ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС: ФЕНОМЕН И МИФ КУЛЬТУРЫ
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 1999
ЭКОЛОГИЧЕСКИЙ КРИЗИС: ФЕНОМЕН И МИФ КУЛЬТУРЫ В.Л. Каганский Принято считать почти аксиомой, что экологический кризис — процессы в природных, живых системах, включая и сам культурный ландшафт Земли; современное общество (культура) реагирует на «сбои» в мире природы в силу возросшей чувствительности и опасности, которую экологические бедствия представляют (могут представлять) для человека. Разумеется, и в силу того, что эти «сбои» все чаще оказываются результатом человеческой деятельности.
Чем именно является экологический кризис, действительно ли это новое и опасное для человека состояние окружающей среды? Вот центральный вопрос.
Феномен экологического кризиса Экологическая ситуация остро переживается преимущественно в благополучных странах мира и/или сравнительно благополучными в этом отношении группами населения. Напротив, нередко ощущение социального благополучия наблюдается там, где население уже физически деградирует из-за местных антропогенных трансформаций среды (индустриализирующиеся развивающиеся страны, районы аграрного перенаселения, многие районы бывшего СССР). Встает проблема культурно обусловленной нормы и, соответственно, «нормы реакции» на состояние окружающей среды.
Существенно, что население реагирует не на общее состояние окружающей среды и его изменения, но на ситуацию несоответствия между некоторым представлением (образом) об особом, «маркированном» состоянии окружающей среды и диссонирующей с ним реальностью. Экологические реакции — реакции не на ситуацию как таковую, но обязательно на некоторый диссонанс. Разные группы ориентированы на разные экологические прототипы/идеалы и потому проявляют экологическую встревоженность по совершенно разным поводам. Сама ситуация экологического кризиса, как представляется, и задана в культуре, где есть дисссонанс и даже конфликт в интерпретации разными группами их практической и/или воображаемой природопользовательской деятельности. За экологическими конфликтами нередко скрываются интересы разных групп, их требования к качеству жизни при удовлетворенности ее уровнем. Но за этими интересами, как ни странно, стоят некоторые идеалы или мифы. Крайне важно, что реально есть многообразие экологических норм — множество различающихся ситуаций, которые разные группы считают экологической нормой. Вплоть до того, что норма одних — экологический кошмар других.
Распространено мнение-клише, согласно которому существовало некоторое естественное состояние окружающей среды (иногда оно отождествляется с «девственной природой»), которое необходимо в максимальной мере сохранять, хотя бы значимыми фрагментами. Это — сложный комплекс представлений, во многом иллюзорных. Природа менялась во многих районах достаточно быстро, в том числе и при участии местного (иногда ныне исчезнувшего) населения. Такие изменения вполне нормальны для живой природы, не пребывающей в состоянии девственной статики даже без воздействий человека. Единого девственного состояния у природы нет. Природный комплекс любой территории имеет много разных равно естественных состояний; человеческая деятельность почти всегда меняет последовательность смены состояний и их распространенность, но не сам базисный их набор.
В системе идентификаторов практически всех групп существует особый ландшафт-миф (естественное состояние, ландшафт Родины и пр.); таких мифов много, они редко отчетливы и еще реже осознаны. Им может частично отвечать как некоторое реальное состояние природно-культурной среды, так и состояние, никогда не существовавшее или даже для данной среды невозможное. Однако такое состояние — своеобразный эталон экологического восприятия. Это — референтный ареал, референтная среда, референтный ландшафт, аналог референтной группы, которая, как известно, может включать конкретных людей (живущих и умерших), литературные персонажи и т.п. Референтный ландшафт чаще всего физически не существовал и существовать не мог.
Тогда оказывается, что «охрана природы» — есть установка сохранения референтного культурного ландшафта, смешиваемого с пейзажем. К нему якобы была хозяйственно-культурно адаптирована группа. Противоречие экологизма состоит в смешении разных модусов реальности — стремление натурного воссоздания того, что существовало и существует только как культурный образец, эталон. Многие экологические акции — неосознанные попытки воссоздать в обыденной реальности то, что никогда в ней не существовало, ландшафта-мифа. Существенно, что такой миф воплощен и вообще существует как реальность прежде всего в знаковых системах культуры, а в узком смысле задается прежде всего художественной литературой. Характерно разделение функций прозы (и живописи) и поэзии: фиксация образа ландшафтно-пейзажной среды — и системы эмоциональных состояний, характерных для этой среды.
Разумеется, эти эталоны региональны — но часто универсализуются, что приводит к вторжению одних групп в деятельность других. Так, явно как продукт Просвещения и плод сверхурбанизированной цивилизации насаждается эталон девственной природы без хозяйства (но в реальных экосистемах традиционное хозяйство бывает именно стабилизатором). Местное население самых разных стран — Африки, Азии, многих районов бывшего СССР и пр. — весьма негативно относится к «охране природы», приводящей к изъятию из хозяйственно-культурного обихода территорий и запрету на многие традиционные виды деятельности. Охрана природы силами неместного населения и на основе инорегиональных инокультурных стереотипов — своего рода культурная агрессия. Ровно то же самое относится и к музеефицирующей деятельности охраны историко-культурного наследия путем, например, своза и экспонирования памятников народной архитектуры и пр.
Сказанное не противоречит тому, что экологическая встревоженность порождена прежде всего массированными техногенными воздействиями на природу. Экологизм развивается на основе создания определенных умонастроений и проблемно-тематических ниш, таких как борьба с загрязнениями, защита диких животных, спасение родной природы, охрана национального природного наследия. В создании экологистской ментальности велика роль маргинализованных субэлитарных групп, для которых, естественно, остра и болезненна проблема собственной идентичности (например, «писательский экологизм», характерный для многих стран).
Образ природы — достояние конкретной культуры, причем в равной степени относительно того, что именно включается в «культурно значимую» природу, так и относительно ценностных аспектов и норм взаимодействия с природой.
Итак, экологический кризис — феномен массовой культуры, основанный на конфликте взаимно-чуждых практик природопользования и/или на конфликте взаимных интерпретаций отношения к окружающей среде (природе) разных типов (групп) людей. Другими словами, представление об экологическом кризисе возникает внутри некоторой группы тогда, когда практики природопользования других групп противоречат стереотипам первой группы. Здесь есть парадокс экологического кризиса: он «порожден» экологистами как носителями некоторой утопической нормы — тогда как сам экологизм предстает реакцией на состояние окружающей среды. В более широком смысле ситуация экологического кризиса — один из конфликтов культурных норм.
Источник экологического кризиса Экологический кризис, разворачивающийся как феноменологически полиморфный, все глубже осмысливается и обсуждается в плане изначального источника. Общеизвестно, что в христианстве, как и вообще авраамитских (идущих от Авраама) религиях, включающих также иудаизм и ислам, человек суть существо со свободной волей — но притом греховное изначально. В позиции сугубо конфессиональной, с точки зрения систем догматов, человек — существо падшее. Отсюда следует вывод, что феномен экологического кризиса — суть проявление (нарастание, следствие) падшести. Но тогда изначальный и в этом смысле заведомо непреодолимый источник экологического кризиса — первородный грех человека.
Сама ситуация обсуждения проблематики экологического кризиса оказывается конфессионально нагруженной, притом нагруженной многопланово, учитывая как присущие разным конфессиям системы догматов, по-разному ориентирующие человека в его экологической практике, так и принципиально разные интерпретации этих догматов. Вопрос о том, действительно ли одни догматы, конфессиональные системы и основанные на них культуры более «экологичны», нежели другие, стоит очень остро. Впрочем, противопоставление авраамитских и восточных религий, особенно буддизма, — уже давно стало общим местом. Принято считать, что в первых назначение и место человека как существа, наиболее приближенного к высшему началу, дает ему власть и право распоряжаться всей остальной тварной природой, в то время как во вторых человек лишен такого «привилегированного» положения в мире живых существ. В заостренной постановке христианство противоставляется буддизму как экофобная конфессия — экофильной.
Однако реалистическое осмысление подобных утверждений, ставших расхожими и потому уже редко поверяемыми мифологемами, выявляет непростоту и неоднозначность ситуации. Во-первых, Восток знает очень глубокие, древние и современные, экологические кризисы. Во-вторых, существенна интерпретация места и миссии человека в авраамитской ойкумене как призванного заботиться и оберегать окружающую среду именно в силу особого положения в мире. Кроме того, природа, особенно живая как сотворенная (подобно человеку) — предмет любви, любовной заботы и обережения в христианстве (например, францисканство и близкие духовные движения; жития Сергия Радонежского). Наконец, в постижении природы постигается и замысел Творца, откуда вывод о необходимости сбережения этой природы следует неукоснительно. Можно умножать примеры разворотов темы, где причудливо — на первый взгляд — переплетаются научно-биологические, кросс-культурологические (разные нормы «обращения» с окружающей средой в разных культурах) и конфессионально-догматические аспекты.
Ситуация замыкается — ведь сам по себе тезис об «охране природы» универсален, значит — относится и к природной составляющей человека, как бы ее ни понимать и какую бы роль в человеческой деятельности ей ни отводить. Тем самым «экология культуры» может перестать, наконец, быть расплывчатой метафорой, выявив инвариантный аспект содержания, связанный с тем, что духовное начало несомненно входит в природу человека (не биологического вида Homo sapiens). Это сразу дает новую перспективу экологической проблематике, задавая для нее устойчивую (конфессионально-догматически — абсолютную) шкалу ценностей. Тогда проявляется еще одно противоречие нынешней экологической ситуации: активность в сбережении отдельных «выделенных» видов (вообще частей) живого — при игнорировании собственно человека. Экологическая проблематика обнажает культурно значимый разрыв — возможно, пропасть — между человеком эмпирическим, обыденным, массовым и человеком как полной реализацией соответствующей идеи (секулярная версия понятия человека, созданного по образу и подобию Божию), для которого невозможно «повреждение» окружающей среды, являющейся продолжением его самого.
Тогда экологический кризис — продукт деятельности омассовленного человека, или вообще существа в теле Homo sapiens с редуцированным человеческим началом. В жесткой постановке уже обсуждается вопрос о существах, пребывающих в теле Homo sapiens, но не отвечающих представлению о человеке (нежить, зомби, биороботы). Для этих существ экологический кризис, разрушенная окружающая среда, непригодная для собственно жизни — нечто сродственное их природе. Проблема состояния окружающей среды — продолжение и воплощение проблем сосуществования в человеке собственно человеческих и иных начал.
Глобальный экологический кризис и человечество Глобальный экологический кризис как феномен «живет» в массовой культуре. Существенно, однако, что в сугубо естественно-научной литературе все более отчетливо проводится различение глобального экологического кризиса и глобальных изменений (global change) биосферы, имевших место в ее истории, нормальных для ее эволюции и не связанных непременно с деятельностью человека. Однако даже если верны гипотезы, связывающие наступающие (возможные) глобальные общепланетарные изменения окружающей среды с деятельностью человека, то сложности с этим понятием возникают с другой стороны.
Субъект реакции на эти изменения должен быть столь же единым, как и планетарная биосфера. Так выявляется проблема человечества как тотального единства всех людей Земли. Чтобы быть реальностью, глобальный экологический кризис должен переживаться всем человечеством как реальным целым. Но существует ли такое целое? Стоит помнить об огромном разнообразии групп, в том числе и таких, для которых нет и быть не может никакого человечества (например, разного толка фундаменталисты). Представление о едином человечестве в секуляризованной культуре, где единство всех людей дано позитивно и внерелигиозно, носит явно ограниченный европоцентристский характер. Оно стоит в ряду представлений о прогрессе, единой линии развития (вспомним недавний нашумевшую плоскую спекуляцию «Конец истории» Ф. Фукуямы, где априорно полагается единство истории единого человечества) и пр.
Все осложняется еще и тем, что прогнозируемые ныне варианты глобального кризиса как продуцированного человеческой деятельностью действительно сулят катастрофические изменения среды обитания для большинства регионов планеты — но и улучшение жизненных и хозяйственных условий для иных регионов. Это, например, известное увеличение содержания углекислого газа (СО2) в атмосфере, вызывающее т.н. парниковый эффект, глобальное потепление и изменение климата, таяние полярных ледников и последующий существенный подъем уровня мирового океана на сотни метров с затоплением огромных территорий. Однако это одновременно улучшает климат многих других районов, что неизбежно приводит к противоречию между группами. Для одних этот сценарий опасен и катастрофичен, другим — безразличен, третьи даже пассивно заинтересованы в таком ходе событий. Скорее всего, разные группы будут принадлежать к разным этнокультурным регионам. Оказывается, что поверхностная самоочевидность единства населения планеты в обережении себя от глобальных последствий собственной деятельности оборачивается очередным глубочайшим конфликтом.
Экологизм — культурно-политическая ниша Известно, что всякая крупная проблема в развитии западного массового общества быстро обрастала социальным, политическим и пр. «шлейфом», организуя вокруг себя определенные группы вплоть до становления субкультур. Так было с «рабочим вопросом» — когда рост производительного капитализма порождал возникновение масс пролетариата, не интегрированного в социокультурную систему. Социализм как умонастроение, политическая ориентация и лагерь, даже особая субкультура — не ответ, но реакция на рабочий вопрос. Как известно, его разрешение произошло в значительной мере помимо социализма, марксизма и коммунизма, этих авангардистско-экстремистских социальных новообразований. Структуры ситуаций » окружающая среда — экологизм» и «рабочий вопрос — социализм» очень близки.
Социализм и экологизм имеют много общих черт, даже общность массовой базы (электората) на Западе. Это идеи попранной и восстанавливаемой справедливости, утопизм, тяга к беспроблемно-бесконфликтному существованию, алармизм (тезис о «неуклонном ухудшении положения рабочего класса при капитализме» в классическом и советском марксизме и эквивалентное суждение о неуклонной деградации окружающей среды), революционный романтизм и мн. др. В идеологии экологизма природа — своего рода попираемое, бесправное меньшинство, как рабочие для социализма, женщины для феминизма. Налицо группы, «говорящие от имени» этого бесправного молчаливого меньшинства/класса. Формируется целая ниша активности, паразитирующая на вполне реальной проблеме конфликта технологической цивилизации с природой (равно и традиционными культурами, образами жизни и пр.). Эта активность часто принимает сугубо экстремистские, радикальные формы вплоть до терроризма; только пафос мешает разглядеть в деятельности «Green Peace» смесь идеализма, провокации, бизнеса и терроризма.
Сама среда экологисткого активизма — при обилии благородных энтузиастов, бессредников, массе полезных дел и пр. — антиэкологична и даже противоестественна. Она семантически замусорена, изобилует самыми разными слухами, фобиями, маниями. Ориентирована на краткосрочные символико-демонстративные, а не долгосрочные практические эффекты; будучи явно программно-целевой, она технократична, в то время как собственно природоохранная деятельность не целе-, но ценностноориентирована. Афишируя озабоченность состоянием природной среды, экологизм концентрируется на политико-пропагандистких и прочих подобных акциях. Ажитированность, культивирование умонастроения общественной истерики, насыщенность экологисткой среды маргиналами и разными девиантами — свидетельства пренебрежения заботой об обережении природы человека. Стремление восстановить несуществовавшее и спасти несуществующее — следование принципу удовольствия, а не реальности.
Идеологема «здоровой среды», лишенной загрязнений, каковым является пребывание неких веществ и существ в неподобающих местах, которой настолько угрожает опасность, что необходимы немедленные активные действия, роднит и объединяет экологизм и фашизм. Идеологический ряд «здоровая, чистая жизнь — чужое загрязняющее начало — ксенофобия» и экофашизм как его следствие уже известны. Отечественный национал-экстремизм давно подпитывался сентиментальными грезами о восстановлении родной порушенной природы. Существенно, что экологизм являет новый тип идеолого-политического движения, фундированного не социально-экономически и/или собственно политически, но культурно. Потенциальная мощь его определяется не столько остротой собственно экологических проблем, сколько обозначившимся кризисом традиционной политической идентификации.
При дефиците политических идеологем, при наличии значительных маргинализованных по типу сознания квазиинтеллигентских масс тематика окружающей среды политизируется. Утрата привычной среды обитания — реальная проблема, если тоска по ней приводит к совершенно яственной сакрализации природы и естественности вообще, что по сути своей есть неоязычество. Существенно, что эколого-языческие культы на территории нашей страны не только существуют, но уже институционализируются, например, в республике Мари-Эл.
Экологическое действие и экологизм. Охрана природы вне экологизма Экологизм — не синоним и не основание экологического действия в широком смысле. Здесь нужно выделить различение экологизма и собственно реальной, «истинной» охраны природы. Экологизм как таковой и узко понимаемое (хотя и политически универсализируемое) экологическое действие — система акций, манифестируемых как природоохранные и даже природоспасительные. Согласно их широко афишируемым целям, спасение окружающей среды должно стать новой, особой и отдельной сферой практики и политики. Если продолжить и эксплицировать интенции экологистов, то эта практика должна быть безусловным приоритетом, а ее жизненно важный характер не только позволяет, но и просто требует любых, в том числе и насильственных акций, что мотивируется чрезвычайностью ситуации. Отсюда только один шаг до экофашизма и экотерроризма.
Однако собственно природоохранные меры всегда были и остаются неотъемлемой составной частью осмысленного хозяйствования в широком смысле. Более того, любая долгосрочно ориентированная деятельность, традиционные образы жизни не могли не содержать природоохранных компонентов. Точнее говоря, такие аспекты — сквозные для культуры, охватывают все ее ярусы и сегменты. Возникает альтернатива: экологизм как относительно частная деятельность с претензиями на доминирование над всеми остальными сферами социокультурной активности — и собственно природоохранные акции и структуры, всякий раз оказывающиеся компонентом любой осмысленной деятельности. В первом случае экологическая активность обособлена в универсуме человеческой деятельности и поставлена в привилегированное положение, во втором — есть ее очевидно важный аспект и компонент.
Здесь мы — неожиданно? — сближаемся с ситуацией социального бытия культуры и видим общность проблем. Для культуры и культурной политики аналогичной альтернативой является целенаправленное насаждение/поддержка культуры в узком смысле либо поддержка самоорганизующейся среды, для которой культура — имманентный, универсальный и пронизывающий ее компонент и аспект. Претензии экологизма на монополизацию природоохранных акций несостоятельны: конкретные природоохранные (в современной интерпретации) практики очень древни и распространены. Интересно, что экологически и культурно мотивируемые практики и действия могут быть тождественными: создание садов и парков, биоморфная ландшафтная архитектура и мн. другое.
Культура и кризис Обостренное переживание изменения состояния окружающей среды, принимающее в массовой ментальности форму экологического кризиса, имеет предпосылкой особое представление о развитии как «нормальном», бесконфликтном, бескризисно-беспроблемном. По характеру это представление утопично. Оно противоречит тому, что всякое развитие неизбежно содержит особые критически-переломные и продуктивные этапы в становлении любого целого, что равно относится к личности, биологическим и культурным системам. Даже общепринято-естественные экосистемы неоднократно проходили кризисные этапы (как и биосфера в целом). Оказывается, кризис надо «уметь переживать» (ср. утрату переживания кризиса и особое отношение к смерти в современной культуре, вытесняющее и отчуждающее ее от жизни).
Культурологически хорошо изучена роль карнавала и праздника как обновляющего модуса переживания кризиса; кризис — неотъемлемое звено жизни. Вспомним роль экономических кризисов, функция которых — накопление инновативности с последующим обновлением и ростом экономики. Чуть обобщая: социум, не знающий актуализированного переживания кризисов, в определенном смысле не имеет ни полноценной жизни, ни истории; по-видимому, именно таков советский социум, хорошо известная неполноценность праздников официальной культуры которого — свидетельство несвязанности их с проживанием кризиса. Локализованные в пространстве-времени кризисы-праздники — альтернатива уныло-оптимистической повсеместной постоянной повседневности.
Рассматриваемая в таком ракурсе экологическая проблематика высвечивает в современной культуре некоторые загнанные на ее предельно далекую периферию, но весьма существенные особенности. Экология оказывается своего рода «изнанкой», на которой яственно прорисовываются архетипические структуры. Другая такая «изнанка», связанная с первой, — пространство, ландшафт, также воплощающий культурно значимые структуры, тем более что экологический кризис дан как определенное состояние обитаемого пространства.
* * *
Связи экологической ситуации и культуры слишком многообразны, что бы их было возможно хотя бы обозначить в одной статье. Потому выделю смысловое ядро и перспективу. Культура как порождение культа и его секулярное преодоление потенциально сакрализуема. В современной постмодернистcкой культуре очевидны, отчетливы ее претензии на (псевдо)сакральность. Религиозный культ изначально есть и осмысленное пребывание человека в природе, жизнь в ней. Но ныне рука об руку идут культ культуры и культ природы, что есть странная натурализация культуры. Одной из доминант культуры становится спонтанность и естественность, отрицающая в крайностях авангарда и постмодернизма иерархию ценностей и свободу воли. Их нет в собственно природе, но они — атрибут человека. Экологизм — феномен культуры, особое состояние и линия культуры массовой. Миф чистой природы, становящийся агрессивным и всеобъемлющим. Новый миф культуры…