Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 1, 2002
Утром в субботу 16 февраля 2002 года скоропостижно скончался Александр Алексеевич Носов. Хорошо известный специалистам по истории русской литературы и философии конца XIX — начала XX века, он никогда не искал публицистической популярности и оставался малоизвестным широкой читающей публике. Но в Александре Носове и трезвомыслящий поклонник русской философии, и соревнитель политико-экономического освобождения России находили человека, без которого не было бы ни критических исследований русской мысли, ни идеалистической борьбы за свободу.
Если в 1990-е годы и была немногочисленная и качественная среда либеральной интеллигенции, стоявшей правее властных реформаторов, если были в России искренние, активные и нелицеприятные сторонники либерального движения, то среди самых искренних, активных и нелицеприятных был Александр Носов. Если и был в России полноценный, культурно и исторически пережитый антикоммунизм, которому равно чужды розовое «шестидесятничество» и диссидентский антипатриотизм, то одним из самых ярких антикоммунистов был Носов. Мы вместе пережили эпоху научной реабилитации русской философии в конце 1980-х — начале 1990-х — и Носов был одним из первых, кто отсебятине новообращенных поклонников русской «соборности» противопоставил точное, архивно фундированное и критическое знание. Мы вместе пережили октябрь 1993 года — и Носов был среди тех немногих, кто — помня исторический опыт 1917 года — стал на сторону государства, которое во имя свободы расстреляло блок коммунистов и диссидентов.
Носов открыл для современной науки жизненное и философское наследие Е. Н. Трубецкого. Опубликованная им переписка Е. Н. Трубецкого с известнейшей благотворительницей М. К. Морозовой стала образцовым исследованием личной жизни философа, по законам русского Cеребряного века отлившейся в общественной и мыслительной практике. Подготовленный Носовым к печати труд Е. Н. Трубецкого «Мировоззрение В. С. Соловьева» стал частью неконъюнктурного исследования известнейшего русского мыслителя. Носов был членом немногочисленной группы ученых, усилиями которой образцово составлены и откомментированы три первых тома Полного собрания сочинений В. С. Соловьева — к ним теперь многие десятилетия будет обращаться русская культура. Никто не мог и подумать, что это собрание, своим появлением целиком обязанное научному подвижничеству, уже сейчас так трагически осиротеет.
Именно яркий общественный и политический темперамент позволил Носову приблизиться к существу личностей своих героев, в которых борьба против казенного идеологического контроля, против фальшивой церковности и продажной «духовности» была неотделима от философски продуманной борьбы за личную, религиозную, экономическую и политическую свободу.
Наше либеральное движение всегда морально отставало от таких искренних и честных своих сторонников, каким был Александр Носов, нашей буржуазии всегда не хватало такой свободы от сиюминутного эгоизма. Нам, потребляющим плоды освобождения, всегда недостает ответственной требовательности к свободе, которой был полон Александр Носов.
Прости, дорогой Саша.
МОДЕСТ КОЛЕРОВ
Я была знакома (и смею сказать: дружна) с Александром Алексеевичем Носовым более двадцати лет. Для меня он — как впоследствии для большинства его сослуживцев в «Новом мире» — был Сашей. И это порой вызывало у него легкую досаду: дескать, стареешь, матереешь, а все остаешься для знавших тебя сыздавна в статусе «младшенького». Саша вообще всегда был на страже своей личной и профессиональной чести, всегда, что называется, был готов к обороне. Иногда это казалось чрезмерным, каким-то расщеплением волоса в связи с незначительными, на сторонний взгляд, эпизодами. Но теперь я понимаю, какое это редкое качество: неприспособляемость к обстоятельствам места и времени, нежелание принимать форму сосуда, который подносит тебе житейская текучка. Качество, которое я, озираясь вокруг, не нахожу почти ни в ком.
Но это все — не главное. Главное же, видимо, в том, что Саша Носов был человеком очень редких дарований и живейшего творческого темперамента. Он сам себя сделал — и в своем становлении, мне кажется, не обязан никому. Хотя Литературный институт, который он закончил в качестве второго, после технического, высшего образования, тем самым сделав резкий, поворотный выбор в жизни, хотя этот вуз — вполне почтенное учебное заведение, хотя защищал он диссертацию тоже у почтенного филолога, — но все это не могло стать тем фундаментом, на котором надстроились уникальные познания Носова в истории русской культуры и исторического быта, его умения архивиста, текстолога, исследователя. Такой фундамент он сам себе наработал. Он очень давно выбрал себе в герои Владимира Соловьева и, если моя память не ошибается, именно поэтому еще до защиты институтского диплома отыскал меня — автора энциклопедических статей о любимом нами обоими философе; но я не могу сказать, что чем-то обогатила его как начинающего, а тем более — как зрелого ученого; скорее дело обстояло наоборот…
В редакции «Нового мира» он распространял вокруг себя поле непрагматических, питающих разум интересов. Любо-дорого было слушать, как, зажегшись от случайной фразы или вопроса, он разражается искрометным монологом насчет какого-нибудь анекдотического или трагического происшествия в русской исторической жизни. Ту Россию он любил так же, как эту — и жил в той жаркой, пристрастной жизнью так же, как в этой. Обсуждение общественных новостей захлебывающимися от волнения голосами — таков был ритуал наших — моих и его — журнальных встреч перед началом работы. Открыта дверь библиотеки на четвертом этаже — значит, не раздеваясь, можно бежать к Саше и жадно искать с ним единомыслия на злобу дня. О том, каким он был публицистическим борцом, либералом-государственником, антикоммунистом особой, высшей, послевеховской пробы, уже отчасти написал в своем прекрасном некрологе Модест Колеров. И я могу засвидетельствовать, что он, будучи непримирим ко всякой фальши, в том числе официозной, никогда не жалел о своем участии в «живом кольце» 1991 года, о дальнейшей поддержке новой России.
Осиротел без Саши «Новый мир».
Осиротело академическое собрание сочинений Соловьева.
Как дрогнувшим голосом сказал мой новомирский коллега, «надо учиться жить без Саши».
А это очень трудно и очень больно.
ИРИНА РОДНЯНСКАЯ
Саша очень любил жизнь. Первая специальность его была техническая, он знал, как сделан автомобиль, и всю домашнюю технику чинил «легко» (одно из его словечек). Он обожал свою дачу в Голицино — не только как приют для отдохновений и литературных работ, но и как мир, ждущий обустройства от его рук. Так же он подходил и к русской истории и культуре — вплотную, чтобы всмотреться, пощупать, покрутить. Быт институток XIX века, курьезы журнальных полемик 1880-х, споры в кружках и обществах 1900-х — были ему так же интересны, как калейдоскоп изменений новейшей истории.
Он знал и ценил детали. Был усердным читателем старых и свежих газет. В мелком факте дня увидеть характер и движение времени — таков был его «культурный метод». Много лет он в разных вузах Москвы читал лекции — по литературе и философии, а более всего — по «истории культуры». В Консерватории, где служил профессором, он придумывал самые неожиданные темы для своих курсов и разворачивал перед студентами осязаемое до тактильного восприятия полотно прошлой жизни. Мне очень жаль, что я не слушал его лекций. Впрочем, это отчасти восполняли разговоры с ним.
В жизни Саша менее всего походил на «ученого мужа». Невозможно представить его завсегдатаем президиумов, на пьедестале изданий и «трудов». Он «терпеть ненавидел» всякое чванство и высокомерие, как и модное квазимудрствование, которое не щадил в своих с блеском написанных рецензиях и статьях. Саша был профессиональным литератором и журналистом, с диапазоном от академического Собрания Вл. Соловьева до ежедневных газет.
Его главные герои — Соловьев и Е. Н. Трубецкой (им посвящены 6 приготовленных им книг). Но тема его — это не собственно философия, он занимался скорее «героями культуры», видя в их трудах и биографиях эпоху в жизни страны, преломление проблем «личность и общество», «человек и время». В своих работах Саша не был мелочен, он знал цену и вкус факта, но его не увлекал мертвый инвентарь исторических форм. Быт для него был неотрывен от бытия, которое, в свою очередь, осуществлялось в каждодневной реальности буден. За поступками людей, институциями культуры, механизмами власти и общественных норм он стремился рассмотреть возможность реализации человеком своего Выбора, пути осуществления своей Свободы. Его герои не абстрактно «философствовали» — они претворяли свой жизненный путь, — в большом и малом, в науке, политике и влюбленностях воплощая свою Судьбу.
Для Саши принципиальны были такие темы, как «Вл. Соловьев — русский Ориген», «роман жизни» Евг. Трубецкого и М. К. Морозовой, переписку которых он считал ярчайшим культурным памятником. Эти открытые им письма поразили его — и до некоторой степени подчинили себе. В них был столь взыскуемый Сашей сплав жизненной честности и высокой духовности, устремленности к счастью и ответственности перед своей судьбой — и судьбой других, преданности Абсолютному и душевной гармонии, дающей человеку опору в его «трудах и днях». В переписке двух близких людей неразрывно и органично сплелись интимное и эпохальное, Государственный совет и дела по хозяйству, взлеты мысли и духа и домашние сантименты, трагедия и счастье любви и семейные хлопоты. Конечно, философское движение начала XX века, конечно, меценатские предприятия Морозовой, конечно, важные вопросы политики и культуры; но более всего, смею думать, Сашу впечатлило высочайшее, запредельное психологическое напряжение (тут и страсть, тут и нравственность, тут судьба) отношений Мужчины и Женщины. Сказать, что эта переписка была Саше интересна, что он черпал из нее не только для своих статей, но и для духовного опыта — сказать еще слишком слабо.
Более десяти лет он лелеял и пестовал этот «сюжет», сложил всё письмо за письмом, до буковки выгладил тексты, объяснил их; напечатал подборку в журнале, собрал фотографии, сделал телефильмы о московских местах Трубецких и Морозовой. Уже несколько лет у него было готово отдельное издание этого «эпистолярного романа», книга виделась ему в мельчайших деталях, во всех подробностях — но он так и не мог решиться ее напечатать. Внешне как будто не выходило с грантами (которых он особо и не искал) или издатель не гарантировал «оформление», — но я думаю, Саша просто не мог отпустить от себя эту историю жизни и любви — столь интимно сопережил он ее.
Конечно, будет продолжаться Собрание Вл. Соловьева — Сашей многое было сделано для следующих томов; и обязательно должна выйти приготовленная им книга писем «политика в философии» князя Трубецкого и «Маргариты Серебряного века» Морозовой, как назвал он своих героев в посвященных им статьях. И со страниц этих книг вместе с тенями тех, кого он так любил, к нам слетит еще одна, такая светлая и дорогая тень друга.
Они уже давно вместе, и им хорошо.
СЕРГЕЙ ПАНОВ