ИЛЛЮСТРАЦИИ
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 1999
ИЛЛЮСТРАЦИИ Сергей САФОНОВ, Дмитрий СМОЛЕВ НЕРАССКАЗАННЫЙ МИР Небольшая заметка в “Коммерсанте” опубликована в середине нынешнего мая. “Вчера крупный пожар произошел в доме №13 по Армянскому переулку, расположенному в центре Москвы… Пожарные смогли остановить пламя буквально в нескольких метрах от помещения фонда заочного Народного университета искусств, в котором хранилось более 5 тысяч картин и рисунков”.
Для тех, кто уже не помнит или еще не знает, стоит сообщить, что заочный Народный университет искусств (ЗНУИ) – один из заветных адресов искусства советской эпохи. Место, куда со всей страны шли многочисленные письма и бандероли тех граждан Советского Союза, которые в самых отдаленных уголках, при самых несхожих обстоятельствах вдруг почувствовали непреодолимое желание начать рисовать. Причем не абы как, а под руководством самых настоящих, профессиональных, столичных художников.
Как ни странно, в государстве с убогим школьным эстетическим воспитанием, где простое рисование яблока на школьном уроке должно было “способствовать сопереживанию труду колхозников и совхозников”, а граждане, по данным статистики, тратили в среднем чуть меньше двух копеек в год на посещение музеев и выставок, тяга к занятиям в сознательном возрасте всякого рода искусством была поразительно велика. Кто не помнит многочисленных клубов и “дворцов культуры”, до сих пор напоминающих об ушедшей эпохе своими облупившимися вывесками и полуразрушенными фасадами на многих городских улицах и площадях! Киноклубы, народные театры, изостудии, кружки бального танца… Где сегодня те балы металлургов и автомобилистов?
Художники часто шли преподавать в клубы, детские худшколы, ДК. Многие замечательные живописцы и графики работали в ЗНУИ. Как правило, это были мастера, сосредоточенные на собственном творчестве и избегавшие поденной работы в комбинатах Художественного фонда, с их заказами на портреты вождей и доярок, интерьеры профсоюзных санаториев и панорамы заводов. (Самыми легкомысленными и, как следствие этого, – малооплачиваемыми, были сказочные сюжеты, исполняемые маслом на холсте. Такой работой “ветераны” часто брезговали и передоверяли ее “творческой молодежи”.) Среди тех, кто преподавал в ЗНУИ за долгие годы его существования – Роберт Фальк, Юрий Куперман, Михаил Рогинский, Кирилл Мордовин, Андрей Гросицкий, Алексей Каменский, множество других графиков и живописцев, чьи работы на всякой выставке оказывались заметны своей индивидуальностью. Особенностью заочного преподавания искусства являлось то, что художник и ученик, разделенные не только сотнями километров, но и всем опытом предшествовавшей жизни, надолго образовывали своеобразную пару “друзей по переписке”. Ученики присылали новые работы, а педагоги писали рецензии, давали профессиональные советы.
Среди “воспитанников” московского живописца Алексея Айзенмана, многие годы посвятившего жанру городского пейзажа, оказался Сергей Степанов – плотник из Орска, инвалид войны, родившийся в 1923 году, а неодолимое желание рисовать почувствовавший где-то в середине шестидесятых. Ранние работы Степанова, некогда присланные им своему первому учителю, вы видите на страницах НЗ (это – первая их публикация). Помимо очевидных художественных достоинств, о признании творчества Степанова говорит хотя бы тот факт, что изданная в середине восьмидесятых годов в Лондоне энциклопедия наивного искусства, включающая около 800 имен и представляющая 48 стран, в числе немногих, по тем временам – еще советских, авторов упоминает и его имя.
На протяжении всего столетия интерес к искусству, возникающему “в гуще народной жизни”, не только был стабильно значителен, но и, пожалуй, неизменно возрастал. Успех Нико Пиросмани и поиски неопримитивизма в работах Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой, присутствие “отблесков” примитива в творчестве художников тридцатых годов и новая волна интереса к подобным поискам уже в шестидесятые – все это позволяет на исходе века говорить о закономерном влиянии наивного искусства на профессиональный художественный процесс. Чем же так примечательно подобное творчество, в чем секрет его воздействия на зрителя? Лишенное навыков эстетизации в изображении окружающего мира или, напротив, доводящее эту эстетизацию до абсурда, искусство “рисующего душой” художника-примитива пронзительно в своем воздействии и на искушенного зрителя, и на зрителя-профессионала. Так уж сложилось, что большинство авторов примитива – люди с нелегкими, часто изломанными судьбами, почувствовавшие в какой-то момент своей жизни неуемное, неистребимое и всепобеждающее желание взяться за карандаш и кисть, изображая ту, часто неприглядную, действительность, которая окружает их изо дня в день, из десятилетия в десятилетие. Другая крайность – создание на холсте и бумаге воплощенной “мечты о красоте”, той “идеальной” жизни, которой не только нет в реальности, но и не может быть.
В работах Сергея Георгиевича Степанова есть и то, и другое. Вот – целая панорама портретов людей, окружающих художника в повседневной жизни. Вглядитесь в их лица. Непревзойденным мастером психологического портрета в российском искусстве принято считать Василия Перова (вспомните хотя бы его портрет Достоевского). Но, по большому счету, если отбросить некоторые академические погрешности в карандашных и акварельных портретах Степанова, так ли уж они уступают именно в передаче психологии? Разве нет здесь характеров, человеческих судеб и времени, которое все мы безошибочно узнаем в рисунках, обрезанных в размер большого почтового конверта? “Передвижническая” традиция – следовать за литературным сюжетом – вполне представлена в большинстве работ Сергея Степанова. Художник может оказаться то – лириком, воспевающим красоту пейзажа, как это происходит в акварели с парадоксальным названием “Беседка мясокомбината”, то – моралистом, как в рисунке “Суд идет. А награда сзади ждет”, то вдруг возьмет на себя роль “пропагандиста и агитатора”, как это случилось в серии плакатов, соединивших текст и изображение – “Привет нашим лучшим огородницам!”, “Охрана природы от браконьеров – дело всего народа!”, “Юноши и девушки! Изучим технику сельского хозяйства”.
Особый раздел в графике Степанова образуют рисунки из “больничной” серии. Они сделаны преимущественно графитным (в народном обиходе – “простым”) карандашом и создают в совокупности жутковатую картину быта пациентов и работников провинциального стационара. Художник дистанциирован от действительности взятой на себя изобразительной функцией – примерно так, как временно дистанциируется от семейного торжества чей-нибудь родственник с фотоаппаратом. Степанов не изобличает, не проповедует, не стремится дать типическую характеристику, а в меру таланта старательно отображает жизнь вокруг себя. Отсюда — поразительная смесь социального и экзистенциального, обилие “говорящих” деталей, которые не утрированы и не зашифрованы, а вполне произвольно рассыпаны на этих листах. Очевидное отсутствие у автора “сверхзадачи” расковывает зрителя, дает возможность самостоятельно расставлять акценты и произвольным способом сопрягать для себя части изображения.
Сказанное не означает, что степановские рисунки страдают необязательностью, невыразительностью или параличом художественной воли. Большинство вещей сделаны, так сказать, “крепко” и не производят впечатления случайно возникших химер. Но отсутствие в арсенале профессиональных, пусть даже фирменных, приемов (когда именно так изображаются деревья, такие позы и ракурсы наиболее удаются), непривычная для глаза, изменяющаяся в пределах листа и никаким общепринятым образом не закрепленная мера условности дают эффект, не всегда совпадающий с авторскими намерениями. Вроде бы бесстрастная и дотошная фиксация видимых объектов не имеет ничего общего с гиперреалистической традицией, предполагающей микронную кадрировку и технологическое щегольство. Степанов в процессе работы явно был увлечен борьбой с материалом и захвачен эмоциями в отношении натуры.
Вот как описывала в не изданной пока книге “О народной наивной картине” один из его сюжетов сестра Алексея Айзенмана, искусствовед Татьяна Семенова. “Пришел в Москву в адрес заочного Народного университета искусств однажды конверт из Орска от Степанова… В письме, сопровождавшем посылку, языком обыденным, среди перечисления прочих событий и без выражения каких-либо эмоций, сообщался один факт из жизни семьи Степановых. Зять Степанова, Геннадий Твердохлеб, тракторист, спал на траве под стожком соломы. А другой тракторист, того не видя, на него наехал и отрезал ему трактором голову. А потом шли неизменные поклоны семье консультанта и обещания слать рисунки и в дальнейшем исправно. Такое вот письмо.
Каковы же рисунки, присланные в том же конверте? Начнем со степановской подписи на обороте: “12-я работа. Так лежит мой зять в гробу без головы”. И подпись – “Степанов С. Г.” “Фото не получилось, а у меня получилось”. И снова – подпись. Есть и второй рисунок. Подпись на обороте: “12-я работа. Так лежит мой зять в гробу. Степанов С. Г.” Его смотреть полегче”.
Пример приведен вовсе не с целью эпатировать просвещенного читателя, знакомого с “Лаокооном” Лессинга и прочими попытками сформулировать пределы допустимого в художественном изображении. Просто подобное отношение к роли художника в повседневной жизни было очень характерно для Сергея Георгиевича. Он умер уже в девяностых, вскоре после организованной в “Ковчеге” выставки “Нерассказанный мир. Пронзительное искусство из московских частных собраний”, где творчеству самородка из Орска был отведен целый зал.
Что же касается так счастливо уцелевшей при пожаре коллекции ЗНУИ – судьба ее сегодня вовсе не ясна. Учебное заведение переживает не лучшие свои дни. И не только по причине того, что страна наша заметно уменьшилась за последнее десятилетие, и адресатов, страждущих получать советы мастеров, поубавилось. Обучение стало платным, это не каждому по карману. Разошлись опытные педагоги: кто по собственной, а кто – по воле нового университетского начальства. Цифра, приведенная “Коммерсантом”, достаточно условна: число произведений в фондах ЗНУИ давно не уточнялось. Кому достанется многолетнее собрание работ самодеятельных художников (между прочим, сегодня оцениваемое уже не только в эстетических категориях), когда последние ученики “покинут стены” некогда знаменитого здания в Армянском переулке – большой вопрос.