Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2002
|
| Елена Обатнина Царь Асыка и его подданные: СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2001. 384 с. 2000 экз. |
Когда четверть века тому назад С. С. Гречишкин напечатал в академическом “Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома” обзор архива А. М. Ремизова, он вряд ли подозревал, что его публикация положит начало серьезному, всестороннему изучению этого писателя, чей удел эмигранта надолго определил его полузапретность и безвестность на родине.
Пишущий эти строки принадлежит к читателям, впервые узнавшим, что такое Обезвелволпал именно из упомянутой обзорной статьи. Да и о Ремизове – не только писателе, но и рисовальщике, авторе многочисленных иллюстраций, портретов, шаржей и “графических дневников”, было известно тогда не больше, чем о творчестве наших других художников, имевших несчастье доживать свой век на чужбине.
“…Кто он, этот человеческий и писательский гений, – вопрошал о Ремизове один из его парижских друзей (В. Сосинский). – Тайна для всех, тайна и для меня, не разгаданная по сей день” . Вслед за этим вопросом возникает другой: что же такое Обезвелволпал? Уникальное и неповторимое детище Ремизова давно ожидало своего истолкователя.
Замысел Елены Обатниной, исследовательницы ремизовского наследия, был изначально дерзостен. Собрать воедино все “обезьяньи” тексты Ремизова (грамоты, конституцию, манифесты, донесения, мемуарные фрагменты и пр.), описать их и снабдить пояснениями, осмыслить и поставить в историко-культурный ряд – задание, мягко говоря, не из легких. Чтобы воссоздать многолетнюю историю Обезьяньей Палаты и приблизить нас к разгадке всего ремизовского бестиария, требовались годы утомительной работы, изучение архивов (в том числе – зарубежных), не говоря уже о многочисленных печатных источниках. Требовалось, наконец, найти издателя, способного “поднять” материал такой сложности. Но исследователь и издатель счастливо нашли друг друга, и новая книга, красочная и яркая, уже отмеченная ценителями, начинает жить своей жизнью. Задан тон и уровень для последующих изданий графических альбомов Ремизова, число которых, согласно авторитетному словарю “Художники русского Зарубежья”, приближается к четыремстам!
Шуточная затея, игра, мистификация… Каждое из этих определений приложимо к Обезвелволпалу, и каждое из них – недостаточно. Наглядная история Обезьяньего царства, кропотливо воссозданная Еленой Обатниной, показывает: зародившись как шутка, безобидная и увлекательная ремизовская мистификация приобретает со временем размах и характер некоего “тайного” – столь же экзотического, сколь и эзотерического – сообщества, принадлежность к которому была не только свидетельством избранничества и дружбы, но и знаком принадлежности к кругу единомышленников. Ремизовская выдумка отличалась пародийностью, ибо воспроизводила в окарикатуренном виде традиционные “игры” русской интеллигенции, издавна склонной к тайным кружкам и обществам, но одновременно, как в любой удачной пародии, в Обезьяньей палате заключалось и смысловое ядро. Возводя знакомых в ранг князей или кавалеров Обезвелволпала, Ремизов строил свой перевернутый мир, зеркально противоположный действительному, – модель идеального человеческого содружества.
Этот стилизованный обезьянник пародировал не людей вообще, а соотносился, в первую очередь, с советским зверинцем, из которого писатель, вдоволь натерпевшись к 1921 году, в ужасе бежал за границу. Затевая и продолжая свой Обезвелволпал, Ремизов “чудил” не произвольно, не наобум; напротив: все продумывалось и в деталях, и в целом. Это подтверждается историей Обезьяньго ордена, который несколько старше, чем Обезьянья Палата. Орден возникает в 1916–1917 гг., когда появляются первые кавалеры с обезьяньими знаками и грамотами; затем – Обезьянья палата, затем – Великая и Вольная Обезьянья Палата, затем – Обезвелволпал (ОБВП), напоминающий неуклюжие советские аббревиатуры. Обезьяний образ формировался годами, был подвижен и определялся не в последнюю очередь общественными событиями; так, в конце 1917 года Ремизов уподобил большевизм “вонючей торжествующей обезьяне”. Однако в дальнейшем происходит перемещение акцентов: обезьянье царство становится антиподом большевистского. С годами, уже в эмиграции, Ремизов – в качестве “завобезвелволпала” и бессменного “канцеляриуса” – придает своему детищу завершенный облик, превратив его в свободолюбивое, иерархически построенное обезьянье ведомство во главе с царем-самодержцем Асыкой (имя легендарного вогульского князя XV века). Из года в год множатся подданные Асыки, которым неистощимый на выдумки канцеляриус придумывает все новые должности и звания: князья и кавалеры Обезвелволпала повышаются в звании, становятся то послами, то полпредами, то маршалами; возникают новые должности (староста, кладовщик, трубочист); совершенствуются печати, скрепляющие каждый документ. И все, что творится в этом ирреальном фантастическом царстве, овеяно, словно в сказке, духом свободы: все можно, все позволено!
В автобиографической книге “Взвихренная Русь” (1927), писатель дал своего рода ключ к пониманию Обезвелволпала (в его окончательном виде), напрямую связав его с революционными событиями в России. “… Положение дел в великой белой империи страшно изменилось: все люди вышли из скотских загонов и объявили, что они человеки, но при этом они стали разбрасывать несчистоты на площадях и улицах, утверждая, что во всеобщем засорении заключается истинная свобода”. И вот, продолжает Ремизов, “мы видим противоположное явление: наиболее почтенные из людей с удовольствием отказываются от своего человеческого достоинства и, переходя в наши ряды, становятся подданными великого Асыки”. Из невинного розыгрыша и шутовства в духе маскарадной культуры Серебряного века, из нарочитого “безобразия” Обезвелволпал превращается после 1917 года в образ утопического свободного государства. Вымышленная Вольная Палата противостоит реальному невольничьему государству.
“… Пифики <то есть обезьяны> больше всего любят свободу” – подытоживал Ремизов в одном из своих поздних “сказов” (“Пификово сердце”).
Не случайно ремизовская затея так охотно подхватывалась другими ее участниками и в конце концов прочно утвердилась в общественном сознании. Причем не только в эмигрантских кругах, откуда и вербовались после 1921 года новые граждане Обезвелволпала, но и в Советской России, где бывшие “князья” и “кавалеры” вовсе не спешили избавиться от своих обезьяньих титулов. Так, К. А. Федин, один из кавалеров Обезьяньего знака, в своем прошении “старейшине” П. Е. Щеголеву сообщает 13 октября 1924 года о созыве “собора князей и кавалеров Обезвелволпала в присутствии сонма серапионовых братьев” и просит “старейшего князя” явиться “для благословения соборной тризны и совершения обезьяньей молитвы”. Подданные царя Асыки сохраняли ему верность и с советским паспортом.
Обезьяний знак первой степени давался многим, но ни один не походил на другой: с васильками, с каштановым цветком, с голубыми колокольчиками, с кисточками, с индийскими хохолками, с лисичкиным хвостиком, с кукушкиной дудочкой, с жужеличным хоботком, с буйволовой струной… Красочное словотворчество Ремизова получает графическое обличье; писатель строит текст как графическую композицию. При этом слово и рисунок словно соревнуются под пером Ремизова в изобретательности и оригинальности. Не устаешь удивляться дару Ремизова-изографа и каллиграфа, соединявшего графику и текст в произвольной манере, но все же не капризно, а повинуясь духу современного искусства. Затейливая свободная игра-стилизация становится у Ремизова со временем индивидуальной стилистикой. Да, Ремизов был, конечно, и выдумщик, и фантазер, и чудак. Читая воспоминания современников, то и дело наталкиваешься на эпитеты: “чудаковатый”, “оригинальный” и даже “юродивый”; все эти определения не надуманные. Но следовало бы, говоря о Ремизове, прежде всего сказать: художник, чьи выдумки и фантасмагории, подчас нарочито уродливые, отнюдь не продукт больного сознания, не графическое отображение кошмарных сновидений и т. п., а симптом художественных исканий эпохи. Именно в “континуум мировой культуры” и пытается ввести Елена Обатнина ремизовский миф Обезьяньей Палаты, проводя глубокие и подчас неожиданные экскурсы то в древнерусскую литературу, то в современное западноевропейское искусство.
Впрочем, ответы на некоторые вопросы можно было бы, на наш взгляд, упростить и описать забавное Обезьянье царство, не слишком вдаваясь в учение гностиков или Шопенгауэра. При всей своей начитанности Ремизов был не начетчиком, а прихотливой артистической натурой – в творческих целях он использовал, независимо от источника, все, что ему могло пригодиться. Так, Абраксас, божественный гностический символ с петушиной головой и двумя змеиными хвостами вместо ног, как нельзя лучше подходил для зрительного образа Обезьяньего князя. Абракадабра – Абраксас – Асыка: Ремизов сблизил эти три близких по звучанию слова, в каждом из которых содержалась “загадка”, и придал Асыке черты гностического бога, чье имя стояло на древних амулетах, предназначенных для ношения. Вряд ли, однако, углублялся Ремизов, подобно потомству своих прилежных исследователей, в трактовку этого мифа – куда больше значили для него символический ряд, звуковой рисунок, ассоциативное пространство Абраксаса. Интересно бы уточнить, откуда и когда пришло к Ремизову это имя и не он ли распространил его среди своих петербургских литературных знакомых уже в начале 1920-х годов. Под названием “Абраксас” были изданы в конце 1922 года два литературно-художественных альманаха, и некоторые из друзей Ремизова (например, В. В. Смиренский) близко стояли к этому начинанию.
Своеобразно, вернее сказать, свободно построена эта книга. Серьезный авторский текст перемежается красочными иллюстрациями , воспоминания современников – мемуарными свидетельствами, извлеченными из “загогулин” ремизовской памяти. Обезьяньи грамоты и другие рисунки, тексты которых, написанные либо вязью, либо глаголицей, либо неудобочитаемым мелким почерком, приводятся, к сожалению, без пояснений и расшифровки (едва ли не главное упущение!), позволяют узнать немало любопытного о лицах не слишком известных, но все же отмеченных благосклонностью обезьяньего владыки; среди них – “кунстмалер” Н. В. Зарецкий, “эмир” и ученый-ориенталист В. П. Никитин, “ключарь” С. Я. Осипов, библиофил К. И. Солнцев и многие другие. Все они занимают почетное место в творческой биографии Ремизова. Для истории русской (прежде всего – эмигрантской) культуры ХХ века, которая сегодня пишется наново, эта книга – ценный вспомогательный источник. Воспользуемся поэтому возможностью уточнить и дополнить комментарий к Синклиту, заменившему в этой книге традиционный именной указатель. Законспирированный Б. Б. Божнев – поэт Борис Борисович Божнев (1898–1969); Магдалина Исааковна Лосская родилась в 1905 г., умерла в 1968-м; Михаил Иванович Успенский, историк, краевед, археограф, погиб в блокадном Ленинграде в 1942 году; Вера Иосифовна (Осиповна) Лурье умерла в Берлине в сентябре 1998 г.; даты жизни Жана Шюзевиля: родился в 1868 г.; умер не ранее 1959-го. Ну а Пьер Паскаль (Pas cal), профессор Сорбонны и протопоп Обевзвелволпала, умерший в 1982 г., – чистокровный француз, и Петром Карловичем его можно назвать – и называли! – лишь в шутку, каковую, по видимости, охотно удостоверил сам канцеляриус.
Константин Азадовский