Анатолий Шикман
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 1999
Анатолий Шикман Прощай, профессия Каким-то образом многое замечательное в жизни проходит мимо меня. Недавно выступала по телеканалу “Культура” милая женщина, к тому же зам. министра образования, и на вопрос ведущего о возможности воссоздания пионерской организации ответила, что такая организация нужна, тем более что вместо старого девиза дети придумали новый… Одиннадцать лет я учился в школе, преподаю в ней 24-й год. У меня взрослая дочь, и уже учится говорить и, надеюсь, думать внук, но за все эти годы я ни разу в жизни не видел детей, сочиняющих девизы. Нет, никогда мне не стать зам. министра.
В последнее время меня вообще стал занимать вопрос, кто же я такой и чем занимаюсь? Тем более что этот вопрос заинтересовал не только меня.
Аттестация Две улыбающиеся женщины вошли ко мне в класс. Они представились, но их имен я не запомнил, так как видел их в первый и в последний раз в жизни. Послушав мой урок, поинтересовались: “Как вы относитесь к тестам?”
— Мне кажется, что тесты свидетельствуют только об интеллектуальном уровне их составителей.
—Это очень, очень легкие тесты. Мы дадим их вашим школьникам, чтобы сделать срез знаний. (Какой восхитительный термин!) А потом мы с вами побеседуем. Так, небольшие формальности…
Если вы, читатель, не имеете никакого отношения к школе, но слышали о размерах учительской зарплаты, то вам необходимо пояснить, что она может быть маленькой и чуть-чуть меньше. Все зависит от присвоенной квалификационной категории. Вы пишете заявление по образцу, администрация школы — “объективку”, а потом к вам придут методисты, предоставляющие свое заключение в аттестационную комиссию, которая сделает вывод о том, чего же вы стоите. Вот я, например, пока имеющий высшую категорию, и как московский учитель (спасибо мэру Ю. Лужкову за регулярное получение зарплаты!) каждый рабочий день зарабатываю почти целую курицу. До целой немного не хватает из-за оплаты автобуса и метро.
Тесты, которые я не видел ни до, ни после выполненной детьми работы, впрочем, как и саму работу, собраны и куда-то убраны. Методисты, отложив в сторону написанный мной для учащихся и учителей двухтомник “Деятели отечественной истории. Биографический словарь-справочник” (М.: АСТ-ЛТД, 1997) интересуются, как я повышаю свой профессиональный уровень, если не посещаю курсы повышения квалификации Московского института повышения квалификации работников образования (МИПКРО). Их волнует, как я отношусь к новым учебникам по истории и почему, в отличие от большинства учителей школ, не перехожу на “концентрический метод” изучения истории. Они просят отметить галочкой в списке моих книг и статей те, которые имеют отношение к школе (не для ознакомления, а для отчета), любопытствуют, как это я, не работая по совместительству еще где-нибудь, ухитряюсь жить на зарплату, получаемую здесь…
Через какое-то время мне позвонили из МИПКРО с просьбой приехать. Оказалось, что прокатиться через всю Москву было необходимо для того, чтобы почитать заключение методистов, процитировать блистательный канцелярит которого мне мешает лишь отсутствие данного документа, за знакомство с которым мне было позволено лишь расписаться. Я узнал, что, несмотря на урок, удовлетворивший высокие требования проверявших, мои дети, увы, дали весьма низкий “процент качества”, что неудивительно при учителе, не использующем новые учебники, созданные для “концентра” и не посещающем курсы МИПКРО. Поэтому аттестационной комиссии рекомендовалось продолжить ознакомление с моей педагогической деятельностью.
Кое-что о тестах Давным-давно, когда английское слово “test” в школе не употреблялось, довелось мне почитать замечательные инструкции для директора школы, чтобы мог он уверенно и со знанием дела осуществлять контроль за учебной деятельностью вверенной ему организации. Приходил этот директор на любой урок и, вызывая всеобщий трепет пронизывающим взглядом и всеохватной эрудицией, не только задавал проверочный вопрос по любому предмету, но и поправлял путающегося школяра. Дело в том, что вопросы, как и ответы на них были даны в готовом виде в инструкциях-шпаргалках. Самым главным было держаться уверенно и не перепутать последовательность слов в произносимом предложении, что для проверяющего с опытом административной работы было не очень сложно. Подобные вопросы соответствовали тогдашнему образовательному стандарту, ответы были однозначны, а форма контроля — эпизодической.
Сегодняшние тесты (я рассказываю, конечно, о тестах в нашем отечестве; их создание и использование в Западной Европе и США — тема особая и к моему рассказу отношения не имеющая), служащие совсем другим целям, существенно отличаются от инструкций тех времен. Дело в том, что после крушения советской системы образовательный стандарт находится в процессе обсуждения. Тесты же сочиняются всеми кому не лень и используются так, как захочется. Беру из толстенной пачки листов-тестов, взятых в учительском зале Исторической библиотеки (ГПИБ), лишь три для иллюстрации:
I. “Почему декабристы были вынуждены выступить в декабре 1825 года ранее намеченного срока? 1. Внезапно умер Александр I;
2. Произошло объединение Северного и Южного обществ;
3. Они надеялись на крестьянские восстания;
4. План восстания был готов, и члены Общества не хотелитерять времени”. Я, учитель истории, догадываюсь, что автор этого теста считает правильным первый вариант. Но здесь нет ни одного верного ответа, и доказать это до смешного просто может любой, кто знаком с историей не только по школьному учебнику. Однако, на основании ответа на этот вопрос делается вывод об осведомленности ученика, а не тестолога.
II. “Первая российская революция начиналась как 1. эмоциональная реакция на жестокую расправу 9 января, стихийно 2. запланированное большевиками действие
3. запланированная партией эсеров акция
4. акция, организованная зубатовским “Собранием русскихфабрично-заводских рабочих””. Правильный ответ в пункте первом. Но умный ученик, знающий историю Зубатова и Гапона, осведомленный об участии в событиях эсеров и большевиков, понимающий смысл возникшего в предреволюционное время “вируса дезинтеграции”, как изумительно точно определил это явление Питирим Сорокин, поймет и бестолковость вопроса, и примитивность навязываемого ответа (как будто речь идет об извержении вулкана или наводнении). Ученику же при таком задании думать не положено, ему надо “правильно” и в срок отвечать.
III. “Нобелевскую премию за достижения в области науки получил в начале ХХ века русский ученый 1) И.И. Мечников 2) В.И. Вернадский
3) П.Н. Лебедев 4) К.А. Тимирязев”Если учащийся не знает ответа на поставленный вопрос, что это незнание означает? Если бы Мечников (совместно с немецким ученым П. Эрлихом) не получил в 1908 г. Нобелевской премии, стали ли бы его открытия менее значительны? Мысль Мечникова во многом работала в направлении идей Вернадского, Нобелевской премией не удостоенного. Задавая этот вопрос, что мечтал услышать составитель теста?
Все эти вопросы обращены к анонимному тестологу, а не к ученику и поэтому превращаются в риторические.
Чему и зачем учат детей Если почитать тесты, то ответ должен быть такой: учат чему угодно для участия в “брэйн-рингах”. Как звали вторую жену Ивана Грозного? Назовите столицу Австралии? Сколько опер написал Глинка? Человек, быстро и точно ответивший на эти вопросы, может не знать ни истории, ни географии, ни музыки, но он станет Победителем и Знатоком.
Каждый день миллионы школьников выдалбливают громадную массу всевозможных сведений помнить которые вовсе не обязательно. Любой образованный человек знает, если нам нужна какая-то справка, мы открываем энциклопедию, словарь, монографию. Можно же учить так, что читать не понадобится.
Существует американская система “культурной грамотности”. Получив кем-то определенный минимум знаний в разных областях, человек считается образованным. Любопытно, что именно в США социологическая Служба Гэллапа и Национальный фонд гуманитарных наук выяснили, что почти 90 процентов окончивших школу выходят оттуда не только с ничтожным объемом усвоенной информации, но и не имеют никакого желания пополнять его в будущем.
Смысл образования вовсе не в том, чтобы после сдачи зачета или экзамена в наших головах остались обрывки бесполезных сведений, сохраняющиеся лишь по прихотливой игре памяти. Любая наука начинается с осознания нашего незнания. Если не возникает вопрос, то незачем искать на него ответ, и нет необходимости заниматься исследованием, когда сам акт познания становится творчеством. Суть учительского ремесла в том и состоит: научить задавать вопросы (не только учителю, а самому себе), потому что с этого начинается самообразование, без которого серьезное образование невозможно; пробудить интерес к своей науке, показать, что, в отличие от учебника, где на каждый вопрос всегда есть правильный ответ, в науке сплошь и рядом белые пятна. Мысль, которая афористически точно выражена В.О. Ключевским: “Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую”.
Детей можно учить истории, а можно научить отвечать на вопросы тестов по истории. Это разное знание. Но специфическая наука достижения высокого “процента качества” меня никак не занимает, и с этим уже ничего не поделаешь.
О реформах, начальниках и прочем Отечественная школа пребывает в состоянии перманентных реформ образования, из которых ни одна не была доведена до конца. Последнему факту можно порадоваться, так как все декларируемые модернизации в лучшем случае ничего не меняли, но ухудшали почти всегда. Ничего удивительного в таком положении нет. Банальная истина: школа всегда аккумулировала в себе все государственные проблемы, являясь своеобразным увеличительным стеклом общественных изменений. Но школа никогда не существовала сама по себе. Она всегда была низшим звеном во властной вертикали.
Сложное положение образовательных чиновников во времена перестройки сменилось откровенной паникой после крушения советской системы. Это было сравнительно короткое, но восхитительное время. Десятилетиями формировавшиеся структуры оказались неработоспособны. Протянуть указующий перст инструкции ими же выпестованным учителям они не могли. Безвестные учительницы стали писать учебники. Чуткие на конъюнктуру издатели запустили в оборот гимназические курсы старого доброго царского времени. Выживание всевозможных педагогических “ученых”, “руководителей”, “методистов” обеспечивалось лишь мудрым киванием головой, рассуждениями о необходимости “плюрализма мнений” и сменой взглядов на противоположные.
Помню, как в 1990 году я стал вести для старшеклассников свой авторский курс философии истории. Пришел к директору школы, мудрому Леониду Исидоровичу Мильграму, и безо всяких бумажек объяснил почему и чем хочу заниматься с десятиклассниками наряду с преподаванием истории. Никаких “согласований” и административных проблем с введением этой дисциплины в сетку часов не было.
Это время было восхитительным потому, что думающие и работающие в школе люди (от ученика и учителя до директора) получили необходимую им свободу от чиновного творчества. Никакой необходимости “бороться”, “пробивать” и т.п. не стало. Нищая учительская жизнь (как будто она когда-нибудь была другой!) в какой-то мере компенсировалась значимостью своего дела, возможностью выполнять свое предназначение.
Хотя, после нескольких лет успешных занятий, один из очередных “перспективных” сотрудников школы (перспектива открывалась, естественно, не для нашей школы, а для него после ухода на “повышение”) попросил меня дать программу моего курса для “утверждения” в РОНО (не ручаюсь, что тогда эта организация называлась так, но значения это не имеет). А через несколько дней показал мне полученную “там” визу: “Утверждаю”. И я стал вести курс уже с вышестоящего разрешения, чем и занимаюсь по сегодняшний день. Забавно здесь то, что ни на одном занятии “утверждавший” никогда не был, из представленной программы ничего вынести не мог, так как имена Джамбаттисты Вико, Бенедетто Кроче, Р.Дж. Коллингвуда и т.д., кроме впервые слышанных буквосочетаний, для него или нее никакой (ручаюсь!) понятной информации не несли.
То, что имеет начало должно иметь конец. Он приходит не в одночасье. Все чинно. Например так: “В связи с переходом на 9-летнее образование, от линейного к двухконцентрическому преподаванию, на переходный 1993/1994 учебный год Министерством народного образования РФ определена новая структура преподавания истории и других общественных дисциплин” (см. инструктивно-методическое письмо МНО РФ 84-М от 11.05.93).
Если интересно, то посмотрите. Но я объясню короче. В девять лет надо пробежать то, что раньше проходили за десять. Чтобы формально изучить весь курс истории, необходимо его “резать” на другие периоды, соединяя материал пятого класса с шестым, шестого с седьмым и т.д. При этом часть информации уплотняется до полного исчезновения. И вот эта операция выдается в качестве инновации в педагогике.
Ноябрь 1996 года. По распоряжению окружного педагогического начальства в связи со столетней годовщиной маршала Г.К. Жукова во всех классах (бедные малыши!) необходимо провести беседы, выступления, лекции и т.п. Я не знаю, служил ли отдававший это распоряжение в “застойные” годы, но этот приказ ничем не отличался от требований двадцатилетней давности о необходимости серьезного изучения (естественно от мала до велика) гениальной трилогии Л.И. Брежнева, которую надо было штудировать на классных часах, уроках (например, вместо греческой мифологии) и т.д.
Октябрь 1998 года. Естественно, “по просьбе самих педагогов и ребят” решено воссоздать пионерскую организацию, о чем сообщила председатель комитета по общественным и региональным связям столичной мэрии Л. Швецова.
15 января 1999 года вице-премьер В. Матвиенко, рассказывая, как успешно погашается задолженность учителям по зарплате, с трибуны Государственной Думы произнесла:”У некоторых присутствуют иждивенческие настроения. Нажмем, побастуем и получим” (информационная программа “Вести”). Обращаю внимание на “советский” лексикон былого времени и полагаю, что комментарии излишни.
Кем быть Весной прошлого года я был в командировке в Париже, где общался с замечательным историком Жаком Ле Гоффом, знакомился с работой французских преподавателей. И у них методист может придти на урок для “аттестации” учителя. Но оказывается, что этот методист пишет этому учителю календарно-тематические планы, разрабатывает методику проведения конкретных уроков, а потом приходит проверять, как его рекомендации используются. При этом никакой власти над учителем он не имеет, и будут ли приняты его советы во внимание, зависит от их ценности и умения найти с учителем общий язык.
У нас же, зная прописную истину, что чем ниже стоит чиновник на иерархической лестнице, тем больше у него амбиций и своеволия, в качестве инструкции по спасению можно использовать совет из книги Д. Мережковского “Больная Россия”:”Чтобы не тронул медведь, надо лечь на землю и притвориться мертвым — не дышать, не двигаться: медведь обнюхает и отойдет. Так и с властью: надо покориться ей, смириться до смерти”.
Стремление образовательных функционеров взять под контроль все, что только возможно, при том бесспорном факте, что они ничего никому не могут “дать”, а в состоянии только мешать работать или не мешать (на последнее у них, как правило, не хватает ума), не приводит ни к чему хорошему. Когда чиновники присваивают себе исключительно контрольные функции, которые к тому же сами и регламентируют, непременно начинается то, что у нас происходит.
Слушая прочувствованные выступления о гражданском подвиге учителей, работающих, несмотря ни на что, я знаю: или это честное заблуждение, или представление желаемого действительным. Лишь для единиц (вроде моего директора Мильграма) работа в школе — единственно возможная форма существования. Остальным (среди которых есть и настоящие профессионалы) просто некуда деться. Другой профессии и иной возможности зарабатывания денег у них нет. Тем и пользуется вся властная вертикаль, экономящая за счет учителя, чтобы содержать себя с привычным набором льгот.
Несмотря на так называемый “кризис”, который, на мой взгляд, имеет вполне рукотворное происхождение, реальные ценности не упали в цене. Труд учителя к этим ценностям, очевидно, не относится. В условиях, когда непросто сохранить самоуважение и обеспечить прожиточный минимум, работая в школе, мне представляется лучшим сменить сферу деятельности и урегулировать свои отношения с обществом, приняв, наконец, настойчивые предложения давнего и близкого друга-бухгалтера стать у него помощником. При этом, разумеется, я не откажусь от исследовательской и популяризаторской исторической работы. И, оставаясь самим собой, надеюсь к тому же не пропустить ничего из того замечательного в жизни, что до сих пор традиционно проходило мимо меня.