или Беллетризованные впечатления москвича о Санкт-Петербурге
Владислав Матусевич
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 1999
Владислав Матусевич
“Фестиваль сантехники”
(или беллетризованные впечатления москвича о Санкт-Петербурге в дни пушкинского юбилея)
В каждом
из нас
есть капля
святого!Реклама
газированной воды
“Святой источник”Видимо, подражая петербургской знати начала XIX века, ее аристократическим привычкам начинать новый день не раньше полудня, поближе к выстрелу пушки из Петропавловской крепости (хорошо еще, что не как Евгений Онегин), многие петербургские музеи и выставки, кроме Эрмитажа и Русского музея, открываются не спеша, в 11 часов, некоторые из них имеют два выходных дня, да еще в придачу — последнюю среду месяца (и это в разгар туристского сезона!). А мы в аккурат приехали в Северную Пальмиру в последнюю декаду июня и все время натыкались на эту “среду” или вообще на наглухо запертые двери без объяснений каких бы то ни было причин. К тому же все “крепко устали от пушкинских торжеств”, как объяснила нам в Пушкинском Доме АН дежурная-пенсионерка. Мы обнаружили ее за огромным столом в прохладном зале вестибюля, где в прежние времена стояла статуя академика Веселовского, но теперь эту статую почему-то “сослали” в прихожую, поближе к выходным дверям, видимо вместо привратника. Но зато перед зданием появился на постаменте бюст Пушкина работы скульптора Шервуда, созданный еще в XIX веке.
У нас с дежурной состоялся примечательный диалог:
— Вы, наверное, хотите на Пушкинскую выставку? — спросила она.
— Не только на выставку, но и в музей…
— Какой музей? — она удивленно подняла брови.
— Как какой! Литературный… у вас на здании висит доска, где сказано: Литературный музей. Правда, нет никаких указаний на дни и часы работы.
— Ах, музей… но он давно не работает.
— А можно узнать почему?
— Как почему? — она даже немного обиделась. — Ведь сейчас все школы закрыты на каникулы.
— А что, помимо школьников никто музеем не интересуется?
— Ну… — она немного замялась, — приходите через полчаса или… лучше через час.
Ничего не поделаешь, нам предстояло целый час провести на ошпаренных жарою петербургских улицах, где ни присесть, ни укрыться в теньке было невозможно. Как объяснили петербуржцы, все скамейки и лавочки давно убрали с улиц и дворов, дабы никто на них не зарился и не пытался пополнить свой мебельный гарнитур за государственный счет. Впрочем, не оказалось на красивых и стройных улицах и проспектах великого города и урн для мусора. Видимо, по тем же причинам и во избежание возможных терактов. Войдешь в ближайший петербургский двор с желанием отдышаться от зноя и попадаешь в каменный мешок, где нет ни деревца, ни травинки, ни песочницы или качелей… И скорее бежишь оттуда, спотыкаясь о мешки с мусором, сваленные в кучу под аркой. И еще хорошо, что эти “продукты жизнедеятельности” находятся в полиэтиленовых мешках (ближе к центру), а на исторических окраинах или Васильевском острове — прямо так, в кучах со зловонием и испарениями и всякой хвостатой нечистью. Увы, не позаботилось царское правительство об устройстве в роскошных столичных домах мусоропроводов. А совсем недавно убрали со дворов и контейнеры, и теперь приходится жителям города каждый день вечером покорно выстраиваться в очередь со своими помойными ведрами и мешками в ожидании уборочной машины и потом самим бросать в кузов эти отходы. А водитель стоит в сторонке, покуривает и снисходительно поглядывает на пожилых дам в халатах, пенсионерок, блокадниц… Мужчин в этих очередях я не обнаружил. Говорят, что такую систему придумал Яковлев.
Лицо
Петербурга
искажено
Интернетом.Из газеты
“Деловой Петербург”— Так это вы скандалили внизу? — встретила нас на втором этаже музея интеллигентная женщина, по-видимому, старший научный сотрудник.
— Мы не скандалили, а просто хотели узнать…
Быстро поняв, в чем дело, она пообещала открыть двери музея, а пока предложила ознакомиться с Пушкинской выставкой.
Выставка эта, подготовленная на основе фондов музея, удивила нас обилием интересного материала, подчас уникального — подлинные документы: записи о рождении и крещении Пушкина, о венчании поэта с первой московской красавицей; мемориальные вещи из собрания парижского коллекционера Онегина, картины из собрания князя С.С. Абамелик-Лазарева, фотографии, дагеротипы К. Брюллова, Ф. Толстого, Б. Модзалевского… Но очень мешала рассматривать все эти уникальные экспонаты смотрительница-пенсионерка, небольшого роста, с мясистым красным лицом и настырными глазами-буравчиками. На ногах у нее были огромные вязаные тапочки, больше похожие на валенки. Она все время лезла к нам с комментариями, путая при этом имена, факты, даты и делая упор на любовных похождениях Пушкина.
— Вот, обратите внимание, княгиня Голицына, по прозвищу графиня Ноктюрн. Гадалка предсказала ей…
— Прошу вас, не надо, — взмолилась моя жена, — мы знаем эту историю, тем более что под портретом написано, что это княгиня Воронцова.
— Разве? — она поднесла нос к табличке. — Странно, действительно Воронцова… Значит, Голицына где-то рядом… Но вы наверняка не знаете, что ответил ей приехавший в Петербург французский писатель Александр Дюма, автор “Трех мушкетеров” и “Графа…”.
— Мы вас умоляем… не надо… это знает каждый школьник…
— Когда княгиня пригласила посетить ее ночью, — как бы не слыша наших протестов, продолжала смотрительница, — он ей сказал: “Сударыня, у нас во Франции ночью посещают только дам легкого поведения!” А! Каково? — она торжественно засмеялась, победоносно взглянув на нас.
С большим трудом, но все же мы сумели отстранить со своего пути въедливую старушку и, облегченно вздохнув, вышли в прохладный зал, стены которого были увешаны портретами писателей XVIII века.
Заведующую отделом, суховатая дама среднего возраста, любезно согласилась открыть нам двери, где размешались постоянные экспонаты Литературного музея. Сначала она хотела только показать нам, на что обратить особое внимание, но потом увлеклась и, почувствовав в нас любителей русской словесности (особенно после того, как я осторожно поправил ее, — она назвала Хомякова Хомутовым и спутала портреты Фонвизина с портретом Сумарокова), прошла вместе с нами все залы. От нее мы узнали много любопытных вещей: что Гончаров был ипохондриков с явно выраженной манией преследования (он обвинил многих своих друзей-писателей в плагиате), Л.Н. Толстой — гомосексуалистом… Выше всех она ставила Леонида Андреева. “Я замирала от ужаса, когда читала “Красный смех”. Для меня он выше Достоевского”. Она показала нам все, что только возможно, водила по фондам, где с высоких шкафов удивленно взирали на нас бесконечные бюсты прославленных литераторов, а в небольшом лекционном зале стояли другие их изваяния, признать в которых того или иного поэта или прозаика было делом весьма затруднительным. Только после второй попытки я признал в одном из бюстов В.Г. Короленко. “Когда здесь проходят какие-нибудь лекции или семинары, — улыбнулась она, — слушатели не столько внимают докладчику, сколько гадают, кого пытался скульптор изобразить…”
Жареная
свинина
с рыбным
вкусом.Из меню
кафе “Ампир”
на СадовойСледов только что прошедшего пушкинского юбилея в Санкт-Петербурге мы заметили мало. В отличие от Москвы, где чуть ли не на каждом шагу нас преследовал “арабский профиль” с выпяченными губами. Нельзя было даже спокойно купить мороженого, чтобы не встретиться с ним взглядом, в котором я порой красноречиво читал немой вопрос: за что? Я уж не говорю о новоявленных, с явными признаками дилетантства скульптурах в районе Арбата и бесконечных цитатах, в которых моя жена-учительница русского языка то и дело находила орфографические ошибки. А позабавившие всю московскую интеллигенцию крылатые “пушкинские” выражения (“Средь шумного бала” А.К. Толстого, “Я лиру посвятил народу своему” Некрасова, “Ты жива еще, моя старушка” Есенина)! Ну что же, мы ведь давно уже признали, что Пушкин — это наше всё! И баста!
В Питере не было такой вакханалии. Даже могилу няни Пушкина не смогли обнаружить на Смоленском кладбище, хотя и повесили у входа мемориальную доску. Да улицу Пушкина городские власти решили как-то отметить и не нашли ничего лучшего, как приписать к нумерации домов по одному пушкинскому произведению. Так, например, в доме № 20 обитала капитанская дочка, а в доме № 22 жил станционный смотритель, далее шли “Евгений Онегин” и “Повести Белкина”, а сразу же за ними “Метель”. Приятно было увидеть на одном из домов подпись “Дубровский”, учитывая, что герой этой повести сжег свой дом.
А вот мемориальные доски на домах, где бывал Пушкин, городские власти пожадничали поставить. Ни на Садовой, в доме № 20, где у Крылова бывал поэт, ни в доме № 97 на Фонтанке, где Пушкин познакомился с Анной Керн у Олениных, ни в Аничковом дворце, где камер-юнкер Пушкин должен был присутствовать на балах со своей красавицей женой, ни возле бывшей Донской слободы, где в доме № 92 по набережной Фонтанки у своих родителей в мае 1827 года, сразу после возвращения из ссылки, бывал Пушкин, ни в доме № 5 по Пантелеймоновской улице, где Пушкин завершил работу над “Медным всадником” и ходил пешком гулять в Летний сад, ни на Английской набережной, в Коллегии иностранных дел, куда он был определен после окончания Лицея…
Неповторимые
свадебные
наряды!
Студентам —
скидки!Реклама
на стекле
в вагоне метроАлександринский театр к юбилею Пушкина подготовил постановку “Бориса Годунова”. Мы спокойно купили билеты по 12 р. (В Мариинском театре самые дешевые билеты стоили 10 у.е.) Зрителей было немало, даже с верхних ярусов кто-то выглядывал, оттуда время от времени на головы сидящих в партере что-то падало.
Режиссер Арсений Сагальчик, не мудрствуя, видимо, лукаво и следуя модной новаторской традиции, поместил на сцене какое-то странное сооружение в виде лежащего креста, на который то взбирались, то прыгали актеры, одетые в костюмы XVII века. Исторический антураж поддерживался колокольным звоном и вспыхивающими то там, то тут свечами. И все это происходило на фоне предельно обнаженных кулис и колосников (видимо, намек на то, что Пушкин сам был “почетный гражданин кулис”). Борис Годунов был наголо брит, как татарин, и без какого-либо намека на растительность в области рта и подбородка. Гришка Отрепьев очень напоминал современного молодого человека — с жидким голосом, мелок, вертляв…
Все действующие лица находились в постоянном броуновском движении, меняя мизансцены с каждой репликой, они то вскакивали на крест, то прыгали с него, порой совершая сложные кульбиты. Видимо, режиссеру хотелось как-то развлечь зрителя, чтобы он не заснул на “скучном” пушкинском тексте. Польские сцены смотрелись лучше, в особенности танцы (композитор Борис Тищенко в них потягался с Мусоргским). Фонтан, естественно, был настоящий, а вся сцена “У фонтана” была решена в современном стиле — так договариваются о выгодной коммерческой сделке два молодых предпринимателя. Порою пушкинский текст, знакомый с детства, воспринимался как новый малоизвестного драматурга. Весь спектакль уложили в две части (правда, на вторую часть мы не остались).
А на другой день мы пошли в Театральный музей. Конечно, и он бы мог к юбилею поэта порадовать всех пушкинской выставкой — материала для экспонатов, связанных с именами Семеновой, Яковлева, Катенина, Шаховского, набралось бы немало. Но, увы, дирекция музея не захотела осложнять себе жизнь лишними хлопотами. Только первый зал, где до революции была приемная директора императорских театров Всеволожского, оставил хорошее впечатление — подлинные вещи Комиссаржевской и Савиной, а в других залах в основном одни фотографии, обзор истории русского театра с XVIII века с расчетом на школьника, неофита, один ликбез. А ведь сколько, наверное, хранится у них в запасниках материалов и о Варламове, Давыдове, Монахове, Яворской… В Санк-Петербурге интересно смотреть подлинные реликвии петербургских театров, а не вспоминать основные вехи нашей истории, включая и Художественный и Малый театры. Поэтому подобные музеи, кроме школьников с экскурсиями, никто не посещает, а музеи-квартиры Пушкина, Блока, Достоевского, Некрасова посещаются охотно. Жаль, что не создан музей-квартира Гончарова на Моховой, а ведь для этого имеется и хорошо сохранившийся дом, и мебель… Неплохо бы вернуть к жизни и Башню Вяч. Иванова на Таврической, и квартиру Мережковских в доме Мурузи на Литейном. Петербург полон еще не выявленных сокровищ. А мы, ленивые и нелюбопытные…
Вход
членам НАТО
категорически
воспрещен!Объявление
на двери кафе
в Стрельне19 и 20 июня в городе Пушкине (Царском Селе) был организован карнавал в честь 200-летия поэта. К сожалению, мы на него не попали, но буквально через два дня были там и слышали отзывы. В основном — жуткие. “И это надо же! Устроить в честь юбилея Пушкина такую оргию!” — это мнение директора гимназии имени А. Ахматовой. Его поддержал и основатель ахматовского музея в том же доме Сергей Иванович Сенин. “Зачем, — удивлялись они, — перенимать у западных стран их карнавалы, слепо копировать их традиции?!” — “Да, шуму и треску в нашем городе было очень много, а пьяных — и того больше, особенно на центральной площади, около памятника Ленину”, — рассказали нам сотрудники Краеведческого музея. От них мы узнали также, что памятник Ленину поставлен на месте центрального городского собора, взорванного большевиками в 30-е годы. Под ним в оставшихся нетронутыми склепах собора лежат останки первого градоначальника Царского Села Захаржевского, прозванного “одноногим дьяволом” (он потерял в доме 1812 года ногу). Захаржевский фактически создал город с регулярной планировкой улиц и площадей, от которых сейчас остались одни фрагменты с торговыми рядами. А рядом с ним в 1918 году похоронили священника Иоанна, не побоявшегося отслужить панихиду по расстрелянной царской семье и отказавшегося отдать большевикам церковные ценности. (Он был растерзан прямо во время молебна.)
Минувшая война, к сожалению, не пощадила ни дома Гумилева, ни дома Ахматовой. Не остались гимназии, где они учились, и сейчас в бывшей Мариинской женской гимназии (ныне здесь находится Царскосельская гимназия искусств) создан музей Анны Ахматовой, основу экспозиции которого составляет коллекция известного царскосельского краеведа, почетного гражданина города Пушкина С.Д. Умникова (он скончался в прошлом году в 90-летнем возрасте и завещал свою коллекцию городу).
А на месте взорванной церкви, рядом с памятником Ленина, поставлен огромный крест. И вот “все смешалось в доме Облонских”: первый большевик и первый царскосельский градоначальник, большевистские символы и церковный крест, 200-летие Пушкина и пьяные оргии на карнавале…
Мойка
нового
поколения.реклама
на Лиговском
проспектеНедалеко от Московского вокзала, на улице Революции, во дворике современной женской гимназии (в этом огромном здании до 1917 года был институт благородных девиц, что-то вроде второго Смольного) я неожиданно обнаружил памятник Ахматовой, сделанный из гранита. Скрестив на груди руки, она печально смотрит куда-то в сторону. По неистребимой совдеповской привычке я вначале подумал, что это памятник Ульяне Громовой, именем которой назван переулок, упирающийся как раз в то место на улице Революции, где расположен памятник, стоящий в профиль к улице. И снова голова кружится от экзотического коктейля из благородных девиц, комсомолки Ульяны Громовой, отдавшей свою молодую жизнь за неизвестно какие партийные идеалы, и царящего над всем этим прекрасного памятника одного из лучших наших поэтов ХХ века (добавьте сюда по вкусу шедевры городской рекламы, развешанной в метро, на уличных стендах: “Фестиваль сантехники”, “Москитная сетка — в подарок”, “Английские ноги…”).
И в то же время появляются новые музеи, о которых мы раньше и не мечтали. Рафинированный эстетский музей В. Набокова на Б. Морской — все здесь предупредительны, внимательны друг к другу, разговаривают вполголоса, устраивают набоковские чтения, приуроченные к 100-й годовщине великого писателя. И входная плата здесь вполне демократическая, доступная — 5 рублей, пенсионерам — бесплатно.
Симпатичный музей Зощенко — на третьем этаже в большом коммунальном доме между двух Конюшенных улиц. Здесь все как было при жизни Михаила Михайловича: плохо закрывающийся лифт, запах кошачей мочи в подъезде, протекающий потолок в туалете… “Зощенко будет пользоваться у нас популярностью до тех пор, пока будут на Руси хамы! — убежденно говорит нам смотрительница-экскурсовод. — Вот и сейчас, я сегодня ходила на верхний этаж и интересовалась, когда же там починят водопровод. А сосед мне ответил, что льет не он, а этажом выше. “А как же вы терпите это?” — удивилась я. “А я, знаете ли, хожу в туалет… с зонтиком”. Все по-зощенковски. Выкрасили к открытию музея подъезд, но только до третьего этажа…”
…Выходим из прохладного подъезда на душную от жары Малую Конюшенную улицу, превращенную в пешеходную зону. В том месте, где она впадает в Невский, совсем недавно поставили хороший памятник Гоголю. Вообще новые памятники в Питере куда интереснее и художественнее московских. Помимо Пушкина, Гоголя и Ахматовой очень интересен памятник Петру I в Петропавловской крепости скульптора Шемякина. Целый день около него толпится удивленный народ. Одни смотрят молча и неодобрительно качают головами, другие — плюются и тут же уходят, третьи, в основном молодежи, все нипочем: залезают к Петру на колени и фотографируются — колени и голова Петра отполированы от их многочисленных прикосновений до блеска. Никакой охраны не видно. А на той же Малой Конюшенной, только в ее конце, мы с большим удивлением обнаружили памятник… городовому, поставленному здесь временно для выяснения отношения к нему петербуржцев. Эту скульптуру бдительно охраняет милиционер.
Скидка
на билет — 4%,
в дни рождений —
до 7%.Кинотеатр
“Родина”Новодевичье кладбище менее известно путешественникам, чем Лазаревское в Александро-Невской лавре или Литературные мостки — на Волковом. (Кстати, там уже приготовили могилу для Ильича рядом с могилой его матери, и экзотически выглядевший могильщик — седая борода, усы и волосы, выбивающиеся из-под туристской кепочки, — заговорщицки подмигнул мне и сказал всего лишь одно слово: “Ждем-с!”) Оно расположено далеко от центра, на Московском проспекте, 100 при Новодевичьем монастыре, который нынче отдан церкви. И хотя какие-то учреждения и гаражи еще остались в некоторых монастырских зданиях, около которых валяются разбитые ящики, мусор и пустые бутылки, но в самом отреставрированном храме уже идут богослужения и несколько пожилых монахинь деловито пересекают чистый двор около собора.
Прямо за воротами кладбища на большом стенде — перечень могил знаменитых людей. Их около 200, среди них — имена Ф.И. Тютчева, Н.А. Некрасова, Аполлона Майкова, Константина Случевского, а также С. Боткина, К. Варламова, М. Врубеля… Сейчас дирекция этого кладбища отказалась от идеи создания здесь некрополя по примеру Литературных мостков, а решила создать действующий погост и продавать места за большие деньги на месте брошенных могил. С этой целью они проводят перерегистрацию захоронений. “Родственники похороненных здесь людей сами стали потихоньку умирать, — с грустью рассказывает нам пожилая женщина-смотрительница. — Если раньше, десять лет назад, когда мы проводили предыдущую перерегистрацию, было около двух с половиной тысяч могил, у которых нашлись родственники, то теперь их осталось всего двести пятьдесят, в десять раз меньше…” Эти слова подтвердил и молодой могильщик с тачкой:
— Оставим всего двести пятьдесят-триста могил, а остальные снесем…
— Как снесете? — удивился я… — Даже склепы?..
— Ну… некоторые наиболее интересные склепы, конечно, оставим, а остальные ликвидируем.
— А, извините, кто это будет определять?
— Как кто? Конечно, мы, ведь кладбище будет коммерческим…
Я тут же представил себе, как рядом с могилой Тютчева будет торчать золоченый памятник какому-нибудь вору-авторитету уголовного мира, убитому в бандитской разборке. А рядом с могилой Некрасова “красоваться” постамент генералу от КГБ…
Узнали мы также о том, что кладбище не охраняется и что предприимчивые дельцы и ворюги регулярно уносят с собой мраморные кресты, плиты и таблички из цветного металла. Роются они также и в самих могилах в поисках золота, драгметаллов, украшений, орденов… Так, с могилы М. Врубеля совсем недавно утащили скульптуру ангела, и теперь на огромной мраморной плите ничего нет, кроме надписи. Она напоминает какой-то броневик без башни.
— Тут недавно, — продолжает молодой могильщик, — работали археологи. И представляете, в могиле барона Розена нашли несколько слитков серебра, общим весом двенадцать килограмм. Наверное, этот клад закопали его наследники, удирая за границу…
Мы направляемся к выходу. Недалеко от могилы К. Варламова работают студенты — у них здесь, на кладбище, практика по составлению земельных кадастров. Три симпатичные девушки, то громко смеющиеся, то притворно вскрикивающие, и развлекающие их двое юношей. Они сканируют могильные надписи. Мы спрашиваем их, видели ли они могилу Врубеля, но по их смущенному виду понимаем, что не видели, да, наверное, и не знают, кто такой Врубель… “И такие симпатичные ребята, — думал я, — вскоре будут решать судьбу великого города… Хорошо еще, что они знают, кто такие были Некрасов и Тютчев…”