Семен Файбисович
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 1999
Семен Файбисович Секретные материалы Двадцать семь лет назад я делал диплом в Архитектурном институте, и мне очень повезло с руководителем. Георгий Михайлович Орлов был не только добросовестным и мудрым наставником; не только обаятельным, красивым и представительным стариком, но, что особенно важно (чему данная история обязана своим существованием) еще и председателем Союза архитекторов СССР, а также по совместительству председателем Международного Союза архитекторов. Тему диплома я придумал сам: тепличный комплекс-автомат на основе конвейерных технологий. Ну, я увлекся сим прожектерством годом раньше, и преподаватели усиленно склоняли меня сбацать что-нибудь в этом роде и на дипломе.
Когда у меня стали вырисовываться стометровой высоты бетонные арки, заполненные вертикальными стеклянными цилиндрами теплиц, наклонные многоэтажные стеклянные дома-конвейеры и прочие экстраординарные красоты, Георгий Михайлович проникся и предложил привязать проект к Москве: в тот год это было модно. Надо было только выбрать подходящий участок на генплане города, и Жора (так мы звали мэтра между собой) вручил мне записочку к директору Института генплана Москвы с просьбой посодействовать. Тому трудно было отказать в пустячной просьбе своему приятелю, тем более главному начальнику советской и мировой архитектуры, но и посодействовать было не многим легче, потому как генплан Москвы строго засекречен. Да и весь институт — режимный объект, по мастерским и коридорам которого снуют гэбисты и усиленно следят, чтобы никто посторонний ничего не увидел. Единственным помещением, куда им был закрыт свободный доступ, являлся кабинет директора, поэтому меня посадили в кабинете, а сотрудники начали носить туда сверхсекретный генплан пофрагментно. Я старательно калькировал приглянувшиеся места, но при этом успевал и не уставал удивляться увиденному. Например, тому, что знаменитая московская радиально-кольцевая планировочная структура вся посечена какими-то трассами-хордами. Спросил у сотрудника, принесшего очередной подрамник, что это такое, и он ответил: “Ну, это для прохода гусеничной техники”. Я также обратил внимание, что все основные магистрали города обведены, кроме красных полос (красная полоса — линия застройки) еще и желтыми, и опять спросил очередного сотрудника, что это значит. Задавал я эти вопросы оттого, что обалдел и отчасти обнаглел, а они отвечали, видимо, потому, что считали меня хоть и подозрительно молодой, но видимо, очень большой шишкой, раз сижу в кабинете директора, а их ко мне приставили и заставили грубо нарушать режим секретности. Чтобы удовлетворить мой интерес по поводу происхождения желтых полос, сотрудник инстинктивно приблизил свой рот к моему уху и сообщил: “Для прохода гусеничной техники”.
Так я познакомился с основной идеей, заложенной в новый генплан столицы страны победившего социализма, — обеспечить молниеносный транзит танковых колонн. Ее потом начали реализовывать: Новокировский проспект (теперь Сахарова), загадочная трасса от Рижского вокзала к Бакунинской улице и т.п., но почему-то бросили, оставив на память городу никуда не ведущие магистрали. По существу, “широкие и ясные” тупики — памятники идеологии, породившей их, да и вообще ключевой, как становится все более очевидно, здешней затеи: ее этакая топографическая метафора.
Нынче, узнав от не менее компетентных людей, что по всей стране создаются стачкомы, боевые дружины и те же самые кадры, что решали генплан Москвы, снова решают все, я вспомнил помимо этой стародавности более поздний сюжет, связанный с проходом по Москве гусеничной техники: как мы с Тимуром Кибировым 20 августа 91-го защищали демократию. На эскалаторе “Баррикадной” встречные полосы были забиты людьми. Шла непрерывная смена караула. И те, кто разъезжались по домам, и те, кто двигались им на смену, демонстрировали друг другу на вытянутой руке викторию из двух пальцев. Мы долго, старательно и бессмысленно дефилировали вдоль заднего фасада Белого дома. Но не бесцельно: создавали живой щит. Вынесенный на балкон громкоговоритель то и дело сообщал о подходе танков со всех сторон, депутаты загробными голосами прощались по “Эху Москвы” со своими избирателями, ГКЧП уже объявил комендантский час, но еще не пролилась кровь. Моросил холодный дождик, дело было вечером, делать было нечего. Да еще и зябко. У нас с собой была бутылка портвейна “777” и мысль, что самое время употребить все три, постепенно овладела нами. Однако пить на ходу и на виду у всех было как-то неловко: ощущая себя отчасти “Свободой на баррикадах”, все же не хотелось заголять грудь — окружающая атмосфера источала эманацию скорее опрятности предсмертной безгреховности, как после отпевания, чем залихватского французского романтизма. Порыскав глазами, где бы пристроиться, мы отошли к парковой ограде, за кустики. Ага! Мы не одни так чувствовали и действовали: на цоколе ограждения и под кустиками уже отдыхала, приняв различные позы, большая компания пустых бутылок. Мы с чувством отхлебнули, закурили и пошли слоняться дальше. То и дело встречали знакомых художников и поэтов — прямо лимб какой-то — и, поболтав немного или просто поприветствовав друг друга, расходились.
А возле самого Белого дома стоял бравый глашатай и зазывал ополченцев: “Афганцы есть? Ребята, афганцы, подходите, записывайтесь — надо защитить демократию”. Мы не были афганцами и сильно сомневались в собственных способностях помочь делу свободы ратным образом: когда еще только шли по Чистопрудному бульвару, я вдруг занервничал от окружающей пустоты и тревожности и начал судорожно вспоминать, как устроен и работает АКМ — автомат Калашникова модернизированный. Не впрок пошла военная кафедра и лагеря: не вспомнил ничего, кроме гипнотического словосочетания “шептало одиночного огня”. Тимур, хоть помоложе и отслужил срочную, тоже толком ничего не помнил: видать, сачковал. В общем, по трезвом размышлении мы годились лишь на пушечное мясо, в каковом качестве себя и предлагали.
Поодаль группы добровольцев стоял чернявый крепыш и обиженно бурчал: “Афганцы, афганцы… А ангольцы не нужны, что ли? Мы что, совсем уже не люди? Тоже, между прочим, кой чего умеем”. Да-а, действительно, в процессе защиты свободы и демократии выходила дискриминация. А ведь были еще кубинцы, йеменцы, эфиопцы, египтянцы…
Спустя два с лишним года урочище между парковой оградой и задним фасадом уродливого белого здания на какое-то время оккупировали другие люди и с иными целями, и среди них тоже наверняка были афганцы. А может, и ангольцы… В общем, место стало этаким совсем новым Иерусалимом (Иерусалимчиком — был архитектор с такой фамилией): общей святыней враждующих конфессий. Правда, в отличие от священного города трех мировых религий оно, похоже, в результате оказалось ничьим. Может, оно и к лучшему.
Где ты, ветеран Анголы? Куда теперь записываешься?
Общество слепых
Недавно, когда я был в гостях у своих друзей, их родственница — милая интеллигентная дама пенсионного возраста — рассказала, постреливая веселыми и очень живыми карими глазами, как стала членом общества слепых. Оказывается, быть слепым очень выгодно. Все лекарства бесплатно, а еще проезд в электричках, и даже на поезда дальнего следования пятидесятипроцентная скидка. И в квартплате поблажки, и наверняка еще что-то, я просто не уточнял. Но эта милая дама особенно завидовала тем, кто бесплатно получает лекарства: они ведь нынче пенсионеру не по карману. А она, как ни придет за лекарствами, смотрит: целая очередь бесплатников стоит. Ей тоже захотелось в эту очередь.
Ну, конечно, не обязательно быть именно слепым, любая инвалидность годится, но слепоту проще всего симулировать: поди проверь, как на самом деле фурычит сложнейший оптический механизм, утомленный многими десятилетиями ударного труда. Сидишь себе перед пресловутым плакатом, где буквы с каждой строчкой убывают по размеру, и куда бы окулист ни ткнул указкой, говоришь: “Нет, не вижу — туман какой-то”. И когда просят книжку почитать, то же самое говоришь. Ну, а когда дадут такую штуку: знаете, металлический кружочек с дырочкой, за который сменные лупы подкладывают, то тут уже важно не переиграть, чтобы врач, а потом и комиссия не заподозрили симуляции. Надо говорить, что отдельные слова, конечно, разбираешь: сначала одно, потом другое, и только потом удается их сложить. Как ребенок, который учится читать, только с обратной динамикой. А печатный текст — пробный камень инвалидности: если человек не может свободно читать газету, значит он неполноценный член общества по не зависящим от него физическим причинам.
Можно, конечно, косить под психа, и в некоторых отношениях это даже еще выгодней, потому что психи правомочны, но не правообязаны. В советские времена для тех, кто стоял на учете в ПНД, даже существовал специальный бизнес (многие становились на учет специально ради него): обмен квартир. Я с этим столкнулся, когда в поисках подходящего варианта обмена вышел на психа, и все инспекторы бюро обмена и юристы (я сходил в пару юридических консультаций) стали меня отговаривать. Тогда ведь как было: коли ты нормальный человек и обмен уже произведен, то обратной дороги нет, если только задним числом не обнаружились серьезные скрытые дефекты. Да и в этом случае только через суд с его непредсказуемым решением, но ни один адвокат не брался защищать нормального человека от психа: тому все можно. Мне рассказывали, как один орел менял Москву на Владивосток: организовал цепочку, взял со всех бабки, переехал и говорит: “Мне климат не подходит”. И все обратно крутанулось. Вся цепочка полегла в инфарктах, а ему кайф. Правда, со своим я все-таки рискнул поменяться, потому что он был не симулянтом, а настоящим психом-невозвращенцем (менялся все время, но бескорыстно), и все у нас получилось.
Я это к тому, что психом тоже выгодно быть. Многие косят, известное дело, чтоб от призыва отмазаться и т.п. Но все же косить под психов, скорее, молодежный бизнес. Вступающим в жизнь и проще это сделать (жизнь нынче вон какая стрессовая), и резонов больше. Да к тому же им слепоту сложнее симулировать: в старческие эрозии никто не поверит. А старикам, напротив, вернее прикинуться слепыми. К тому же кто его знает: станешь психом, а тебя потом к сестре в Америку не пустят, ну или просто Нотр-Дам посмотреть. А случись что, детишки могут и в психушку упрятать.
После того как тебя признают слепым, предлагают вступить в общество слепых, это еще какие-то привилегии дает. И дама рассказывала, как сидела на торжественном собрании общества по случаю приема ее и еще нескольких ограниченно зрячих. Один из них увешал всю грудь медалями и совершенно умучил собрание чтением стихов. Правда, наизусть — не подкопаешься. А все вокруг сидели в темных очках или таких, глубоководных, и ей было немного неловко и неуютно. Правда, она сама тоже была в темных очках.
Ну и что такого? Многим сейчас неловко и неуютно и за стенами общества слепых. Хотя, с интересом выслушав эту историю, я подумал, что нынешний всеобщий дискомфорт отчасти схожего происхождения: что все наше общество вроде этого общества слепых (включая значительную часть культурного сообщества). На халяву необоримо тянет что богатых, что бедных, и никто будто не видит происходящего под самым носом. А чем больше власти у имярека, тем он хуже видит. С одной стороны, ограниченно видящим вроде бы нелогично иметь поводырями наиболее слепых. С другой стороны, имеющим глаза нетрудно заметить в этом парадоксе свою логику: для общества ТАКИХ слепых естественно выбирать в поводыри самых заслуженных слепцов. Так сказать, аксакалов придуривания и дурения.
1999