Сергей Корнев
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 1998
Сергей Корнев
Выживание интеллектуала в эпоху массовой культуры
Наблюдая за речью и поведением тех, кто сегодня выступает от имени интеллигенции, берет на себя роль представителей этого сословия, невольно приходишь к мысли, что есть в этом «интеллигентском дискурсе» какой-то изъян, дефект, какое-то странное, и даже немного комичное противоречие. С одной стороны, мы слышим уверения в том, что интеллигенция до сих остается цветом нации, единственным двигателем ее культурного и духовного развития. С другой стороны, от общества требуют особого внимания к ней, финансовых жертв, заботы о выживании и благосостоянии этого сословия. Получается, что сила, которая публично претендует на духовное лидерство, осмысливает себя как субъект, как «мозг нации», а общество, наоборот, рассматривает как объект, как тело, которым нужно руководить и управлять, — эта сила в тот же самый момент обращается к этому обществу как к субъекту, как к няньке, а себя предлагает ему в качестве объекта для заботы и покровительства. Духовные лидеры, которые без тени сомнения берутся создавать новую идеологию, решать глобальные общенациональные задачи, на поверку оказываются пассивной, инфантильной массой, которая даже в лице своих самых лучших представителей не находит ничего лучшего, как всей тусовкой выйти на паперть.
Мы видим не просто противоречие между претензиями и реальностью, а противоречивый характер самих претензий. Выглядит это довольно комично и малоубедительно, — неудивительно, что эта тема давно уже превратилась в предмет насмешек и издевательств для недружественных журналистов, которые, потешаясь над этими беспомощными духовными лидерами, возвращаются к счастливым моментам школьного детства, когда учитель заболел и можно с чистой совестью прогулять урок.
Две модели отношений интеллектуала с обществом
Этот дефект дискурса имеет более глубокую и более уважительную причину, чем может показаться на первый взгляд. Все дело в том, что на наших глазах происходит постепенная, и очень болезненная, смена моделей отношения интеллигенции и общества. Если не слишком вдаваться в детали, можно сказать, что существует всего две таких модели. Обе эти модели наиболее чистое воплощение получили в истории Китая, поэтому для их описания уместно воспользоваться терминами, позаимствованными оттуда. Одну из этих моделей можно условно назвать «конфуцианской», вторую — «даосской». То, что происходит с интеллигенцией на наших глазах, есть как раз переход от конфуцианской модели к даосской.
В рамках конфуцианской модели мы имеем интеллектуала на службе обществу. В соответствии с этой моделью, интеллектуал сыт и прикормлен, состоит на содержании общества, в какой-то мере причастен к принятию ключевых решений, а в обмен на это служит этому обществу, так или иначе встроен в административно-бюрократический аппарат, или по крайней мере не ведет против него открытую войну. Родилась эта модель еще в Древнем Египте, а наиболее полную реализацию получила в средневековом Китае, с его знаменитой системой государственных экзаменов, когда чиновничий аппарат полностью совпадал с образованным (и не просто образованным, а классически образованным) классом. Очень близко подошел к этому идеалу Советский Союз; несколько по-иному он был реализован в США и Западной Европе, которые, как и большинство развитых стран, тоже находятся в рамках этой «конфуцианской» модели.
В рамках «даосской» модели интеллектуал, напротив, существует вне целенаправленной поддержки общества, его связи с обществом случайны и почти не имеют отношения к его статусу «интеллектуала». Для физического выживания в таком обществе интеллектуалу приходится обращаться к побочным заработкам, к нищенству, к помощи частных меценатов и т. п. В целях выживания такие асоциальные интеллектуалы могут прибегать к социальной самоорганизации в замкнутые сообщества и коммуны, по примеру даосских и дзэн-буддистских монастырей.
Интеллектуал в таком обществе живет исключительно на свой страх и риск — однако пренебрежение со стороны общества окупается большей духовной свободой, поскольку общество не вмешивается в интеллектуальную и культурную жизнь, протекающую где-то за его пределами. По сути, интеллектуал как интеллектуал для такого общества вообще не существует, он, вместе со своей духовной жизнью, находится в ином измерении, по ту сторону господствующих культурных стандартов. Примеры такого суверенного бытия интеллектуала в обществе, которое не готово или не способно его кормить и использовать, — это даосский отшельник, буддийский монах, кинический философ.
Если в прежние времена у нас господствовала конфуцианская модель, то сегодняшним реалиям больше соответствует даосская. Отечественная культурная традиция внедрила в голову интеллектуала две ошибочные с точки зрения нынешней ситуации идеи: во-первых, идею о том, что общество что-то должно интеллектуалу, а во-вторых — идею о том, что интеллектуал что-то должен обществу. В рамках даосской модели этот «общественный договор» полностью разрывается. Никто никому ничего не должен. Большинство проблем и комплексов современной интеллигенции возникает именно из-за непонимания этой радикальной смены моделей и неумения к ней приспособиться.
Социальная смерть культуры
Озабоченность материальным выживанием интеллектуала отодвигает на второй план заботу о его духовном выживании, которому современный дискурс интеллигенции уделяет явно меньше внимания. А ведь настоящей проблемой в условиях господства массовой культуры является именно духовное выживание, сохранение самого типа, если хотите — биологического вида «интеллектуал». Возвращение к конфуцианской модели, облегчая чисто материальные аспекты существования, в плане духовного выживания не только ничего не дает, но и делает его предельно трудным, почти невозможным.
Интеллектуал, встроенный в социальную машину, начинает функционировать как составная часть этой машины. Служба современному обществу неминуемо превращается и в службу массовой культуре этого общества, в службу той культурной конфигурации, которая сегодня господствует. В рамках общества потребления интеллектуал, выживая как социальный персонаж, разрушается как тип. Социум вторгается в сферу духовной и культурной жизни интеллектуала, привносит в нее не свойственные ей стандарты и критерии оценки. Расчет на массового потребителя, на внимание прессы и телевидения, на премии, титулы, гранты, — все это не только вмешивается в творческий процесс, но меняет и способ оценки и самооценки интеллектуала, меняет внутренние стандарты, согласно которым проводится такая самооценка, в конечном счете — меняет его самого. Сознание, развращенное обществом потребления, разучается проводить границу между социальным признанием и подлинным статусом тех или иных духовных свершений. Даже если отсутствует прямое принуждение мыслить и творить в рамках некоторого четко обрисованного «социального заказа», в сферу духа все равно проникает нечто постороннее ей. Правила социальной этики, формирующие поведение интеллектуала как составной части общественного организма, не могут не переноситься и на уровень мыслительных практик, приемов дискурса, способа отношения к реальности и т.д.
Особенно страдает при этом искусство. Интеллектуал, подвизающийся сегодня на этом поприще, должен отчетливо понимать, что сегодняшнее публичное искусство, во всех его формах, — целиком внешняя ему сфера. Ни классика, ни авангард, ни андеграунд в их сегодняшней форме не могут рассматриваться как «искусство интеллектуальной элиты». Сегодня они органично встроены в общество потребления, вплоть до мельчайших деталей построены согласно принципам и канонам этого общества, а те, кто их представляет, в ином масштабе повторяют все специфические свойства «звезд» поп-культуры. Здесь мы можем увидеть все, вплоть до мелкого заигрывания с «публикой», «звездной болезни» и акцентированного престижного потребления.
Опасна сама идея о том, что сегодня можно «совместить приятное с полезным», «сеять доброе и вечное» в поле массовой культуры, то есть социально легитимировать, продать социуму нечто подлинное. Соблазн подменить трудные достижения на поприще настоящей культуры ее вульгаризацией и популяризацией, «соблазн Ванессы Мэй», способен обратить в ничто остатки творческой энергии современного интеллектуала. В эпоху, когда находится под угрозой само существование «высокой культуры», ее популяризация не может быть главной целью. Борьба против засилья пошлости в массовой культуры — вещь, конечно, очень полезная и благородная, но, когда она разворачивается в пространстве самой массовой культуры, ничего, кроме улучшенного варианта ее же самой мы не получим.
Ничем не лучше и консервативная реакция на массовую культуру, попытка сохранять наследие прошлого в неприкосновенности с помощью специально созданных институтов конфуцианского общества. Деятельность в рамках таких финансируемых извне структур неминуемо вырождается в отработку грантов, в отчуждение культурного наследия от его потенциальных носителей. Отсутствие экзистенциального стимула превращает интеллектуалов, работающих в рамках этих структур, всего лишь в музейных работников, неспособных развивать дальше культурную традицию, отданную на их попечение. Культура, чтобы жить и развиваться, должна быть культурой живых людей, живущих реальной жизнью. Если ситуация принципиально не изменится, жизнь из пока еще не деградировавших отсеков культуры будет постепенно уходить.
Но даже искусственные методы сохранения культуры рано или поздно перестанут работать, потому что масс-культура постепенно убивает сами корни высокой культуры, способность к связному, сосредоточенному мышлению. Люди, которые не способны создавать шедевры, в конце концов потеряют способность их видеть и понимать. Сегодняшняя ситуация, когда «классика» в искусстве вроде бы преспокойно сосуществует с масс-культурными жанрами, крайне неустойчива, она не может длиться вечно, — это знак переходного периода, когда мы все еще живем за счет остатков прошлого, пока что не переваренных обществом потребления.
Одним словом, господство конфуцианской модели приводит, в лучшем случае, к остановке и консервации культурной жизни, — как это не раз происходило в Китае, когда там побеждала конфуцианская модель, — в худшем случае высокая культура вообще разрушается и деградирует до уровня популярной, массовой, что и происходит в современном обществе потребления.
Еще одна версия «избранного народа»
Даосская модель, обрекая интеллектуала на полуголодное существование, тем не менее делает возможным его духовное выживание, которое в рамках конфуцианской модели становится проблематичным. Единственным способом сохранить суверенность интеллектуала в обществе потребления является ситуация, когда его социальное бытие и его культурная, духовная жизнь полностью отделены друг от друга, внеположны друг другу, существуют в разных измерениях. Речь идет не о том, чтобы самоизолироваться, уйти в глухую оппозицию к массовой культуре, а о том, что интеллектуал в современном социуме должен иметь два лица. Одно из них обращено наружу, к социуму и господствующей в нем культуре. Другое — обращено к суверенному сообществу интеллектуалов, в рамках которого культивируется особое, автономное по отношению к социуму и его канонам духовное пространство, со своими собственными правилами, канонами, видами духовного авторитета.
Полноценное духовное размежевание интеллектуала с обществом возможно только при наличии автономной от общества «интеллектуальной среды». Распадаясь, диссипируя как сословие социума, интеллигенция должна сохраниться, вновь сложиться как культурное сообщество. Сообщество, которое организовано целиком по законам интеллектуальной жизни, которое абсолютно игнорирует внешние социальные связи своих членов, их статус во внешнем социуме. Ничего невозможного, фантастического, утопического в этом нет. Я не буду приводить в пример дальневосточную экзотику, даосов и дзэн-буддистов, или античных пифагорейцев, или опыт культурного выживания еврейского народа в диаспоре, поскольку и в нашей собственной стране, в самое недавнее время, уже были испробованы подобные формы существования. Я имею в виду процветавшее в 70-е вопреки социуму «культурное пространство самиздата», а также связанную с ним альтернативную молодежную культуру позднесоветского периода («поколение дворников и сторожей»).
Вряд ли здесь будут уместны обвинения в манихействе и эскапизме. Речь идет не о спасении немногих избранных, а о нормальной культурной дифференциации. Демографический взрыв последних двух столетий принципиально меняет культурную ситуацию в обществе. Раньше «культура верхов», чтобы оставаться жизнеспособной, должна была так или иначе укореняться в «культуре низов». Причина проста: это была культура весьма немногочисленной группы лиц, живших к тому же в довольно однообразных условиях. В России во времена Пушкина, если исходить из тиражей, которыми он издавался, все образованное общество — это несколько тысяч человек. Из них к числу интеллектуалов в собственном смысле этого слова можно отнести в лучшем случае несколько десятков человек. Сегодня, после демографического взрыва, совпавшего к тому же еще и с относительным увеличением числа интеллектуалов в обществе, с их большей социальной востребованностью, интеллектуалы исчисляются десятками тысяч. К тому же, в отличие от представителей прежних высших сословий, сегодняшние интеллектуалы занимают разные социальные ниши, встроены в самые разнообразные культурные контексты. Этого вполне достаточно, чтобы постоянно подпитывать культуру и делать ее жизнеспособной. Вспомним, что все свободное население Древней Греции, если не считать иноплеменных рабов, измерялось сотнями тысяч, — а ведь это была одна из величайших культур, по количеству и качеству достижений вполне соизмеримая с европейской культурой Нового времени. Интеллектуалы сегодня могут составить не просто сословие или прослойку, а своего рода независимое «этнокультурное» единство, что-то вроде «избранного народа», — только образованного не по национальному, а по культурному признаку.
Сегодня такому независимому от социума культурному сообществу выжить не в пример легче, чем раньше. Удобной средой для него может стать, например, Интернет, — среда, где господствует именно культурная дифференциация, где социальное отходит на второй план, где ничего не значат социальный статус, географические расстояния и государственные границы. Впрочем, удобная техническая среда сама по себе тут, конечно, ничего не решает. Даосы и буддисты умели самоорганизоваться в суверенное сообщество за тысячи лет до возникновения Интернета, и вряд ли он был им особенно нужен. Все решает воля к дифференциации и самоорганизации, воля к духовному выживанию.
Полный текст статьи читайте в “НЗ” № 1, 1998