Алексей ЮДИН
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 3, 1999
Алексей ЮДИН
УКРАИНСКАЯ ОДЕССА
Одесса — еще живой миф русской культуры уходящего века (не только великорусской, а всей русскоговорящей). Почти век он “живет и процветает”, являя собой пеструю легкомысленную альтернативу мрачному и властному петербургскому мифу. Одесса не откроет перед вами бездн — мистических или человеческих. Третий век Южная Пальмира предлагает жителю и гостю летнюю жару, пыльную степь окрестностей, теплое море (купаться в котором, увы, уже второй десяток лет небезопасно для здоровья), богатую архитектурную эклектику, запущенные дворики, ленивые беседы — под домашнее вино на дачах, под дешевый коньяк в открытых кафе. Предлагает дух вдохновенной наживы, неписаный бандитский кодекс и жлобский южный говорок. Предлагает всесоюзно известные еще в 70-е годы толчок и полупьяную Юморину. Этот все еще роскошный город вполне довлеет “мыслям и чувствам” своих простых граждан (разве что во Львове, Питере да отчасти в Москве вы встретите такой градус массового местного патриотизма, выражением которого был долго висевший на Дерибасовской лозунг: “Моя национальность — одессит”). Но это лицо сегодня — скорее обертка, экспортный вариант мифа. Героический период одесской истории давно закончился, а в последние десятилетия город растерял и свой “массовый” колорит. Наконец, он оказался за пределами России, что означает начало какой-то совершенно иной эпохи. Но какой? И успело ли уже что-то существенно измениться?
Для самой России, кажется, почти ничего. То, что Одесса — заграница, где другой флаг и другие деньги, вызывает у российского жителя до сих пор, по наблюдению автора, разве что некоторое недоумение — и затем сочувствие: вы же наши, как же вы там? Но одесский миф продолжает функционировать в масс-культуре России и Украины в обеих своих версиях: юмористической — в виде ТВ-джентльменов, МАСКИ-шоу, смешных журналов — и ностальгически-приблатненной (всевозможные отечественные и импортные произведения в жанре “русский шансон”), он реэкспортируется с Брайтон-Бич и из Израиля и чувствует себя пока вполне уверенно. И дело тут не только в большой и достаточно сплоченной диаспоре (в Москве она, помнится, называлась “одесская колония”, сокращенно “одеколон”; нужно сказать, что это именно культурная диаспора, состоящая из журналистов, писателей, музыкантов и поддерживающая постоянную связь с метрополией). Миф сохраняет почву, пока сама Одесса остается городом по преимуществу русской культуры (в ее специфической южной версии, облик которой, диковинный для великоросса, и порождает заинтересованность).
Для самой Одессы изменилось пока немногим больше. К желто-синим флагам привыкли довольно быстро. Сошла на нет возникшая в первой половине 90-х “заборная дискуссия”, когда то тут, то там появлялись настенные лозунги, — одни агитировали за независимую Новороссию, другие заклинали: “СССР — жив!”, третьи сообщали: “Одесситы помнят — наша родина Украина!” Извечные тайные сепаратисты (“Черноморск должен быть вольным городом!”; “Свободной экономической зоне — быть!”), простые одесситы не очень огорчились, став независимыми от первопрестольной (хотя зависимость от Киева, кажется, оставляет еще меньше возможностей для традиционной фронды). Автору довелось даже на заре независимости слышать в трамвае фразу “Пусть москали убираются в свою Москву!” (сказанную опять же на русском языке! впрочем, вектор трамвайных бесед пенсионеров давно склонился в противоположную сторону: “Столько жили вместе — и всё было хорошо, так надо было всё развалить…”). Сам русский язык действительно давно стал “языком межнационального общения” разноплеменного населения Северного Причерноморья (даже сейчас, после всех насильственных переселений, чисток и отъездов в Одесской области компактно живут в селах украинцы, русские, молдаване, болгары и гагаузы; в областном центре к ним добавляется большая чеченская и армянская диаспора, немало еще осталось евреев). В немногих выживших книжных магазинах рядом с украинскими стоят русские книги (конечно, куда меньше, чем в России, и вдвое дороже), в ларьках — московские и русскоязычные местные газеты. Вскоре после того, как в первые годы независимости была прекращена трансляция российского радио и телевидения (кроме частично ОРТ, сейчас из него транслируют немногие избранные передачи), возникло множество русскоязычных частных телекомпаний, которые вещают в дециметровом диапазоне. Некоторые из них готовят собственные программы, другие просто транслируют со спутника российские, изредка вставляя свои диковатые передачи и рекламу. Таким способом одесситы смотрят РТР, НТВ, ТВ-6. На украинском языке в южном регионе вещает только государственное ТВ и радио, да и то не всегда. На FM — “Русское радио”, “Серебряный дождь”, “Европа плюс”, киевский “Ютар”, несколько местных станций; все говорят по-русски. Даже “украинопоющие” попсовые звездочки довольно редко заглядывают в город, где их аудитория, очевидно, весьма немногочисленна. А вот российские артисты, особенно в теплое время года, буквально сменяют друг друга в одесских залах и ночных клубах (бывают и иностранцы, которых не предупредили, что летом в отелях нет горячей воды; последней случилась, кажется, Патрисия Каас, но особого ажиотажа не наблюдалось: народ решил, что совсем, видно, плохи дела у бедняжки, раз уж до нас доехала). Сегодня одессит, не связанный по роду деятельности с госслужбой или образованием, продолжает жить в почти полностью русскоязычной среде и сталкивается с украинским разве что при необходимости оформить официальный документ, а также на рекламных щитах, вывесках магазинов и упаковках товаров (недавно автору довелось стать свидетелем настоящей дискуссии двух милых барышень-студенток о значении украинской вывески на булочной — “Паляниця”). Действительно, по данным информационно-социологического центра Одесского государственного политехнического университета (1996 г.), в городе проживает 57,8 % украинцев и 37,2 % русских. На прочие национальности остается 5 % . И это — добавлю от себя — в городе, где переписи 1873, 1892 и 1897 годов дали соответственно 34,41 %, 32, 96 % и 31, 39 % евреев, а в трех районах города евреи составляли около 60 % населения; сто лет назад в 400-тысячной Одессе жило 17 тысяч поляков, 10 тысяч немцев, 5 тысяч греков, менее, чем по 2 тысячи татар, армян, французов, болгар, молдаван и др. Русских, украинцев и белорусов, вместе взятых, было 237 тысяч, или около 60 %, из них великороссов насчитали 80 %. Таким образом, полурусская и на треть еврейская Одесса за истекающий век стала преимущественно украинской. Причиной тому оккупация, сталинские выселения немцев и греков, массовый отъезд евреев, в последние 10 лет походивший на бегство. Но и эта Одесса продолжает говорить по-русски. По данным того же центра, сегодня на русском языке общаются: в семье — 94,3 % одесситов, в быту — 98,3 %, на работе — 98, 6 %. 78,7 % нерусских одесситов (а это преимущественно украинцы) считают русский родным языком (по Одесской области — только 34,9 %). Город выглядит русским островом среди сельского населения, говорящего преимущественно на “суржике” — странном креольском наречии с украинской фонетикой и полурусской лексикой; его белорусский аналог называется, кажется, “трасянкой”. Переезжая в город, эти люди (часто определявшие себя не как украинцев или русских, а как “тутешн╗х”) переходили на “городской” русский. Так пока что и продолжается.
Фактически украинский язык в Одессе более-менее серьезно вошел, и то преимущественно в письменной форме и в виде от силы тысячи необходимых слов, только в те сферы жизни, где государство имеет хоть какие-то рычаги давления: прежде всего во власть (вообще административное управление), милицию и армию (в лучшем случае как язык документации, рапортов и подачи команд) и государственное образование. Получив заметную должность, скажем, в обладминистрации или избравшись в депутаты, человек в публичных выступлениях переходит на украинский (как правило, отвратительный, но это мало значит в стране, президент которой более-менее выучил государственный язык только после избрания). Этот переход означает осознание государственной важности своего поста, демонстрацию лояльности и готовности делать дальнейшую карьеру. Но с заместителем, шофером, женой и ребенком он будет и дальше общаться по-русски.
Вообще, национально-языковая идея настолько быстро заполнила образовавшийся было с концом Союза идеологический вакуум, что особого брожения умов в провинции и не возникло. Раньше нужно было публично говорить одно, теперь другое, вот и все дела. Историю партии заменила история Украины (кажется, не менее мифологизированная), храбрых революционеров — храбрые казаки, культ Ленина — культ Шевченко, партизан Ковпака — партизаны Бандеры (приравненные к участникам Отечественной войны), даже героев-панфиловцев заменили несчастные киевские студенты, павшие в гражданскую в неравном бою с большевистско-москальскими ордами, защищая родной город (впрочем, в самые рассоветские годы посвященную им песню о “червоной калине”-Украине со слезами пели в семьях западных украинцев; вообще, все описанное, конечно, не вчера изобретено, а просто впервые получило “государственный” статус). Правда, заменить пионерскую организацию отрядами казачат на манер скаутов не вышло, не прижилось это как-то в Одессе (хотя уже где-то в области “казачки” есть, а на Западной Украине давно и весьма активно действует националистическая скаутская организация “Пласт”). Однако казацкое прошлое быстро стало стержнем новой государственной идеи. Запорожская Сечь была объявлена первой в Европе демократической республикой (куда там Швейцарии!), а радио из года в год рассказывает в исторических передачах, как турецкие захватчики опустошали мирные украинские села, и наши казаки вынуждены были — да-да, именно так, сам слышал! — отправляться в походы и опустошать в ответ турецкие селения. Правда, нынешнее украинское казачество немногочисленно и вид имеет откровенно опереточный: потомки запорожских казаков компактно проживают, как известно, большей частью на Кубани и числят себя русскими патриотами. Но казак исторический вообще куда удобнее в качестве символа нации, чем казак реальный, которому только дай шашку в руки… Ко всему прочему в некоторых кругах украинской гуманитарной интеллигенции начался настоящий языческий ренессанс, куда более сильный, чем в России. А поскольку о реальном восточнославянском язычестве почти ничего не известно, одно за другим появились абсолютно фантастические издания, рядом с которыми известные мифологические труды академика Рыбакова предстают образцом научной взвешенности и компетентности. И если бы фальсифицировали только мифологию! Скажем, из вышедшего в 1993 году тиражом 65 тысяч экземпляров (!) “Словаря древнеукраинской мифологии” Сергея Плачинды можно узнать, что “амазонки — воинственная община древнеукраинских женщин ╡╡╡–╡ тысячелетия до н. э.”, что древнеукраинское племя венедов основало Венецию, что этруски — это русины (“руськи”), переселившиеся в Северную Италию из Прикарпатья и Галичины, что русы-гиксосы построили ИеРУСалим, что санскрит — это древнеукраинский язык, Заратуштра и Будда тоже были украинцами… Основная идея книги, восходящая к “священному писанию” “Мага в╗ра” пера американского “шумеролога” Льва Силенко: не еврейское христианство, а исконное язычество, культ бога Рода есть истинная родная украинская национальная вера (РУНВ╡РА). Все это, конечно, забавно (одна девушка, помнится, отреагировала на изложенные идеи зло, но точно: “Человек произошел от украинца”), но студенты Одесского университета на занятиях по украиноведению вполне могли слышать нечто подобное, ибо на соответствующей кафедре и сейчас работает сторонник изложенных взглядов, не раз излагавший их в городских газетах. Автору этих строк доводилось читать историю культуры и религии в одесских вузах, потому он может свидетельствовать: сегодня практически никто не контролирует, что говорят с кафедр студентам народоведы, культурологи, историки Украины; даже коллеги уже давно не посещают лекций друг друга, что было в советские годы обязательно. В таких условиях массовое торжество любой концепции в принципе — только кадровый вопрос, а уж возвышающей славную историю родного народа — тем более. В ситуации неясного настоящего и безнадежного будущего (треть населения хочет в НАТО, треть — в Советский Союз, треть — чтобы их оставили в покое) далекое героическое прошлое вместе с украинским языком видится национал-демократам (украинские левые, как правило, сторонники сближения или объединения с Россией) основной точкой опоры для чаемого процесса реинтеграции и реукраинизации расколотой и русифицированной нации. Ясно, что нынешнее поколение Юго-Востока потеряно для украинской идеи, но остался последний шанс нациетворчества: воспитать следующее на простой и понятной идеологии национализма и привить ему единый государственный язык. Именно это и пытаются делать в русскоязычных регионах все семь с половиной лет независимости. А что получается?
Вообще-то говоря, немного. Украинизация первой половины 90-х была четвертой на памяти моей 89-летней бабушки и, кажется, не самой сильной: в 30-е годы, например, при поступлении на инженерно-техническую работу бабка сдавала экзамен по украинскому! — чем не нынешняя Прибалтика? Последняя украинизация касалась преимущественно языка делопроизводства (удалось) и образования (удалось отчасти). В вузах она захлебнулась году в 95-м — когда перестали вовремя платить деньги (многим за некоторые месяцы 1995—1997 годов должны до сих пор). В таком положении требовать чего-то дополнительного от людей ректоры просто не могли. Быстро прекратилась и начавшаяся было практика доплат за преподавание по-украински, как и внесение в контракт пункта об обязательном переходе на украинский к такому-то сроку. К радости почти всех (и прежде всего студентов) всё тихо вернулось на круги своя (кроме добровольных украинских групп, состоящих в основном из иногородних студентов, и добровольно же вызвавшихся преподавателей). Сегодня почти все, кажется, вузы города приняли обязательство полностью перейти к 2000 году на украинский язык обучения, но даже ректор педагогического университета — явный сторонник украинизации — признаёт, что сделать этого так быстро не удастся.
Куда больших результатов украинизация достигла в среднем образовании. В советское время украинских школ в городе были считанные единицы, причем украинский в них мог идти как своего рода “нагрузка” (помните это советское словечко? — это когда одной ленточкой обвязывали две книжки, хорошую и ненужную): единственная школа с углубленным изучением французского языка, например, была при этом украинской. После 1991 года министерством была поставлена задача привести процент украинских школ в соответствие с процентом украинцев в каждом регионе (в Одессе, напомню, без малого 60 %). Родной язык этих украинцев во внимание не принимался, поскольку официальной концепцией национальности молчаливо осталась не языково-культурная, а, по сути, генетическая (закрепленная записью в старом паспорте), а русскоязычные украинцы (т. е. жители промышленных центров юго-востока, да и в значительной степени самого Киева, наиболее активная и образованная часть нации) были украинской публицистикой объявлены “манкуртами”, “лишенными корней” и т. п. Я не знаю, как сегодня обстоят дела в одесских школах по официальной статистике, но по моим собственным наблюдениям уже в доброй половине школ (по крайней мере — моего района) уже четыре года вновь набираемые первые классы начинают учить на украинском (старшим дают доучиться по-русски). Украинскими стали и элитарные гимназии. В оставшихся детсадах с будущими школьниками тоже разучивали преимущественно украинские стишки и т. д., так что к тому, что украинский — это язык культуры и науки, они были подготовлены. Русский в украинизированных школах остался в объеме одного урока в неделю (помнится, даже иностранный мы изучали два урока — и безрезультатно), русская литература как предмет отсутствует вовсе, она дается в общем курсе зарубежной литературы (тоже один урок на всё). За это время ничему реально научиться невозможно. Результаты прелюбопытнейшие. Знакомая учительница рассказывала, что четвероклассники на уроках пишут друг другу записки по-русски, но в украинской транскрипции! Они по-прежнему говорят между собой на русском языке, но уже не умеют на нем писать. Естественно, что им не будет передана “высокая” часть русской лексики, язык останется бытовым, а украинский словарь скорее всего пройдет мимо ушей без разговорной почвы. Даже тот минимум русской литературы, который получал в старые времена в школе троечник, рассматривавший от скуки портреты классиков в учебнике, им уже будет неизвестен (дома большинство наших сограждан классической литературы, да и вообще никаких книг не держит). Но украинская литература XIX века с ее преимущественно крестьянской, сельской тематикой и колоритом городским детям чужда и по языку, и по содержанию. Судя по всему, растет поколение, культурная база которого окончательно сведется к плохо переведенным боевикам и компьютерным играм. Вместо новых “национальных кадров” Украина рискует получить через десяток лет взрывную массу молодых людей, не владеющих полностью ни одним языком и ни одной культурой, неспособных даже просто связно облечь в слова свои эмоции. Об этом феномене, названном “полуязычием”, уже лет десять назад писал в журнале “Век ХХ и мир” филолог Гасан Гусейнов. Полуязычных людей в изобилии порождал Советский Союз, отправляя маленьких украинцев, молдаван, казахов, татар в русскую школу. В результате вырастали люди, которым легче убить оппонента, чем что-то ему объяснить. Но они хотя бы изучали в школе родной язык и литературу как “второй предмет”. Добрая половина нынешних русскоязычных украинских детишек лишена и этого. Высшее образование, какая-то общественная карьера для них, полуграмотных, будут скорее всего почти невозможны.
Легко быть мрачным пророком. Но только паспортных русских на Украине без малого одиннадцать с половиной миллионов (в 1996 г.). Русскоязычных же добрая треть населения, если не больше. Впрочем, в новом паспорте не указана национальность, так что кем теперь себя считать — их личное дело. Но сегодня в жертву украинской национально-государственной идее, по сути, приносится будущее следующего поколения этих людей, его творческий потенциал, возможности для развития. Они на массовом уровне обречены на деградацию. Именно сохранение русскоязычного информационного пространства и практики повседневного общения (а значит, высокого бытового статуса русского языка) при постепенной украинизации образования, местной культуры и общественно-политической жизни может превратить вскоре огромную массу молодежи в диких маргиналов, лишенных опоры в какой бы то ни было культуре или образованности. В их базовой системе ценностей окажутся “вырезанными” целые области, которые передаются не столько семьей, сколько высокой культурой, в частности родной словесностью, достраивающей в лексиконе человека “верхние ярусы”. Эти миллионы людей не заставишь общаться между собой по-украински, не изменив “окружающей коммуникативной среды”, а для этого у государства нет ни средств, ни возможности. Но при необходимости им можно будет внушить все, что угодно. И кто-нибудь этим наверняка воспользуется.
Возможно, главным выводом, который пришлось людям, воспитанным в духе советского великодержавия, сделать после развала Союза — конечно, тем, кто смог и захотел его сделать, — стало убеждение, что интересы и ценность человека всегда выше, чем интересы и ценность государства, культуры, традиции и т. д. Но ни российская государственность, оставшаяся вполне имперской (слава Богу, амбиции теперь умеряются нищетой), ни новорожденная украинская, зеркально перевернувшая советскую систему, не захотели сделать этого вывода. Пытаясь построить унитарное соборное государство, многоязычная Украина воспроизводит, в сущности, мини-империю с титульной нацией (точнее — ее украиноговорящей частью) во главе. Нет, на Украине не существует государственной политики угнетения или лишения прав по национальному признаку (хотя на Западе русскоязычным всегда было туго). И вполне понятно стремление украинцев отыграться за десятилетия “второсортности” их языка и культуры. Понятен и их страх перед непредсказуемой Россией, грозящей устами Лужкова строптивому младшему брату, страх, который заставляет видеть и в собственных русскоязычных согражданах пятую колонну Москвы. Непонятно непонимание того, что в эпоху экспансии ТВ, видео, Интернета ассимиляция миллионов русскоязычных, да еще по соседству с самой Россией, уже невозможна. А вот социальная, культурная, нравственная их деградация возможна и уже идет. Непонятна легкость, с какой снова на алтарь государственной идеи бросают человеческие судьбы. Даже тот, кто еще недавно сам был жертвой, ничему не научился (впрочем, где вы видели великодушные жертвы?). Главнейшими ценностями объявлены язык, государство, нация (ср. православие, самодержавие, народность). Человека опять забыли.
Я не знаю, что теперь будет с Одессой. Украинской ее не сделать и за сто лет, разве что переселить куда-то жителей, как было некогда с польским Львовом (потом в Брацлау, ставшем Вроцлавом, лингвисты долго изучали львовский диалект). Но и русской она постепенно быть перестанет. Надежды на грядущее воссоединение восточных славян призрачны — Украина не Белоруссия, слишком многие против. Но и в НАТО и Евросоюз в кильватере Польши страна тоже едва ли быстро попадет — и здесь чересчур много противников. Украине с ее языками-двойняшками и идейно и культурно расколотым обществом, боюсь, суждено надолго остаться просто бедной переходной территорией без отчетливого лица между Европой и русским миром, вечным должником и большим рынком сбыта тряпья и хлама. Одесса, конечно, выживет — благодаря порту и неистребимой деловой жилке. Но это будет уже какая-то другая Одесса, а миф о ней останется разве что материалом для литературоведов.