Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 1, 2002
М.: Издательство «Независимая Газета», 2002. 328 с. Тираж 5000 экз.
Изданные «Независимой Газетой» лекции Владимира Набокова о романе Сервантеса составляют третий том публикуемого этим издательством литературно-педагогического наследия писателя. В 1996 году вышли «Лекции по русской литературе», а в 1998 — «Лекции по зарубежной литературе» под редакцией Владимира Харитонова. В последней книге, в качестве приложения, были приведены отрывки из лекций о «Дон Кихоте» — всего около 25 страниц текста — и вот теперь эти «сервантесовские» лекции наконец изданы на русском языке полностью.
В отличие от «русских» и «зарубежных» лекций, читанных Набоковым по месту основной работы в Корнельском университете, «сервантесовские» прозвучали в Гарварде, в весеннем семестре 1951/52 года, где писатель выступал в качестве приглашенного профессора. Прочитанные, разумеется, по-английски, в том семестре, эти лекции, по всей видимости, больше не повторялись Набоковым ни в Корнелле, ни где-либо еще, а значит, и не видоизменялись сколько-нибудь существенным образом. Тем самым можно сказать, что нам предъявлен, помимо прочего, один из памятников интеллектуального наследия американских 50-х — золотого десятилетия американской мысли, процентами с которого Америка живет и поныне.
Известно, что набоковское литературоведение — жанр весьма специфический и отстоящий довольно далеко от академической филологии. По сути, всякий раз, анализируя то или иное произведение изящной словесности, Набоков преследует одну и ту же, двуглавую, словно австро-русский геральдический орел, цель — с одной стороны, пытается объяснить в рациональных терминах слушателю (читателю) причину пережитого самим Набоковым читательского наслаждения (или отвращения, если речь идет о слабой, по мнению Набокова, книге), обрушиваясь в то же время во всю мощь своей иронии на разного рода критиков и литературоведов, посмевших судить о литературе не по законам собственно литературы — Набоков считает таковых пошлыми и как бы больными, а потому не делает себе труда исследовать природу и происхождение их мнений. Такие люди, по Набокову, заслуживают презрения — и только.
Пожалуй, в применении к «сервантесовским» лекциям, данная нетерпимость способна вызвать у читателя довольно странное, по меньшей мере, сцепление мыслей. Так, Владимир Владимирович в данном случае громит тех, кто:
а) утверждает, что «Дон Кихот» — реалистический роман. Испания этого романа, говорит Набоков, имеет с Испанией начала XVII века очень мало общего: пейзажи романа — это не обожженные солнцем гористые кастильские степи, а дословные штампы итальянской второразрядной прозы и т. д.;
б) утверждает, что «Дон Кихот» — совершенен композиционно и т. п. Семнадцатый век, по словам Набокова, относится к периоду детства европейского романного жанра, достигшего совершенства лишь два с половиной столетия спустя — а потому «Дон Кихот» «скроен на живую нитку», переполнен условностями, неточностями, нестыковками и т. д.;
в) утверждает, что «Дон Кихот» — пародия на жанр рыцарского романа. Пародия на рыцарские романы не была нужна ни Сервантесу, ни его тогдашним читателям, считает Набоков. «Дон Кихот» не пародия, а самый настоящий рыцарский роман в той форме, в какой он мог быть написан во времена Сервантеса;
г) утверждает, что «Дон Кихот» — юмористическое произведение. Книга просто сочится описаниями различных физических и моральных мучений, говорит Набоков своим студентам.
Что же возникает в голове у того, кто сегодня поставит себя на место тех гарвардских школяров? Попробуем, что называется, примерить на себя. Итак: по пунктам а) и б) — лишь зависть. Счастливый Набоков жил по соседству с мощным, в духе эпохи Просвещения, чувством абсолюта. Есть абсолютные градации литературного качества, а также — абсолютные читатели, сквозь столетия несущие неизменным представление о том, что хорошо, а что плохо в литературном произведении. Вот только писатели, увы, не сразу научились удовлетворять этот абсолютный вкус…
Что же до пародии (пункт в)), то Набоков здесь и прав и не прав, по всей видимости. Да, он убедительно показывает, что к моменту написания книги рыцарские романы не воспринимались, как актуальный жанр. Однако таковая ситуация возникла для того времени совсем недавно — эти пресловутые романы еще пылились в библиотеках разных провинциальных идальго, подобно тому как нынче пылятся на каких-нибудь дачах романы Рыбакова или Дудинцева. Едва ли кому придет в голову их сегодня пародировать, однако существуют же люди, в сознании которых книги этих авторов стоят в ряду ярчайших эстетических переживаний. И это не значит, что восприятие таких читателей осталось на уровне указанных книг — просто детство есть детство, молодость есть молодость, и, возможно, едва ли не каждому писателю хочется написать заново любимую книжку своего отрочества. Допустим, пятидесятипятилетний Сервантес решил переписать любимый на заре своей жизни рыцарский роман. И не его вина, но исключительно — законов литературы в том, что написать рыцарский роман в 1605 году оказалось возможным лишь в форме пародии на жанр рыцарского романа как таковой… Следуя этой логике, что тогда напишем мы, прочитав в юности «Дон Кихота»? И что должен был написать Набоков?
В действительности, едва ли в мировой литературе найдется другое произведение, другой герой, побудивший столь многих к воссозданию себя в той или иной форме. Это воссоздание имело место не только в виде прямых и косвенных аллюзий на сервантесовского «Дон Кихота», но и в существенно более причудливых ипостасях. Первым делом на ум приходит знаменитый рассказ Борхеса, конечно же, но ведь и сами набоковские лекции, да еще с предшествующим им поглавным конспектированием романа (перевод этого конспекта занимает добрую половину рецензируемого издания) не той же самой ли порождены идеей?
Любопытно, что, приводя список великих писателей и их творений, в которых ощутим след Рыцаря Печального Образа, Набоков не пропускает и «Мертвых Душ» Гоголя. Как известно, Набоков высоко ценил Гоголя, точнее — пол-Гоголя, ибо Гоголь «Миргорода» и «Вечеров на хуторе…» для Набокова — лишь Гоголь ученических штудий. Таким образом, напрочь мимо внимания нашего лектора проходит «Тарас Бульба» — одно из центральных и самое «донкихотское» произведение Гоголя. Есть в нем и Дон Кихот (Тарас), и Санчо Панса (жид Янкель), и слово «рыцарь» употребляется едва ли не так же часто, как и в романе великого испанца…
Сложнее с пунктом г) нашего списка. Здесь сперва возникает некоторое недоумение — уж не с ветряными ли мельницами воюет Набоков? Где эти толпы глупых критиков, «специалистов по Сервантесу», которые хохочут до колик, читая, как Рыцарь Печального Образа лишился половины уха или почти всех зубов разом? Может быть, таких «серванесоведов» и нету вовсе? Тем не менее справиться с этим недоумением несложно — стоит лишь сделать небольшой шаг в сторону, а именно — закрыть книжку и, взяв ее в руки, приблизить к глазам. Как и в двух упомянутых нами предыдущих томах набоковских лекций, обложка этого украшена фотографическими портретами автора — по одной карточке на первой и на последней ее странице. И если Набоков обложек «русских» и «зарубежных» лекций — это писатель за конторкой или за рабочим столом либо крупным планом его открытое и умное лицо, то здесь мы видим нечто принципиально иное — немолодой уже (худое, впалое тело) мужчина с сачком для ловли бабочек глядит куда-то вперед, мимо нас… а вот он же, в каком-то странно-нелепом капюшоне, из-под которого виднеется один горящий глаз…
Если это — не сам Дон Кихот, то я — троллейбус!