Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 3, 2001
Cтранное издание: никаких выходных данных, ни тиража, ни редактора, ни корректора, ни наборщика, ни типографии — ничего не указано. В лучшем случае это означает полную издательскую анархию и пренебрежение всеми существующими нормами. Издательская марка, правда, наводит на мысль о причастности этого издательства к журналу «Пинакотека», однако полиграфическое оформление того журнала столь разительно отличается (в лучшую сторону) от полиграфического исполнения рецензируемой книги, что возникают предположения либо о серьезных финансовых проблемах издателей, либо их пренебрежительном отношении к публикуемым письмам Малевича. Между тем письма эти весьма любопытны. Бессмысленно искать в них художественную ценность или какое-нибудь общественное значение. Нет, косноязычие и грамматический волюнтаризм их автора (публикаторы специально оговаривают, что ими исправлены орфография, пунктуация, падежные несогласования и т. п.) не принесут удовлетворения любителям изящной словесности. Нет в этих письмах и сюжетов общественно-политического характера, понятных и интересных широкой публике. Зато в них есть хлесткая бескомпромиссная ругань с соратниками. Ни о какой объективности и взвешенности оценок Малевич представления не имел: Татлин — идиот, Эттингер — старый идиот, татлинская башня — фикция западной техники, «АХРР валить надо», словом, есть только одно божество — беспредметность, и супрематист Малевич — пророк ее. Впрочем, в письме Лисицкому он утверждает, что его «мало интересует пророчество», а больше всего интересует «политическая деятельность в Искусстве». Что ж, в этой политике он, действительно, вождь. Правда, вождь уже опальный, гонимый, но который все еще пытается создать оппозицию всему остальному искусству, в том числе имеющему государственную поддержку.
Удивительная вещь, авангардные поэты и художники, жившие в 1920-1930-х годах в Ленинграде, сохранили самобытность своей художественной идеологии и творческую независимость ценой ухода в художественное подполье. Достаточно назвать Матюшина, Малевича, Филонова, поэтов-обэриутов. Тогда как московские авангардисты тех лет (за исключением разве что Кручёных) в своем стремлении к широкой официальной деятельности, попытке остаться на гребне волны, неизбежно шли на компромиссы и постепенно сдали все идейно-художественные позиции. Не думаю, что давление власти в Москве было существенно сильнее, чем в Питере. Тут дело в различных стратегиях поведения под этим давлением. В Питере почему-то предпочитали отказываться от сиюминутной славы ради сохранения своей творческой независимости, а в Москве ради внешних атрибутов славы художник превратился в технического оформителя социального заказа. Малевич не пошел на компромисс ни после первого (1927), ни после второго (1930) ареста. Он умер несломленным. В его письмах нет ни тени сомнения в собственной художественной правоте. Даже в декабре 1930-го он убежден, что когда-нибудь его работы будут показаны всем и он станет известен по-настоящему. Он только не знает, когда это случится. С тех пор прошло семьдесят лет. Думаю, что сам факт нынешней публикации этих писем на фоне все более разрастающегося культа Малевича (в некоторых изданиях он провозглашен уже «избранником Истории» и «величайшим новатором ХХ столетия»), стремление сделать эти письма доступными для тех, кто интересуется жизнью и творчеством Малевича, эта цель, безусловно, достигается данной брошюрой, и уже одним этим полностью оправдано ее появление. Весь вопрос в том, насколько качественно осуществлена сама публикация. И здесь возникают некоторые проблемы.
Отсутствие редакторской работы заметно хотя бы по использованию комментаторами различных вариантов при написании названия одной и той же организации: в одних случаях пишут Стеделийк Музеум, в других — Стейделек музеум. Об отсутствии редактуры свидетельствует и другой факт: во вступительной статье А. С. Шатских выносит ряд благодарностей от своего имени и почему-то от имени некоего журнала (видимо, все-таки «Пинакотека»?). Что сие означает? Во-первых, по-видимому, то, что предисловие механически откуда-то перенесено. Во-вторых, что редактор книги не читал этого предисловия. Так что публикация всех текстов осуществлена «на авось», в надежде на добросовестность и профессионализм А. С. Шатских, Л. А. Зыкова и А. Г. Каминской. Посмотрим, насколько эти надежды оправдались.
По сравнению с издательским анархизмом публикация текстов кажется на первый взгляд образцом научной педантичности. Но при внимательном чтении это первое впечатление, к сожалению, быстро рассеивается. Всевозможные мелкие неточности, а подчас и ошибки, порождают ряд вопросов и сомнений. Так, на титульном листе указано, что письма публикуются впервые. Не зная точной даты выхода этой брошюры, доказать что-либо сложно. Но, во всяком случае, некоторые из вошедших в нее писем Малевича Пунину были опубликованы в том же году в книге: Н. Пунин. Мир светел любовью. Дневники. Письма. М., 2000. Одно из писем Малевича к Лисицкому ранее было опубликовано в журнале «Эксперимент» (Los Angeles, 1999. V. 5), как об этом сообщает в примечании некий анонимный редактор, но при этом почему-то стыдливо умалчивает, что в том же журнале было опубликовано и первое письмо Лисицкого к Малевичу, открывающее рецензируемую брошюру. Так что даже эта беглая проверка показывает, что не все письма, вошедшие в брошюру, публикуются впервые. Указание же на титульном листе следует, видимо, воспринимать как не вполне доброкачественную рекламу.
Другой пример. Во вступительной статье Шатских поясняет, что «письма публикуются с сохранением авторской стилистики и написания; для удобства понимания расставлены знаки препинания и исправлены непреднамеренные орфографические ошибки». Насколько тщательно сохранена авторская стилистика, можно догадаться, сравнив первые строки письма Лисицкого Малевичу с фотокопией части этого же письма, воспроизведенной рядом. В фотокопии читаем обращение: «Дорогой друг, (я думаю что так это есть)». В печатном варианте добавлен зачем-то отсутствующий в тексте союз «и», а также изменена пунктуация: «Дорогой друг (я думаю, что так это и есть)». Вроде бы мелочь, но после этого начинаешь сомневаться в адекватности печатного текста и, когда в том же письме Лисицкий называет Малевича «творцом импрессионизма», а комментатор в свою очередь никак не реагирует на это, по меньшей мере, странное заявление, закрадывается подозрение: а не перепутал ли наборщик импрессионизм с супрематизмом или уновизмом? Если это не ошибка наборщика, то такому высокопрофессиональному специалисту, каким является А. С. Шатских, было бы непростительно уклониться от комментария к этой фразе. Вообще в текстах писем Малевича (особенно к Пунину) оставлено достаточно много мест, которые требуют объяснения для читателя. Кроме того, приходится также отметить один казус: в седьмом письме Пунину инициалы П. И. Новицкого сначала раскрыты правильно — П<авел> Ив<анович>, а полутора десятками строк ниже почему-то уже — П<етр> Ив<анович>.
Вступительная статья Л. А. Зыкова к письмам Малевича, адресованным Н. Пунину, заметно ниже качеством, чем статья и комментарии А. Шатских. Так, Зыков утверждает, что, желая облегчить материальное положение художников, «Пунин, как мог, влиял на решения закупочных комиссий Наркомпроса, Русского музея, Гинхука». Это утверждение, на мой взгляд, нуждается в существенных уточнениях. Дело в том, что в Петрограде в 1919-1920 годов работала Соединенная комиссия по приобретению произведений современных художников, в которую входили представители Отдела ИЗО Наркомпроса, Музейного отдела Наркомпроса, Русского музея, Эрмитажа и др. Пунин же в состав этой комиссии не входил и влиять на ее решения не мог. В то же время работала Комиссия по приобретению произведений современного искусства для Музея художественной культуры (1918 — 1921). В составе этой комиссии Пунин активно работал и, действительно, оказывал весьма существенное влияние на ее решения. Вот только деньги за приобретенные произведения искусства выплачивались далеко не всегда, о чем имеется немало свидетельств в архивных делах этой комиссии. Что же касается закупочной комиссии Гинхука, то таковой никогда вообще не существовало, картины Гинхуком не приобретались, да и сам Музей художественной культуры был для Гинхука, в общем-то, обузой, и от него стремились избавиться.
Неточности вступительной статьи Зыкова на этом не исчерпываются. Вопреки его утверждению Отдел ИЗО Наркомпроса не занимался охраной памятников, для этой цели в Наркомпросе существовала Коллегия по делам музеев и охране памятников искусства и старины; Малевич был назначен исполняющим должность директора (а не директором) Музея художественной культуры не в августе 1922, а только в августе 1923 года. Далее в статье утверждается, будто Гинхук только в 1925 году получил статус государственного. Это утверждение просто неверно, поскольку и Музей художественной культуры и Институт с самого начала имели статус государственных учреждений, а в 1925 году произошло лишь изменение названия, так же как и у других учреждений: РАХН была переименована в ГАХН, а РИИИ — в ГИИИ. Создается впечатление, что автор вступительной заметки довольно поверхностно ориентируется в том, о чем пишет.
Поскольку сама публикация писем Малевича рассчитана, видимо, все-таки не на массового читателя, а главным образом на специалистов, следует признать, что уровень подготовки текстов к печати неоправданно занижен. Остается надеяться, что указанные неточности еще могут быть исправлены, если указанные письма будут опубликованы в составе пятитомного собрания сочинений Малевича. Пожелаем публикаторам не упустить этого шанса.
Андрей КРУСАНОВ