что заставляет нашу власть и нашу коммерцию впрягаться в нескончаемый праздничный марафон? Желание укрепить существующую власть и эту самую коммерцию. Ведь праздничная стихия является прекрасным пропагандистским и рекламным инструментом. Недаром праздничный зуд усиливается с приближением выборов.
Интересно наблюдать, как мероприятие такого рода начинается с заверения властей, что данная акция будет осуществлена на привлеченные, а не на бюджетные деньги. Вся практика проведения подобных акций говорит об обратном. Так, городской бюджет Петербурга недополучил около трети приходной части за 1994 год потому, что предприятия, выполнявшие заказы оргкомитета Игр доброй воли, были освобождены от налогов в местный бюджет на суммы этих самых заказов. А действовавший до середины 1997 года местный закон о налогах на содержание объектов культурного и социально-бытового назначения позволял целево направлять до 1,5% от прибыли на проведение тех или иных общественных мероприятий.
В отдельное производство выделился конвейер, обслуживающий молодежь. Даже такое элитное заведение, как “Голливудские ночи”, включает теперь в свою афишу студенческие тусовки. А театр “Балтийский дом” и ТЮЗ от ночных дансингов имеют больший доход, чем от показа спектаклей.
Итак, создавая иллюзию разнообразной яркой культурной жизни, коммерческий сектор хоть и обслуживает значительную часть городского населения, но в достаточно узком культурном диапазоне. Расширить этот диапазон призван негосударственный некоммерческий “третий” сектор культуры. Именно наличие третьего сектора, его удельный вес определяет степень развития гражданского общества в стране. Через его институты обеспечивается диалог общества и власти. Это хорошо видно на примере 70-х…
Когда общественная потребность в публичных формах самовыражения породила всевозможные ЛИТО, СТЭМы, любительские объединения и клубы по интересам, тогда и стали возникать Элементы гражданского общества.
Сегодня приходится только удивляться тому обилию творческой инициативы, которая приходилась на единицу времени или пространства, скажем, в студенческом клубе технического вуза в середине 70-х.
Мне пришлось с головой погрузиться в это варево образов и идей в Ленинградском кораблестроительном институте. Сейчас, поднимая план работы клуба “Корабел”, написанный, кстати, не для отчета, поражаешься тому, сколько всего один студенческий месяц мог вместить.
И дело даже не в количестве тех или иных акций, а в их самодеятельной и, как правило, авторской сути.
Смена политического строя повлекла за собой смену приоритетов культурной политики. В зоне относительного государственного внимания остались музеи, библиотеки, архивы, т.е. учреждения культуры, обладающие некими фондами. А то, что традиции просветительства, например, тоже являются мощным национальным ресурсом, почему-то забыли. Может быть, это объясняется сложившимся в массовом сознании психологическим стереотипом советского культпросветчика, этакого “героя” из фильмов “Волга-Волга” или “Карнавальная ночь”.
Но не надо забывать, что за фасадами, украшенными красными транспарантами, Дворцов культуры и клубов собирались движимые общими интересами люди. Именно здесь зарождались неформальные общественные связи, наличие которых и определяет любое развитое гражданское общество.
Когда начался большой дележ, никто не забил тревоги: казалось, объектам соцкультбыта ничего не грозит, так как они защищены особым президентским Указом, запрещающим их приватизацию. На самом деле больше половины, например, питерских кинотеатров к моменту приватизации стали, согласно искусно переписанным уставам, не учреждениями, а “предприятиями”, что автоматически вывело их из-под действия президентского Указа.
Касаясь судьбы советского культпросвета, отмечу, что он вольно или невольно оказался связанным с “кухонной” субкультурой отечественной интеллигенции. А сегодня становится основным из ее преемников.
В самые реакционные годы ленинградские институты сохраняли либеральные традиции и после нескольких лет растерянности, похоже, вновь обретают статус культурных центров города.
Наряду с 200-летием Пушкина 1999 год отмечен еще одним грандиозным юбилеем. Нескончаемой чередой идут разного рода культурные акции, посвященные 275-летию Петербургского государственного университета. Причем все они неформальные и в то же время — знаковые.
Гуляние студентов на Дворцовой площади, два вечера в Мариинском театре, праздник выпускников разных лет в Петродворце…
Сто лет кораблестроительного образования в России отмечал шестичасовым галоконцертом Морской технический университет.
Вечер Электромеха, элегантный по форме и ностальгический по содержанию, открыл марафон юбилейных акций, посвященных столетию Политехнического университета. И т.д.
Эта праздничная реакция отражает определенный сдвиг в общественном сознании — возвращение к духовным ценностям.
Неповторимый колорит в панораму питерской тусовки вносят представители изрядно уже поредевшего ленинградского андерграунда. Параллельная культура существовала во всех крупных городах Союза, в Ленинграде же она была просто уникальна. Влияние андерграунда на культурную жизнь города еще далеко не осмыслено. До сих пор не удается увидеть это явление в полном объеме. Одна из таких попыток была предпринята в 1991 году, когда фестиваль петербургской культуры в Нанте (Франция) был организован силами неофициального искусства.
Десант из трехсот пятидесяти художников, музыкантов, философов и литераторов, дизайнеров, фотографов и кинематографистов, организаторов инсталляций и участников театральных коллективов в течение десяти ночей потрясал воображение французов авангардными образами и парадоксальными размышлениями о смысле бытия.
Являясь организатором этого фестиваля, я был поражен масштабом и разнообразием увиденного. Тогда, в 91-м, казалось, что в достаточно размеренную культурную жизнь Петербурга ворвется новая свежая струя. Произошло ли это? Лишь отчасти. Кто-то из художников, утратив своего вечного гонителя — коммунистическую идеологию, потерял интерес к творчеству. Те, чье искусство оказалось ликвидным, пополнили ряды шоу-бизнеса и коммерческой массовой культуры. Часть же наиболее стойких продолжает творить в созданных ее же руками резервациях.
Яркий пример подобной колонии питерского андерграунда являет собой знаменитая Пушкинская, 10. Я сам видел в роскошно изданных на английском и немецком языках путеводителях по Санкт-Петербургу в джентльменском наборе городских культурных достопримечательностей наряду с Эрмитажем и Киров-балетом значилась “Пушкинская, 10”.
Сегодня по этому адресу — вполне респектабельный центр современного искусства. А совсем недавно, до реконструкции, в самовольно захваченных пустеющих квартирах дома, отправленного на капитальный ремонт, в наспех приспособленных под студии и выставки комнатах можно было погрузиться в неповторимую атмосферу петербургской богемы. В то же время обычный питерский двор-колодец превращался в место уличных представлений и праздников.
И сегодня уже в новых выставочных залах экспонируются удивительные произведения питерского андерграунда, но сохранит ли Пушкинская, 10 традиции клуба или станет еще одним академическим музейным собранием, покажет время.
В заключение статьи я выскажу одну мысль… Всякий деятельный представитель питерской культуры, независимо от того, обирает ли он граждан, внедряя рыночные отношения в культуру, ходит ли на службу в государственное учреждение, ощущает ли себя свободным от отеческой опеки власти художником или осуществляет грандиозные тусовочные комплексы, каждый выполняет одну очень важную неотложную миссию — он участвует в формировании полноценного гражданского общества.
Искренне надеюсь, что так оно и есть.
Владислав Матусевич
“Фестиваль сантехники”
(или беллетризованные впечатления москвича о Санкт-Петербурге в дни пушкинского юбилея)
В каждом из нас есть капля святого!
(Реклама газированной воды “Святой источник”)
Видимо, подражая петербургской знати начала XIX века, ее аристократическим привычкам начинать новый день не раньше полудня, поближе к выстрелу пушки из Петропавловской крепости (хорошо еще, что не как Евгений Онегин), многие петербургские музеи и выставки, кроме Эрмитажа и Русского музея, открываются не спеша, в 11 часов, некоторые из них имеют два выходных дня, да еще в придачу — последнюю среду месяца (и это в разгар туристского сезона!). А мы в аккурат приехали в Северную Пальмиру в последнюю декаду июня и все время натыкались на эту “среду” или вообще на наглухо запертые двери без объяснений каких бы то ни было причин. К тому же все “крепко устали от пушкинских торжеств”, как объяснила нам в Пушкинском Доме АН дежурная-пенсионерка. Мы обнаружили ее за огромным столом в прохладном зале вестибюля, где в прежние времена стояла статуя академика Веселовского, но теперь эту статую почему-то “сослали” в прихожую, поближе к выходным дверям, видимо вместо привратника. Но зато перед зданием появился на постаменте бюст Пушкина работы скульптора Шервуда, созданный еще в XIX веке.
У нас с дежурной состоялся примечательный диалог:
— Вы, наверное, хотите на Пушкинскую выставку? — спросила она.
— Не только на выставку, но и в музей…
— Какой музей? — она удивленно подняла брови.
— Как какой! Литературный… у вас на здании висит доска, где сказано: Литературный музей. Правда, нет никаких указаний на дни и часы работы.
— Ах, музей… но он давно не работает.
— А можно узнать почему?
— Как почему? — она даже немного обиделась. — Ведь сейчас все школы закрыты на каникулы.
— А что, помимо школьников никто музеем не интересуется?
— Ну… — она немного замялась, — приходите через полчаса или… лучше через час.
Ничего не поделаешь, нам предстояло целый час провести на ошпаренных жарою петербургских улицах, где ни присесть, ни укрыться в теньке было невозможно. Как объяснили петербуржцы, все скамейки и лавочки давно убрали с улиц и дворов, дабы никто на них не зарился и не пытался пополнить свой мебельный гарнитур за государственный счет. Впрочем, не оказалось на красивых и стройных улицах и проспектах великого города и урн для мусора. Видимо, по тем же причинам и во избежание возможных терактов. Войдешь в ближайший петербургский двор с желанием отдышаться от зноя и попадаешь в каменный мешок, где нет ни деревца, ни травинки, ни песочницы или качелей… И скорее бежишь оттуда, спотыкаясь о мешки с мусором, сваленные в кучу под аркой. И еще хорошо, что эти “продукты жизнедеятельности” находятся в полиэтиленовых мешках (ближе к центру), а на исторических окраинах или Васильевском острове — прямо так, в кучах со зловонием и испарениями и всякой хвостатой нечистью. Увы, не позаботилось царское правительство об устройстве в роскошных столичных домах мусоропроводов. А совсем недавно убрали со дворов и контейнеры, и теперь приходится жителям города каждый день вечером покорно выстраиваться в очередь со своими помойными ведрами и мешками в ожидании уборочной машины и потом самим бросать в кузов эти отходы. А водитель стоит в сторонке, покуривает и снисходительно поглядывает на пожилых дам в халатах, пенсионерок, блокадниц… Мужчин в этих очередях я не обнаружил. Говорят, что такую систему придумал Яковлев.
Лицо Петербурга искажено Интернетом.
(Из газеты “Деловой Петербург”)
— Так это вы скандалили внизу? — встретила нас на втором этаже музея интеллигентная женщина, по-видимому, старший научный сотрудник.
— Мы не скандалили, а просто хотели узнать…
Быстро поняв, в чем дело, она пообещала открыть двери музея, а пока предложила ознакомиться с Пушкинской выставкой.
Выставка эта, подготовленная на основе фондов музея, удивила нас обилием интересного материала, подчас уникального — подлинные документы: записи о рождении и крещении Пушкина, о венчании поэта с первой московской красавицей; мемориальные вещи из собрания парижского коллекционера Онегина, картины из собрания князя С.С. Абамелик-Лазарева, фотографии, дагеротипы К. Брюллова, Ф. Толстого, Б. Модзалевского… Но очень мешала рассматривать все эти уникальные экспонаты смотрительница-пенсионерка, небольшого роста, с мясистым красным лицом и настырными глазами-буравчиками. На ногах у нее были огромные вязаные тапочки, больше похожие на валенки. Она все время лезла к нам с комментариями, путая при этом имена, факты, даты и делая упор на любовных похождениях Пушкина.
— Вот, обратите внимание, княгиня Голицына, по прозвищу графиня Ноктюрн. Гадалка предсказала ей…
— Прошу вас, не надо, — взмолилась моя жена, — мы знаем эту историю, тем более что под портретом написано, что это княгиня Воронцова.
— Разве? — она поднесла нос к табличке. — Странно, действительно Воронцова… Значит, Голицына где-то рядом… Но вы наверняка не знаете, что ответил ей приехавший в Петербург французский писатель Александр Дюма, автор “Трех мушкетеров” и “Графа…”.
— Мы вас умоляем… не надо… это знает каждый школьник…
— Когда княгиня пригласила посетить ее ночью, — как бы не слыша наших протестов, продолжала смотрительница, — он ей сказал: “Сударыня, у нас во Франции ночью посещают только дам легкого поведения!” А! Каково? — она торжественно засмеялась, победоносно взглянув на нас.
С большим трудом, но все же мы сумели отстранить со своего пути въедливую старушку и, облегченно вздохнув, вышли в прохладный зал, стены которого были увешаны портретами писателей XVIII века.
Заведующую отделом, суховатая дама среднего возраста, любезно согласилась открыть нам двери, где размешались постоянные экспонаты Литературного музея. Сначала она хотела только показать нам, на что обратить особое внимание, но потом увлеклась и, почувствовав в нас любителей русской словесности (особенно после того, как я осторожно поправил ее, — она назвала Хомякова Хомутовым и спутала портреты Фонвизина с портретом Сумарокова), прошла вместе с нами все залы. От нее мы узнали много любопытных вещей: что Гончаров был ипохондриков с явно выраженной манией преследования (он обвинил многих своих друзей-писателей в плагиате), Л.Н. Толстой — гомосексуалистом… Выше всех она ставила Леонида Андреева. “Я замирала от ужаса, когда читала “Красный смех”. Для меня он выше Достоевского”. Она показала нам все, что только возможно, водила по фондам, где с высоких шкафов удивленно взирали на нас бесконечные бюсты прославленных литераторов, а в небольшом лекционном зале стояли другие их изваяния, признать в которых того или иного поэта или прозаика было делом весьма затруднительным. Только после второй попытки я признал в одном из бюстов В.Г. Короленко. “Когда здесь проходят какие-нибудь лекции или семинары, — улыбнулась она, — слушатели не столько внимают докладчику, сколько гадают, кого пытался скульптор изобразить…”
Жареная свинина с рыбным вкусом.
(Из меню кафе “Ампир” на Садовой)
Следов только что прошедшего пушкинского юбилея в Санкт-Петербурге мы заметили мало. В отличие от Москвы, где чуть ли не на каждом шагу нас преследовал “арабский профиль” с выпяченными губами. Нельзя было даже спокойно купить мороженого, чтобы не встретиться с ним взглядом, в котором я порой красноречиво читал немой вопрос: за что? Я уж не говорю о новоявленных, с явными признаками дилетантства скульптурах в районе Арбата и бесконечных цитатах, в которых моя жена-учительница русского языка то и дело находила орфографические ошибки. А позабавившие всю московскую интеллигенцию крылатые “пушкинские” выражения (“Средь шумного бала” А.К. Толстого, “Я лиру посвятил народу своему” Некрасова, “Ты жива еще, моя старушка” Есенина)! Ну что же, мы ведь давно уже признали, что Пушкин — это наше всё! И баста!
В Питере не было такой вакханалии. Даже могилу няни Пушкина не смогли обнаружить на Смоленском кладбище, хотя и повесили у входа мемориальную доску. Да улицу Пушкина городские власти решили как-то отметить и не нашли ничего лучшего, как приписать к нумерации домов по одному пушкинскому произведению. Так, например, в доме № 20 обитала капитанская дочка, а в доме № 22 жил станционный смотритель, далее шли “Евгений Онегин” и “Повести Белкина”, а сразу же за ними “Метель”. Приятно было увидеть на одном из домов подпись “Дубровский”, учитывая, что герой этой повести сжег свой дом.
А вот мемориальные доски на домах, где бывал Пушкин, городские власти пожадничали поставить. Ни на Садовой, в доме № 20, где у Крылова бывал поэт, ни в доме № 97 на Фонтанке, где Пушкин познакомился с Анной Керн у Олениных, ни в Аничковом дворце, где камер-юнкер Пушкин должен был присутствовать на балах со своей красавицей женой, ни возле бывшей Донской слободы, где в доме № 92 по набережной Фонтанки у своих родителей в мае 1827 года, сразу после возвращения из ссылки, бывал Пушкин, ни в доме № 5 по Пантелеймоновской улице, где Пушкин завершил работу над “Медным всадником” и ходил пешком гулять в Летний сад, ни на Английской набережной, в Коллегии иностранных дел, куда он был определен после окончания Лицея…
Неповторимые свадебные наряды! Студентам — скидки!
(Реклама на стекле в вагоне метро)
Александринский театр к юбилею Пушкина подготовил постановку “Бориса Годунова”. Мы спокойно купили билеты по 12 р. (В Мариинском театре самые дешевые билеты стоили 10 у.е.) Зрителей было немало, даже с верхних ярусов кто-то выглядывал, оттуда время от времени на головы сидящих в партере что-то падало.
Режиссер Арсений Сагальчик, не мудрствуя, видимо, лукаво и следуя модной новаторской традиции, поместил на сцене какое-то странное сооружение в виде лежащего креста, на который то взбирались, то прыгали актеры, одетые в костюмы XVII века. Исторический антураж поддерживался колокольным звоном и вспыхивающими то там, то тут свечами. И все это происходило на фоне предельно обнаженных кулис и колосников (видимо, намек на то, что Пушкин сам был “почетный гражданин кулис”). Борис Годунов был наголо брит, как татарин, и без какого-либо намека на растительность в области рта и подбородка. Гришка Отрепьев очень напоминал современного молодого человека — с жидким голосом, мелок, вертляв…
Все действующие лица находились в постоянном броуновском движении, меняя мизансцены с каждой репликой, они то вскакивали на крест, то прыгали с него, порой совершая сложные кульбиты. Видимо, режиссеру хотелось как-то развлечь зрителя, чтобы он не заснул на “скучном” пушкинском тексте. Польские сцены смотрелись лучше, в особенности танцы (композитор Борис Тищенко в них потягался с Мусоргским). Фонтан, естественно, был настоящий, а вся сцена “У фонтана” была решена в современном стиле — так договариваются о выгодной коммерческой сделке два молодых предпринимателя. Порою пушкинский текст, знакомый с детства, воспринимался как новый малоизвестного драматурга. Весь спектакль уложили в две части (правда, на вторую часть мы не остались).
А на другой день мы пошли в Театральный музей. Конечно, и он бы мог к юбилею поэта порадовать всех пушкинской выставкой — материала для экспонатов, связанных с именами Семеновой, Яковлева, Катенина, Шаховского, набралось бы немало. Но, увы, дирекция музея не захотела осложнять себе жизнь лишними хлопотами. Только первый зал, где до революции была приемная директора императорских театров Всеволожского, оставил хорошее впечатление — подлинные вещи Комиссаржевской и Савиной, а в других залах в основном одни фотографии, обзор истории русского театра с XVIII века с расчетом на школьника, неофита, один ликбез. А ведь сколько, наверное, хранится у них в запасниках материалов и о Варламове, Давыдове, Монахове, Яворской… В Санк-Петербурге интересно смотреть подлинные реликвии петербургских театров, а не вспоминать основные вехи нашей истории, включая и Художественный и Малый театры. Поэтому подобные музеи, кроме школьников с экскурсиями, никто не посещает, а музеи-квартиры Пушкина, Блока, Достоевского, Некрасова посещаются охотно. Жаль, что не создан музей-квартира Гончарова на Моховой, а ведь для этого имеется и хорошо сохранившийся дом, и мебель… Неплохо бы вернуть к жизни и Башню Вяч. Иванова на Таврической, и квартиру Мережковских в доме Мурузи на Литейном. Петербург полон еще не выявленных сокровищ. А мы, ленивые и нелюбопытные…
Вход членам НАТО категорически воспрещен!
(Объявление на двери кафе в Стрельне)
19 и 20 июня в городе Пушкине (Царском Селе) был организован карнавал в честь 200-летия поэта. К сожалению, мы на него не попали, но буквально через два дня были там и слышали отзывы. В основном — жуткие. “И это надо же! Устроить в честь юбилея Пушкина такую оргию!” — это мнение директора гимназии имени А. Ахматовой. Его поддержал и основатель ахматовского музея в том же доме Сергей Иванович Сенин. “Зачем, — удивлялись они, — перенимать у западных стран их карнавалы, слепо копировать их традиции?!” — “Да, шуму и треску в нашем городе было очень много, а пьяных — и того больше, особенно на центральной площади, около памятника Ленину”, — рассказали нам сотрудники Краеведческого музея. От них мы узнали также, что памятник Ленину поставлен на месте центрального городского собора, взорванного большевиками в 30-е годы. Под ним в оставшихся нетронутыми склепах собора лежат останки первого градоначальника Царского Села Захаржевского, прозванного “одноногим дьяволом” (он потерял в доме 1812 года ногу). Захаржевский фактически создал город с регулярной планировкой улиц и площадей, от которых сейчас остались одни фрагменты с торговыми рядами. А рядом с ним в 1918 году похоронили священника Иоанна, не побоявшегося отслужить панихиду по расстрелянной царской семье и отказавшегося отдать большевикам церковные ценности. (Он был растерзан прямо во время молебна.)
Минувшая война, к сожалению, не пощадила ни дома Гумилева, ни дома Ахматовой. Не остались гимназии, где они учились, и сейчас в бывшей Мариинской женской гимназии (ныне здесь находится Царскосельская гимназия искусств) создан музей Анны Ахматовой, основу экспозиции которого составляет коллекция известного царскосельского краеведа, почетного гражданина города Пушкина С.Д. Умникова (он скончался в прошлом году в 90-летнем возрасте и завещал свою коллекцию городу).
А на месте взорванной церкви, рядом с памятником Ленина, поставлен огромный крест. И вот “все смешалось в доме Облонских”: первый большевик и первый царскосельский градоначальник, большевистские символы и церковный крест, 200-летие Пушкина и пьяные оргии на карнавале…
Мойка нового поколения.
(реклама на Лиговском проспекте)
Недалеко от Московского вокзала, на улице Революции, во дворике современной женской гимназии (в этом огромном здании до 1917 года был институт благородных девиц, что-то вроде второго Смольного) я неожиданно обнаружил памятник Ахматовой, сделанный из гранита. Скрестив на груди руки, она печально смотрит куда-то в сторону. По неистребимой совдеповской привычке я вначале подумал, что это памятник Ульяне Громовой, именем которой назван переулок, упирающийся как раз в то место на улице Революции, где расположен памятник, стоящий в профиль к улице. И снова голова кружится от экзотического коктейля из благородных девиц, комсомолки Ульяны Громовой, отдавшей свою молодую жизнь за неизвестно какие партийные идеалы, и царящего над всем этим прекрасного памятника одного из лучших наших поэтов ХХ века (добавьте сюда по вкусу шедевры городской рекламы, развешанной в метро, на уличных стендах: “Фестиваль сантехники”, “Москитная сетка — в подарок”, “Английские ноги…”).
И в то же время появляются новые музеи, о которых мы раньше и не мечтали. Рафинированный эстетский музей В. Набокова на Б. Морской — все здесь предупредительны, внимательны друг к другу, разговаривают вполголоса, устраивают набоковские чтения, приуроченные к 100-й годовщине великого писателя. И входная плата здесь вполне демократическая, доступная — 5 рублей, пенсионерам — бесплатно.
Симпатичный музей Зощенко — на третьем этаже в большом коммунальном доме между двух Конюшенных улиц. Здесь все как было при жизни Михаила Михайловича: плохо закрывающийся лифт, запах кошачей мочи в подъезде, протекающий потолок в туалете… “Зощенко будет пользоваться у нас популярностью до тех пор, пока будут на Руси хамы! — убежденно говорит нам смотрительница-экскурсовод. — Вот и сейчас, я сегодня ходила на верхний этаж и интересовалась, когда же там починят водопровод. А сосед мне ответил, что льет не он, а этажом выше. “А как же вы терпите это?” — удивилась я. “А я, знаете ли, хожу в туалет… с зонтиком”. Все по-зощенковски. Выкрасили к открытию музея подъезд, но только до третьего этажа…”
…Выходим из прохладного подъезда на душную от жары Малую Конюшенную улицу, превращенную в пешеходную зону. В том месте, где она впадает в Невский, совсем недавно поставили хороший памятник Гоголю. Вообще новые памятники в Питере куда интереснее и художественнее московских. Помимо Пушкина, Гоголя и Ахматовой очень интересен памятник Петру I в Петропавловской крепости скульптора Шемякина. Целый день около него толпится удивленный народ. Одни смотрят молча и неодобрительно качают головами, другие — плюются и тут же уходят, третьи, в основном молодежи, все нипочем: залезают к Петру на колени и фотографируются — колени и голова Петра отполированы от их многочисленных прикосновений до блеска. Никакой охраны не видно. А на той же Малой Конюшенной, только в ее конце, мы с большим удивлением обнаружили памятник… городовому, поставленному здесь временно для выяснения отношения к нему петербуржцев. Эту скульптуру бдительно охраняет милиционер.
Скидка на билет — 4%, в дни рождений — до 7%.
(Кинотеатр “Родина”)
Новодевичье кладбище менее известно путешественникам, чем Лазаревское в Александро-Невской лавре или Литературные мостки — на Волковом. (Кстати, там уже приготовили могилу для Ильича рядом с могилой его матери, и экзотически выглядевший могильщик — седая борода, усы и волосы, выбивающиеся из-под туристской кепочки, — заговорщицки подмигнул мне и сказал всего лишь одно слово: “Ждем-с!”) Оно расположено далеко от центра, на Московском проспекте, 100 при Новодевичьем монастыре, который нынче отдан церкви. И хотя какие-то учреждения и гаражи еще остались в некоторых монастырских зданиях, около которых валяются разбитые ящики, мусор и пустые бутылки, но в самом отреставрированном храме уже идут богослужения и несколько пожилых монахинь деловито пересекают чистый двор около собора.
Прямо за воротами кладбища на большом стенде — перечень могил знаменитых людей. Их около 200, среди них — имена Ф.И. Тютчева, Н.А. Некрасова, Аполлона Майкова, Константина Случевского, а также С. Боткина, К. Варламова, М. Врубеля… Сейчас дирекция этого кладбища отказалась от идеи создания здесь некрополя по примеру Литературных мостков, а решила создать действующий погост и продавать места за большие деньги на месте брошенных могил. С этой целью они проводят перерегистрацию захоронений. “Родственники похороненных здесь людей сами стали потихоньку умирать, — с грустью рассказывает нам пожилая женщина-смотрительница. — Если раньше, десять лет назад, когда мы проводили предыдущую перерегистрацию, было около двух с половиной тысяч могил, у которых нашлись родственники, то теперь их осталось всего двести пятьдесят, в десять раз меньше…” Эти слова подтвердил и молодой могильщик с тачкой:
— Оставим всего двести пятьдесят-триста могил, а остальные снесем…
— Как снесете? — удивился я… — Даже склепы?..
— Ну… некоторые наиболее интересные склепы, конечно, оставим, а остальные ликвидируем.
— А, извините, кто это будет определять?
— Как кто? Конечно, мы, ведь кладбище будет коммерческим…
Я тут же представил себе, как рядом с могилой Тютчева будет торчать золоченый памятник какому-нибудь вору-авторитету уголовного мира, убитому в бандитской разборке. А рядом с могилой Некрасова “красоваться” постамент генералу от КГБ…
Узнали мы также о том, что кладбище не охраняется и что предприимчивые дельцы и ворюги регулярно уносят с собой мраморные кресты, плиты и таблички из цветного металла. Роются они также и в самих могилах в поисках золота, драгметаллов, украшений, орденов… Так, с могилы М. Врубеля совсем недавно утащили скульптуру ангела, и теперь на огромной мраморной плите ничего нет, кроме надписи. Она напоминает какой-то броневик без башни.
— Тут недавно, — продолжает молодой могильщик, — работали археологи. И представляете, в могиле барона Розена нашли несколько слитков серебра, общим весом двенадцать килограмм. Наверное, этот клад закопали его наследники, удирая за границу…
Мы направляемся к выходу. Недалеко от могилы К. Варламова работают студенты — у них здесь, на кладбище, практика по составлению земельных кадастров. Три симпатичные девушки, то громко смеющиеся, то притворно вскрикивающие, и развлекающие их двое юношей. Они сканируют могильные надписи. Мы спрашиваем их, видели ли они могилу Врубеля, но по их смущенному виду понимаем, что не видели, да, наверное, и не знают, кто такой Врубель… “И такие симпатичные ребята, — думал я, — вскоре будут решать судьбу великого города… Хорошо еще, что они знают, кто такие были Некрасов и Тютчев…”
ЛОГОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СТРАСТИ
Андрей Зорин
ПОСЛЕ БАЛА СЛУЧАЙНО…
Похоже, что миновавший пушкинский юбилей не понравился никому. Трудно даже припомнить событие последнего времени, вызвавшее столь единодушный резонанс. Одни говорили о торжествах с праведным негодованием, другие — с презрительной иронией, третьи — с цинической снисходительностью, но в сухом остатке неизменно оставалось одно: великого поэта очередной раз грубо и бездарно опошлили. Одобрительные отзывы о той или иной книге, выставке, телепередаче, появившейся в рамках торжеств, почти неизменно содержали дежурное противопоставление этой частной удачи общему безобразию. Даже сами участники проектов говорили о своей деятельности с какими-то оправдательными интонациями в духе пресловутой мудрости о паршивой овце. Несколько дней назад в дни Московского кинофестиваля известный режиссер, нашпиговавший свою картину цитатами и квазицитатами из Пушкина, с негодованием отверг предположение, что его работа имеет отношение к юбилею. По его словам, вписываться в юбилейную программу было бы “полным идиотизмом”.
Конечно, наше культурное сообщество на шармачка не возьмешь, и оно, с одной стороны, не хочет благословить ничего во всей природе, а с другой — твердо знает, что все христопродавцы, один только и есть порядочный человек прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья. Однако обычно известный плюрализм мнений встречается и в этой среде, и столь редкостный консенсус, сложившийся вокруг пушкинских празднеств, кажется, свидетельствует о том, что они задели чувствительные струны интеллигентской души.
Я помню, как в свое время на заре “перестройки” некоторые мои друзья болезненно восприняли легальную публикацию массовыми тиражами особенно дорогих нам самиздатовских текстов. “Как будто твои личные письма печатают”, — пожаловалась мне одна моя добрая приятельница. Разделить этот пафос я не мог ни в малейшей степени ни тогда, ни позднее, но, по крайней мере, в нем был известный резон. Символические ценности, длительное время составлявшие достояние одной корпоративной группы, были в сущности национализированы. В ходе праздничных мероприятий можно было видеть, как примерно те же психологические механизмы развертывались вокруг Пушкина.
Лев Рубинштейн проницательно заметил, что в сакраментальной формуле “Пушкин — наше все” ударение можно делать как на третьем, так и на втором слове. В яростном отстаивании “нашего”, “моего” и прочего Пушкина на фоне всей истории его официальной канонизации есть что-то по-человечески трогательное. И все же лозунг “не лезьте к Пушкину с грязными лапами”, читавшийся за бесконечными инвективами по поводу юбилейного психоза, отличается иррациональностью, граничащей с абсурдом. Действительно, благодаря советской цензуре Мандельштама, Хармса или Венедикта Ерофеева вышеозначенными лапами пару десятилетий никто не трогал. Но уж к Пушкину лезли, лезут и будут лезть всегда. Другой вопрос, какие следы остаются на бронзе памятника после этих прикосновений.
Надо сказать, что при всем традиционном отсутствии чувства меры, а часто и вкуса, миновавший юбилей получился забавным, изобретательным и почти полностью лишенным напыщенной торжественности, угрюмой многозначительности и тоталитарного пафоса, неизменно сопутствующих нашему обращению с великими именами. На мой взгляд, он удался сверх всякого разумного ожидания. Пожалуй, впервые за более чем вековую историю пушкинских праздников, не исключая мероприятий 1881 года с исторической речью Достоевского, герой дня выглядел по-настоящему обаятельным, насколько это, конечно, вообще возможно при подобного рода обстоятельствах.
Культурные мифы, которые мы строим и в которых живем, не возникают сами по себе в процессе нашего спонтанного диалога с тенями прошлого. Они вбирают в себя преднайденные практики мифологизации. В особенности это справедливо относительно любых массовых ритуалов, всегда возобновляющих историческую память об аналогичных действах, даже если те происходили за рамками непосредственного жизненного опыта большинства участников. Подобно тому, как недавние празднования 850-летия Москвы соотносились с 800-летним юбилеем 1947 года, так и нынешние пушкинские дни могли восприниматься только на фоне торжеств 1937-го и, несколько в меньшей степени, 1949 годов.
В прелестной рекламе шоколадного батончика “Твикс” мифология 1937 года была открыто спародирована. Молодой человек, получивший бюст Пушкина за удачную стрельбу в тире, на мгновение ставит его, чтобы “сделать паузу”, на колонну в парке, неожиданно замечает, что бюсту отдает честь караул суворовцев и ему приходит поклониться чета новобрачных в свадебных нарядах. Однако на обратной стороне внезапно возникшего монумента боевой славы оказываются выцарапаны гвоздем слоган “Твикса”, сердце и подпись “Наташа” (в других вариантах “Маша” и “Надя”). Так возникает столкновение официального и частного, прошлого (тир, ворошиловский стрелок, награжденный бюстом, ретрокостюмы персонажей ролика) и современного (“Твикс”) Пушкина. Самый жанр иронического рекламного клипа с несомненностью свидетельствует, за кем здесь остается победа.
Одной из примет бурной деофициализации пушкинского культа стало обилие ошибок и накладок. Авторы плаката, на котором Пушкину была косвенно приписана строка “Средь шумного бала”, не слишком убедительно пытались объяснить общественности, что так и было задумано. Вне зависимости от того, насколько они соответствовали действительности, своя логика в этом промахе несомненно присутствовала. Моя ученица уверяла меня, что видела аналогичный плакат со строкой “Белеет парус одинокий”, а сам я приобрел в пушкинском шоколадном наборе большую конфету “Любимая скамейка” с яснополянским видом на обертке. Подобного рода накладки свидетельствовали не только о благословенном отсутствии мобилизованных властью групп буржуазных спецов, призванных контролировать каждый шаг, но и об очертаниях того мифологического пространства, в котором Пушкин безусловно отвечает за всю русскую литературу и является автором всех ее сочинений. Такого рода представления давно отражались на страницах альбомов и рукописных сборников, где Пушкину приписывались тысячи и тысячи стихотворений скабрезного и нескабрезного содержания. В знаменитом анекдоте о том, кто написал “Муму”, они были откристаллизованы до афористической четкости, однако впервые им было дозволено проявиться в ходе официальных торжеств.
Стихия ошибок, курьезов, полуподсознательных признаний проникала и в, казалось бы, полностью закрытую для нее сферу государственных церемоний. Перевирая слова, цитировал “Осень” 6 июня премьер-министр Степашин, завершивший свой пушкинский маршрут почему-то в Тригорском. Но выразительней всех был, как это и положено ему по должности, президент, признавшийся в ходе вручения наград деятелям культуры, что, почитав накануне ночью Пушкина, он убедился, что это очень сложно, в то время как, читая его в первом классе, он был убежден, что там все просто. Не хочется поддаваться легкой возможности поострить на ту тему, что за последние шестьдесят лет Ельцин не заглядывал в Пушкина, тем паче, что это почти наверняка не так. Любопытней, что в первом классе наш президент учился где-то сразу же после юбилея 1937 года, и в этой перспективе эволюция образа Пушкина между двух годовщин приобретает отчасти символическое звучание.
Интересно, что на обоих новых памятниках Пушкину, открытых в Москве, он изображен вместе с Натальей Николаевной. Памятники, как и следовало ожидать, удались не слишком, хотя по сравнению, скажем, с Достоевским, Жуковым или Петром I и тот и другой просто шедевры, но характерно, что сегодняшняя практика монументального строительства востребовала образ Пушкина-семьянина. Накануне юбилея я увидел по телевизору, как прохожие возмущались, что скульптор изваял Пушкина и его жену одного роста. “Каждый знает, протестовали они в телекамеру, — что Александр Сергеевич был ниже Натальи Николаевны”. В самом деле, зачем искажать историю и лакировать образ великого поэта? Кончились эти времена.
Лет десять тому назад был снят фильм Ю. Мамина “Бакенбарды”. В нем культ Пушкина был описан как новая тоталитарная доктрина, приходящая на смену отживающему свой срок коммунизму. Скульпторы переделывали в Пушкина невостребованные статуи Ленина, а молодые фаны Александра Сергеевича сплачивались в военизированные группы, терроризировавшие оппонентов и подвергавшие телесным наказаниям тех, кто ошибался при цитировании. Чуть огрубляя и осерьезнивая остроумную комедию, можно сказать, что она предсказывала культурное и политическое повторение 1937 года, когда именно Пушкин стал эмблематическим знаком осуществляемого идеологического поворота к великодержавному национализму. Похоже, мы уже можем сказать, что это пророчество не оправдалось.
Конечно, вовсе без идей национальной исключительности все же не обошлось, хотя звучали они не в имперско-мессианской аранжировке, опробованной Достоевским в 1881 году и мощно оформленной Сталиным в 1937-м, а, скорее, в боязливых мотивах культурного изоляционизма и непостижимости русской души. В отзывах на английский фильм “Евгений Онегин” настойчиво повторялось, что его создатели не поняли духа бессмертного романа и варварски исказили творение народного гения. Честно признаюсь, что фильма я не видел, но вполне очевидно, что подобного рода искажение при инокультурной экранизации и неизбежно, и необходимо. В некотором смысле способность подвергаться подобным процедурам и определяет культурную значимость того или иного явления. Сегодня, когда мы тяжело переживаем общий упадок интереса к русской культуре, едва ли стоит столь болезненно реагировать на любое проявление такого интереса. Однако эти мелкие невротические проявления вовсе не определяли лица праздника, скорее отмеченного жизнерадостно-простоватым ощущением собственной культурной полноценности.
Безусловно, одним из самых ярких проектов всего юбилея стало коллективное телечтение “Евгения Онегина”, когда сотням людей, а в некотором символическом измерении и каждому носителю русского языка дали возможность побыть с Пушкиным на дружеской ноге. Многочасовой телетекст, накапливавшийся на протяжении нескольких месяцев, показали нон-стоп в последнюю ночь перед двухсотлетием. Было видно, что работало несколько разных съемочных групп, и соответственно чтение получилось неравноценным — не все фрагменты романа удались создателям в равной мере. И все же смотреть это зрелище было захватывающе интересно — сегодняшняя Россия говорила о себе пушкинскими словами. И Александр Сергеевич снова не подкачал, в который раз дав возможность своей стране выглядеть достойно.
И все же нельзя не задуматься об опасностях этой, грубо говоря, национальной хлестаковщины. Нам, конечно, не впервой приподнимать себя за счет Пушкина. Но не опускаем ли мы таким образом поэта до своего уровня, не профанируем ли его трагическую судьбу и его творчество? Не вредят ли в конечном счете подобные торжества пушкинской жизни в веках?
Прежде чем отвечать на эти вопросы, стоит со всей отчетливостью поставить еще один. Хотим ли мы, чтобы Пушкина помнили все, или мы бы предпочли, чтобы он остался достоянием культурного сообщества, а то и узкого круга профессионалов? Не стану утверждать, что “демократический выбор” ответа на этот вопрос является единственно возможным, но если все же его делать, то стоит осознать, что дистиллированного бессмертия не бывает. Конечно, массовые торжества, которые принято устраивать на нашей родине, с неизбежностью вызывают ответную волну анекдотов и пародий. Так, коммунисты, отпраздновав в 1970 году столетие Ленина, навсегда покончили с созданным ими ленинским культом. Но Пушкин, слава богу, не Ленин и вполне способен постоять за себя. Ему доводилось становиться героем таких анекдотов, что Ленину со Сталиным и не снилось, и с него все как с гуся вода. Похоже, что историческая фигура, вокруг которой может существовать национальный консенсус, сегодня необходима, и другой кандидатуры на это место у нас нет. Как говорили в последнюю президентскую кампанию, “сердцем Россия за Пушкина”.
Юбилейные торжества 1999 года дали нам Пушкина конца второго тысячелетия. Он получился веселым, домашним, ярким, нарядным, избыточным, назойливым, чуть пошловатым. Пожалуй, это идеализированный автопортрет сегодняшней российской демократии. Из тех Пушкиных, которых видела Россия, этот далеко не худший. Если мы хотим, чтобы следующий был лучше, надо поработать. Прежде всего — над собой. Пушкин за нас этого не сделает.