Равнина русская
Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 1, 2002
Сост. и подг. текстов: Л. И. Бучина, А. Н. Шустов. Предисл. и комм.: А. Н. Шустов.
СПб.: Российская Национальная библиотека, 2000. 224 с. Тираж 1000 экз.
ЕЛИЗАВЕТА КУЗЬМИНА-КАРАВАЕВА (МАТЬ МАРИЯ)
СТИХОТВОРЕНИЯ И ПОЭМЫ. ПЬЕСЫ-МИСТЕРИИ.
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ И АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОЗА. ПИСЬМА
Сост., автор вступ. статьи и прим. А. Н. Шустов.
СПб.: Искусство-СПБ, 2001. 767 с. Тираж 3000 экз.
Почти одновременно увидели свет две книги матери Марии — в девичестве Елизаветы Юрьевны Пиленко, в первом браке Кузьминой-Караваевой, во втором браке Скобцовой. Из огромного круга великих и малых имен, представлявших первую волну русской эмиграции, ее имя оказалось одним из немногих, «возвращенных» на родину еще в поздние советские годы: разумеется, лишь по причине участия матери Марии в подпольной антифашистской деятельности во время оккупации Парижа, последовавшего ареста и мученической гибели в немецком концлагере. В 1982 году на «Мосфильме» даже был поставлен художественный фильм «Мать Мария»: кажется, это — первая в отечественном кинематографе попытка обрисовать эмигрантскую среду без гнева и пристрастия. Но еще раньше, в 1968 году в Тарту, в 11-м, литературоведческом выпуске «Трудов по русской и славянской филологии» были перепечатаны из парижских «Современных Записок» воспоминания Кузьминой-Караваевой о Блоке (со вступительной статьей Д. Е. Максимова, дававшей краткую, но точную и объективную характеристику личности мемуаристки, и с примечаниями З. Г. Минц). Официально признанный классик, Блок невольно помог вспомнить о Кузьминой-Караваевой и довести до советской читательской аудитории ее замечательный мемуарный текст — как и прежде, и позднее неоднократно способствовал восстановлению в исторической памяти имен многих своих «предосудительных» знакомых.
Имя Александра Блока по праву вынесено на титульный лист одной из рассматриваемых книг, включающей упомянутый мемуарный очерк «Встречи с Блоком», полный корпус писем Кузьминой-Караваевой к Блоку (публикуемых не впервые, но впервые, кажется, в текстологически исправном виде; последнее обстоятельство по достоинству оценит всякий, кому приходилось держать в руках образцы почерка нашего автора), подборку записей и суждений Блока о Кузьминой-Караваевой, а также раздел «Е. Ю. Кузьмина-Караваева в воспоминаниях современников» — первый свод мемуарных свидетельств о дореволюционном периоде ее жизни, многие из которых появились в печати впервые, собранные благодаря изыскательскому энтузиазму А. Н. Шустова. Все это, однако, лишь приложение к подлинной сенсации (рискнем употребить здесь истрепанное и совершенно девальвированное слово, поскольку в данном случае оно на самом деле адекватно тому, что призвано обозначать) — первой публикации недавно выявленной, и поступившей ныне в Отдел рукописей петербургской Публичной библиотеки, книги стихов Кузьминой-Караваевой «Дорога». Книга была сформирована автором в конце 1913 года, направлена на просмотр Блоку, но так и осталась недоведенной до печати — видимо, под влиянием более чем сдержанных блоковских оценок (для поэтессы, безответно и безраздельно влюбленной в Блока, считавшей его самым крупным поэтом и самой значительной личностью среди своих современников, эти оценки представали едва ли не истиной в последней инстанции). Кому передала затем Кузьмина-Караваева машинописный текст «Дороги», где он хранился на протяжении 80 лет — неведомо, однако в принадлежности ей этого сборника, вынырнувшего недавно на поверхность благодаря одному из книжных аукционов, сомневаться не приходится. На рубеже 1970-1980-х годов автору этих строк довелось познакомиться, а затем и участвовать в подготовке публикации, с еще одним произведением Кузьминой-Караваевой, хранившимся с 1917 года в частном собрании, — с большой поэмой о Мельмоте Скитальце. Личного фонда, отражающего дореволюционный период жизни и литературной деятельности Кузьминой-Караваевой, в государственных архивах не имеется, поэтому весьма вероятно, что в чьих-то руках еще сосредоточены ее рукописи, которые рано или поздно смогут стать достоянием печати.
Книга «Дорога» опубликована Л. И. Бучиной и А. Н. Шустовым с воспроизведением всех блоковских маргиналий, включающих краткие оценки и характеристики текста, подчеркивания и прочие пометы. Эта же книга вошла и в состав большого тома сочинений Кузьминой-Караваевой, выпущенного в свет издательством «Искусство-СПБ». Этот том содержит практически все поэтическое наследие (книги стихов печатаются полностью и в авторской композиции), художественную и очерковую прозу автора. То же издательство уже объявило о подготовке следующего тома, включающего главным образом сочинения Кузьминой-Караваевой эмигрантской поры — переложения житийных сюжетов, историко-философские очерки, религиозно-философскую публицистику и т. д. Налицо серьезная, основательная попытка дать полный — или максимально приближенный к полноте — корпус творческого наследия матери Марии — попытка, предпринятая впервые и особенно значимая на фоне предыдущего издания, претендовавшего на ознакомление читателя со всеми сторонами ее литературной деятельности, — «Избранного» (М.: Советская Россия, 1991; вступительная статья, составление и примечания Н. В. Осьмакова); та книга была подготовлена в полном соответствии с укоренившейся у нас традицией изготовления сборников подобного рода, предлагающих читателю всего понемногу — некую совокупность текстов, подобранных по произволу составителя и сопровожденных, вместо комментария, выписками из подручных справочных источников (а в данном случае к тому же отмеченных небрежностью и неполнотой приводимых сведений).
Заглавие одной из повестей Кузьминой-Караваевой «Равнина русская», вынесенное на титульный лист и на обложку, не только обозначает смысловую доминанту поэтических и прозаических текстов автора, но и гармонирует с тем художественным образом книги, который рождается благодаря выстроенному в ней изобразительному ряду (художник Е. А. Поликашин). Воспроизведенные в томе многочисленные иллюстрации — это не только портреты Кузьминой-Караваевой, индивидуальные и групповые, а также портреты близких ей людей и современников, сыгравших в ее жизни определенную роль; это — и фотодокументы, непосредственно передающие фактуру и атмосферу эпохи, моментальные снимки, запечатлевшие жизнь России в начале ХХ века и в дни революционного перелома. Тем самым к стихам Кузьминой-Караваевой, также вдохновленным атмосферой времени, исполненным высокого эмоционального накала, но достаточно отвлеченным, «вневещным» по своей образной ткани, подобран вполне созвучный изобразительный аккомпанемент.
А. Н. Шустов, подготовивший обе книги, — автор нескольких десятков статей и публикаций, посвященных Кузьминой-Караваевой и на сегодняшний день, безусловно, самый авторитетный знаток ее жизни и творчества. И в данном случае он выполнил свою задачу со всей тщательностью и компетентностью. Сообщаемым им фактам и сведениям вполне можно доверять, — а ведь далеко не каждое издание с исследовательским «аппаратом» способно вызвать подобное впечатление. Комментарии к обоим изданиям можно укорить лишь за определенную избыточность содержащейся в них информации — случайность некоторых параллелей, устанавливаемых между стихами Кузьминой-Караваевой и текстами других авторов, приведение дополнительных сведений, не имеющих прямого отношения к комментируемому фрагменту: например, в примечании к упоминанию во «Встречах с Блоком» о вечере памяти Владимира Соловьева указывается не только заглавие речи Блока («Рыцарь-монах»), но и то, что это заглавие восходит к стихотворению Сергея Соловьева «Свете тихий!», что Блок закончил работу над речью накануне выступления, что — уже даже без опосредованной связи с текстом — Бердяев «назвал позже А. С. Хомякова «Рыцарем православной церкви»» («Елизавета Кузьмина-Караваева и Александр Блок». С. 125), — и т. д. В то же время некоторые реалии в текстах Кузьминой-Караваевой остались неузнанными; самое существенное из попавшегося на глаза — эпиграф, первоначально предполагавшийся к «Дороге» («Каждый душу разбил пополам и поставил двойные законы»), который она приводит в письме к Блоку, полученном 28 ноября 1913 года, и который представляет собой цитату из блоковского стихотворения «Фиолетовый запад гнетет…» (1904).
Благодаря книге, изданной «Искусством-СПБ», современному читателю впервые открывается возможность узнать поэтическое творчество Кузьминой-Караваевой в полном объеме — или, по крайней мере, во всей полноте опубликованного на сегодняшний день. Вряд ли, однако, как полагает С. Н. Кайдаш-Лакшина (ее слова с сочувствием приводятся в примечаниях к «Равнине русской»), имени Кузьминой-Караваевой предстоит теперь занять в отечественной культуре место рядом с Анной Ахматовой и Мариной Цветаевой. И не только в силу сомнительности любых предписаний в стиле «табели о рангах» применительно к творческим индивидуальностям; и не только потому, что Кузьминой-Караваевой достаточно собственной величины и собственного величия, которого не способны поколебать ни возвышающие, ни уничижительные параллели. Вообще не вполне корректным представляется размещение матери Марии в одном ряду с Цветаевой, Ахматовой, многими другими авторами, известными и безвестными. В отличие от подавляющего большинства поэтесс и поэтов, для Кузьминой-Караваевой главным в ее стихотворных опытах было не собственно поэтическое, лирическое, эстетическое, а духовное, молитвенное самовыражение. Показательны приводимые Шустовым оценки ее стихов, данные современниками: «душевная зрячесть» (К. В. Мочульский), «…это уже не поэзия — это кровь, это сердце, это дух» (В. Г. Лидин). Показательно также, что Г. П. Струве в своей обзорной монографии «Русская литература в изгнании» (1956) выделил характеристику стихов монахини Марии в отдельную рубрику, подчеркнув, что ее поэтическое творчество в среде русских зарубежных поэтов стоит особняком: «Ее собственная поэзия <…> не просто отражает религиозные настроения, которых — рядом с нигилизмом и опустошенностью — было много и среди молодых поэтов. Это религиозная поэзия. К ней нельзя подходить с чисто поэтическими мерилами, от нее ждешь больше» (Г. Струве. Русская литература в изгнании. Изд. 3-е, испр. и доп. Париж; М., 1996. С. 219).
Если общее представление о стихах Кузьминой-Караваевой читатель мог составить и прежде, то возможность познакомиться с ее художественной прозой ему, по сути, открывается впервые. Философская символистская повесть «Юрали» — «стилизованная под Евангелия», как отмечает составитель («Равнина русская». С. 708), но не в меньшей мере обязанная, в плане образно-стилевых ориентаций, ницшевскому «Заратустре» — была напечатана в 1915 году «домашним» тиражом 100 экземпляров. Две другие повести, «Равнина русская» (1924) и «Клим Семенович Барынькин» (1925), также опубликованы были лишь однажды, в эмигрантской периодике, под псевдонимом «Юрий Данилов» и долгое время оставались неидентифицированными (любопытно, что даже Г. П. Струве в упомянутой книге, отмечая эти публикации, не догадывался о том, что под «неизвестным именем Юрия Данилова» скрылась Кузьмина-Караваева). Недавно попытку обратить внимание на эмигрантские повести Кузьминой-Караваевой и оценить их по достоинству предприняла Н. Каухчишвили в статье «Повествовательная проза м. Марии» (Russian Literature. 1999. Vol. XLVI-IV. C. 437-451). Думается, что обе повести достойны того, чтобы занять значимое место в ряду произведений, посвященных осмыслению судьбы России накануне и во время революционной катастрофы. Каждая из них заключает в себе сжатую формулу романа — наподобие той, которая была, например, реализована, но с соответствующей идеологической перекодировкой, в «Хождении по мукам» А. Н. Толстого. Вместо развернутых, многофигурных, подробно прорисованных исторических панорам Кузьмина-Караваева в своей прозе ограничивается хроникальными эскизами со скупыми, но очень точными штрихами, дающими в своей совокупности вполне рельефную и в высшей степени достоверную картину: образ России на переломе эпох ею не только внятно очерчен, но и во многом объяснен (достаточно указать хотя бы на главного героя повести «Клим Семенович Барынькин», концентрирующего в себе неразложимую смесь безудержности и неприкаянности, каковая и оказывается главной психологической основой в его приобщении к большевизму). Логически примыкает к этим повестям мемуарно-аналитический очерк Кузьминой-Караваевой (Юрия Данилова) «Последние римляне» (1924), один из самых кратких, афористически точных, и самых веских вердиктов, которые были сформулированы по адресу интеллектуальной элиты предреволюционных десятилетий устами ее наиболее ответственных представителей.