или православно-коммунистические конспирологи о мотивах убийства семьи Романовых
Вадим Россман
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 1999
Вадим Россман ЛЕГЕНДЫ И МИФЫ Достоевский и цареубийство
(Dostoevsky and Regicide)или православно-коммунистические конспирологи о мотивах убийства семьи Романовых Рене Декарт как-то метко заметил, что “нельзя придумать ничего столь странного и невероятного, что не было бы уже высказано кем-нибудь из философов”. Антисемиты не менее изобретательны и изощренны, чем философы. История антисемитизма в этом смысле очень похожа на историю философии: большинство “историй” на антиеврейские темы, несмотря на обилие “странного и невероятного” в них, обычно повторяют старые и уже хорошо знакомые сюжеты в несколько обновленных контекстах. Тем не менее есть небольшие островки, которые оставляют больше места для творчества и где современным русским авторам удалось достичь почти невозможного — внести свой оригинальный и “невероятный” вклад в интеллектуальную историю антисемитизма. Одна из тех сфер, где их вклад наиболее очевиден, — это разработка мифологемы цареубийства. Русские антисемиты убеждены, что русского царя убили (или даже распяли) евреи. Разумеется, ритуальным образом. На этот счет, как известно, даже был сделан специальный запрос православной церкви. В данной статье вопрос о действительной религиозно-этической идентичности убийц Николая II интересовать нас не будет (или почти не будет) в силу отсутствия у автора необходимых подготовки и интереса к этой проблеме. Интересовать нас будет по преимуществу оживление древнейших мифологических фигур, в частности мифологемы цареубийства, которая раскрывается в тех моделях объяснения возможных мотивов “еврейского ритуального убийства”, которые выдвигают “православные конспирологи”. Эти спекуляции во многом стимулировались недавним погребением останков царской семьи в Санкт-Петербурге. Что же подвигло евреев на тот рискованный шаг, в котором их обвиняют, с точки зрения этих авторов?
Для начала несколько “историй”, выбранных если и не наугад, то вполне случайно. Истории эти представляют самостоятельный — и не только психиатрический — интерес.
“Православный конспиролог” Юрий Воробьевский предлагает не только свою версию цареубийства, но и свое понимание всемирной истории. Он полагает, что разрушение европейских монархий — это часть единого еврейско-масонского плана. Казнь Людовика XVI во Франции во время Французской революции — это место Каролингам масонами, которые были посвящены в тайну генеалогии древних французских королей. Воробьевский подтверждает легенду об иудейском происхождении древнейшей династии французских королей Меровингов, которые якобы были потомками иудейских царей, бежавших в землю франков после разрушения второго Храма. Последний Меровинг Дагоберт II был предательски убит в конце V века. Тамплиеры и масоны, переодетые борцами за свободу, на самом деле прикрывают мотив мести за смерть древней династии потомков иудейских царей за лозунгами о свободе, равенстве и братстве. Тамплиеры “взялись вернуть трон Меровингов” и восстановить их господство в мире в более секулярных и символических формах. Убийство большевиками Николая было частью этого глобального плана “всеевропейского заговора против монархов”. Сегодня “династия Меровингов” исподволь восстанавливается в мире. Правда, в атеистических и немонархических формах, которых обыватели-профаны, не посвященные во все эти таинства, склонны не замечать.
Ряд авторов прямо сосредоточивается на свидетельствах ритуальности убийства царской семьи. Их множество, прямых и косвенных. Династия Романовых была венчана на царство в Ипатьевском дворце, а закончила свои дни в Ипатьевском доме; Юровский, руководитель убийц, родился в городе Каинск; на месте убийства остался труп собаки, знак черного ритуала; большевики переименовали Екатеринбург в Свердловск, в честь одного из организаторов убийства царя (хорошо, что не в Юровский); царица незадолго до убийства читала Протоколы. Наконец, самое неоспоримое свидетельство — таинственная надпись на стене, якобы сделанная неким эрудитом на стене в подвале Ипатьевского дома, цитата из “Книги песен” Генриха Гейне на языке оригинала: “Здесь наутро обнаружили Валтазара, убитого своими подданными”. Напомним читателю известный библейский сюжет, обыгрываемый Геййне. Вавилонский царь Валтазар во время пира, в ходе которого пили вино из кубков, захваченных Навуходоносором, отцом Валтазара, из разрушенного им Иерусалимского храма, вдруг заметил таинственную руку, которая нанесла на стену загадочную криптограмму, смысла которой никто не мог понять. Даниэль истолковал эту надпись как пророчество о падении царства (Дан. 5:30).
Интересно отметить, что другой православный конспиролог Михаил Назаров встраивает метафорическое “восстановление Меровингов” в контекст дискуссий о возрождении русской монархии. Назаров отвергает претензии Кирилловской ветви Романовых на престол в целой серии изощренных аргументов, от предательства Кириллом Николая до морганатических браков. Один из этих аргументов — сильные примеси еврейской крови в претенденте на престол Георгии. Георгий, утверждает Назаров, скрупулезно исследовавший этот вопрос, восходит по материнской линии к роду грузинских князей Багратуни, которые в свою очередь происходят от основателя грузинского царского дома иудейского принца Шамбата, пленника вавилонского царя Навуходоносора. Более того, бабушка наследника, Леонида Георгиевна Багратион-Мухранели, была дочерью еврейки Злотинской. Из сведений, собранных Назаровым, вытекает, что мировое еврейство стремится посадить на русский престол очередного еврейского царя-самозванца-антихриста. Кстати, идея еврейского царя-самозванца-антихриста имеет свои корни в апокалиптической русской традиции. Георгий Романов является отсюда не первым в галерее этих самозванцев. Так, старообрядцы считали, что Петр I подменен в ходе своей поездки в Европу “на жидовина от колена Данова”, который занялся реформированием России. В эпоху же Смутного времени ходили упорные слухи о еврейском происхождении Лжедмитрия Второго, который узурпировал русский престол и продал Россию полякам.А не так давно некоторые с подозрением говорили об антихристовой сущности перестройки и секретном еврействе ей организатора Мишки Меченого с сатанинской кляксой на лбу. Так, многие черносотенные газеты облетела фотография Горбачева, надевающего ермолку. Ермолка здесь — это, разумеется, корона Антихриста.
Не менее экзотическую версию убийства царской семьи выдвигает Ушкуйник (генерал-эмигрант Юрий Лариков). Он, в частности, утверждает, что имеется мистическая связь между убийством последнего русского императора и традицией царской власти в хазарском каганате. В иудейской Хазарии, продолжает Ушкуйник, якобы существовала традиция человеческих жертвоприношений. Там было два правителя, табуированный каган, которому принадлежала только символическая власть, и военный правитель, шад или каган-бек, который реально правил страной. В периоды социального кризиса было необходимо принести в жертву кагана. В этом контексте и следует понимать убийство Николая, которого большевики использовали в качестве своего жертвенного животного. Ритуал убийства в Ипатьевском доме якобы имел своим истоком архаический хазарский ритуал. Та же логика якобы была воспроизведена в убийстве — опять же ритуальном — Сталина, которое осуществил советский “каган-бек” Лазарь Каганович, реальный правитель Советской Хазарии. О ритуальном еврейском убийстве Сталина — в еще более загадочных версиях — пишут другие авторы, младогвардейцы. Смерть русско-советского царя Сталина якобы специально была приурочена к еврейскому празднику Пурим группой недобитых еврейских врачей-вредителей.
Но большинство версий теории ритуального цареубийства возводят его к прототипу богоубийства. Последний русский царь здесь отождествляется с Иисусом Христом. Цареубийство — воплощение богоубийства. Четкую и недвусмысленную формулировку эта идея получает в статье православного священника Виктора Пичужкина. Она имеет симптоматичное название “Христос и Сталин”. “Разве не повторил Сталин в какой-то мере жизненный путь Христа?” — вопрошает Пичужкин. “Разве не оба они были мучениками? Только ежели Христос был мучеником при жизни, то Сталину пришлось нести его терновый венец и после смерти… Сталин объединял нас своею мудростью и волей, как Христос объединял сынов Израилевых… Но в отношении к Сталину мы повторили отношение неразумных сынов Израилевых к Иисусу Христу… При жизни — Вождь, Отец, Учитель, Освободитель Европы от освенцимов и орадуров. А после смерти те же, кто лизоблюдничал при жизни и посвящал Великому человеку хвалебные оды, завопили с шакальим неистовством: “Палач! Параноик! Преступник!” И все, что творили сами, их отцы и кумиры, взвалили на Сталина и именем Сталина прикрыли свои злобствования и подлости… Потомки тех, кто в далекие годы распинал на кресте Сына Божьего, сегодня распинают на кресте лжи и злобы Сталина. А с ним и всю землю нашу, наши души, души наших детей…” Священник-коммунист Пичужкин таким образом старается подчеркнуть преемственность между различными поколениями Сынов Израилевых.
Было бы интересно установить соотношение между вышеприведенными историями, а также дискуссиями о необходимости приобщения Николая и его семьи к лику святых, и теми традициями святости, которые были приняты в церковной и в популярной русской традиции.
Некоторые сторонники канонизации апеллируют к сакральности царской власти вообще. Эта позиция тесно связана с некоторыми специфическими особенностями традиций русской святости. Известный американский историк России Майкл Чернявский в своей книге “Царь и народ. К изучению мифа” замечает, что в целом “и в русской народной традиции и в политической теологии все князья рассматриваются как святые… посредниками между Богом и народом, и в этом смысле — образом Иисуса Христа”. Этот критерий святости, безусловно, позволяет зачислить Николая в святые вполне независимо от его убийства большевиками. Он, однако, слишком широк и размывает саму идею святости в современном религиозном сознании. Церковь не предлагает канонизировать, например, Николая I. Поэтому аргумент от святости царской власти сам по себе кажется не очень состоятельным.
Некоторые другие апеллируют к страстотерпчеству последнего русского императора. Неоднократно отмечалось, что русские святые — в отличие от святых западного христианства — обычно выступают не в качестве мучеников (за веру), а в качестве страстотерпцев. Этой точки зрения придерживается, например, председатель комиссии по канонизации митрополит Ювеналий. Сторонники такой интерпретации склонны подчеркивать те элементы биографии императора, где Николай прощает своих палачей, тем самым демонстрируя свое сходство с Иисусом Христом.
Представляется, что есть и третья группа сторонников канонизации — она не так уж заметна в публичных дискуссиях. Представители этой группы развивают аргумент о сходстве Николая с Христом и сосредоточиваются на этически-религиозной идентичности его убийц. Этот момент и превращает Николая в инкарнацию Иисуса Христа и тем самым делает его святость неоспоримой. Сторонники этого аргумента также склонны причислять Николая к особому роду христианских святых — так называемых святых, “умученных от жидов” (в эту категорию зачисляются также христианские младенцы). В этом аргументе именно убийцы-евреи и ритуальный характер цареубийства превращают Николая в святого, во всяком случае в гораздо большей степени, чем его личные заслуги и христианские добродетели. Евреи-убийцы также недвусмысленно указывают на преемственность (или даже мифологическую тождественность) Николая и Иисуса Христа. Поэтому запрос православной церкви по поводу ритуального характера цареубийства можно рассматривать в тесной связи с дискуссиями о канонизации. Чем больше вероятности ритуальности, тем более серьезны претензии на святость.
Любопытно заметить, что сюжет ритуального цареубийства не является вполне самостоятельным сюжетом. Он является частью или даже подпоркой более глобального сюжета: Россия=Христос. История России — это история реинкарнации Иисуса Христа. Каждый эпизод в русской истории имеет свой прообраз в новозаветных историях. Новый завет и история России соотносятся так же, как Ветхий завет и Новый завет. “Различные периоды русской истории — это иконы в иконостасе жития Иисуса Христа”. Новый завет как бы предвосхищает всю русскую историю. В этом контексте изначальное богоубийство в Палестине было воспроизведено в России большевиками в ходе Октябрьской революции и послеоктябрьского террора. “Распятие царя” в Ипатьевском доме — символическое распятие России. “Убивая Русского Православного Царя — символически убивали законную, христианскую, национальную власть. Убивая Наследника — убивали и будущее России. Убивая с Августейшей Семьей их верных слуг — убивали всесословное общенародное единение”, — так пишет об убийстве царя воинствующий знаток еврейского вопроса покойный митрополит Петербуржский и Ладожский Иоанн.
Интересно, что деятели Церкви, заподозрив ритуальное убийство, быть может, оказались прозорливее тех, кто никакой ритуальности в убийстве царя не заметил… Убийство действительно было ритуальным, но ритуальность это была совсем не того рода, который имели ввиду православные конспирологи. Природа того черного ритуала, который действительно имел место, была совсем иной. О нем проговаривается русский патриот Александр Дугин о своей статье о Достоевском, которая носит звучное название “Имя мое — топор. Метафизика русского убийства”. Дугин очень прозорливо и со знанием дела вскрывает всю метафизику убийства последнего русского императора. Правда, делает он это заочно, описывая убийство старухи-процентщицы Родионом Раскольниковым. Дугин поэтизирует топор, орудие убийства: “…это топор восходящего солнца, топор Свободы и Новой зари…” Убийство знаменует “эру топора и пролетарской революции”. Топор, сообщает он, — это древний ритуальный арийский символ, который позволяет осуществить убийство змея. Это часть ритуала Нового года, который состоит в освобождении Премудрости Софии от злых чар. Раскольников убивает старуху-процентщицу (“хозяйку процентной паутины”) топором, то есть ритуально. Федор Достоевский, по словам Дугина, в “Преступлении и наказании” “выразил древнейший мифологический сюжет, описал примордиальный ритуал, который практиковался нашими предками много тысячелетий тому назад”. “Рубка дерева соотносится в изначальном символическом контексте сакральных обществ с наступлением Нового Года и концом старого”. Таким же образом, убийство топором знаменует начало нового исторического цикла. В подтверждение спекуляций Дугина можно вспомнить в этой связи убийство французского короля Людовика XVI, которым ознаменовалась Французская революция. Сразу после метафизического арийского цареубийства революционеры меняют календарь: наступает новая эра, Новый год, мир полностью преображается и пересоздается, недели сменяют великие трудовые декады. Правда, здесь вместо метафизического и ритуального русского топора оперировала профаническая французская гильотина.
История повторяется, как известно, дважды. Но иногда и трижды, особенно если это история мифологическая. Прототипом русского цареубийства выступает и литературное убийство, и убийство французского короля. Ипатьевский дом — русская площадь Согласия. Для обозначения Нового года русские большевики в дополнение к убийству царя меняют алфавит, а не календарь. В известном смысле убийство царя воспроизводит литературный сюжет, и с точки зрения изначального мифа это воспроизведение даже более аутентично, чем то, которое разыграл в своем романе великий русский писатель. В глазах цареубийц Николай мало чем отличался от старухи-процентщицы. Винтовки цареубийц — нечто иное, как пародийный мифологический топор. Сам Юровский — трагическая пародия на Родиона Раскольникова. Дугин утверждает, что в метафизической версии романа Раскольников так никогда и не раскаялся в содеянном, так как в “примордиальной” версии христианства, которую он должен исповедовать, фарисейская ветхозаветная заповедь “не убий” отменена. Дугин упрекает Раскольникова только в том, что он кончил покаянием, клюнув на удочку моралиста Порфирия, и слишком серьезно воспринял ветхозаветное “не убий”, отмененное “примордиальным” христианством во имя единственной заповеди любви. Но это лишь профаническая версия романа, отклонение от аутентичного арийского мифа. Достоевский же, согласно Дугину, знал и верил в другую, более аутентичную версию романа — с новогодним убийством и без фарисейского раскаяния. Юровский как бы даже очистил арийский миф от “литературы”. Он так никогда и не раскаялся в совершенном убийстве, чем, несомненно, должен заслужить похвалу и снискать уважение Дугина.
Смысл и метафизичность убийства царской семьи становятся еще более понятны из теории Рене Жерара, французского историка и литературного критика.
Рене Жерар считает, что в фундаменте всякой культуры лежит… цареубийство, первоначальная жертва. Древние приносили в жертву детей при закладке нового здания. “Новые”, подражая древним, стали требовать человеческих жертв при закладке новой культуры. Жертва должна быть серьезной и весомой. При закладке новой культуры необходимо убить вождя общины или племени. Русские большевики убивают царя для того, чтобы заложить здание новой культуры, разумеется, не еврейской, а советской. Ритуал убийства создает кровные узы между палачами и общую преступную историю, которая сплачивает палачей кровью. Кстати, в криминальном мире архаический ритуал таких кровных уз сохранился в чистом виде по сей день. Здание постаревшей советской культуры пало, и под его обломками обнаружили кости императора и его семьи, которые это здание подпирали. Ритуальное убийство было осуществлено большевиками, и только сегодня, когда заговор молчания пал и кровные узы ушедших палачей разрушились, возникла необходимость “повесить” убийство на евреев, которые все равно давно находились под подозрением по многим другим поводам.
Эти странные и “невероятные” мифологические сюжеты оказываются вплетенными в канву политических программ, которые предлагаются сегодня националистами. К сожалению, этот маргинальный тип сознания постепенно смещается к центру, и у “фольклора зла”, одной из составляющих которого являются истории о ритуальном цареубийстве, обнаруживается более широкая аудитория. Дай бог, чтобы этот тип сознания и его навязчивые образы остались поводом для анализа фольклористов и не оказались актуальными для политологов. Недюжинное воображение и фантазия авторов, которые, несомненно, присутствуют во многих из вышеприведенных рассказов, — истории весьма “странные и невероятные”, и даже абсурдные для всякого неангажированного сознания, — могли бы оказаться бесценными в построении литературных сюжетов, а не развитии сюжетов юдофобских, где все, что можно и нельзя, уже давно сказано и многократно повторено.
Техасский университет, Остин