Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2001
СПб.: Лимбус Пресс, 2001. 280 с. Тираж 3000 экз.
Мамлеев? Такого писателя — нет. Феномен Мамлеева — феномен не литературный, а социально-психологический. Здесь (как в случае с Марининой или Пикулем) надобно рассуждать не о писателе, а о читателях; не о тексте, а о восприятии текста. Но я — теряюсь. Здесь нужен настоящий изощренный социолог, этнограф, психолог, Клод Леви-Стросс на пару с Зигмундом Фрейдом, а я что? Жалкий дилетант. Читатель.
Я еще могу понять основы читательского успеха и Марининой, и Пикуля. И та, и другой — писательски талантливы, то есть, попросту говоря, хорошо придумывают истории и неплохо их пересказывают, но успех Мамлеева для меня абсолютно загадочен. Здесь не без мистических, оккультных сил, не без помощи астрала. Когда персонажи Мамлеева начинают рассуждать на мещанском зощенковском волапюке о вечности, беспредельности, провалах во времени, светло-магической роли России в мире и выходе в длящееся мгновение смерти, которая (которое) и есть Бог, то поначалу становится очень смешно, но когда понимаешь, что это — не прием, а серьезно… делается не до смеха. Хотя почему не до смеха? Вот тут-то и пробирает самый настоящий, подлинный смех, ибо моментально рисуется дивная картинка: «Рождение Гения». Серый, как кальсоны пожарника, мужик прочел году в 80-м «слепую» ксерокопию книжки про «йогов» и так от нее обалдел, что до сих пор в себя прийти не может. У меня был такой приятель. Я помню, как он описывал свои сверхчувственные переживания: «И вот, чуваки, чую: прет на меня крутой астрал». Примерно так описывает состояния своих персонажей Мамлеев. Для обозначения сильных душевных потрясений у него два глагола — «взвизгнул» и «подпрыгнул», ну еще, может быть, «пропищал» и «забегал». Поскольку книжка посвящена паранормальным явлениям, то все ее герои только то и делают, что «взвизгивают», «подпрыгивают», «пищат», иногда — «бегают», еще реже — «столбенеют», и совсем уж редко (чтобы не утомлять читателя) — «холодок бежит вдоль по хребту» того или иного счастливца, отмеченного встречей с Вечностью. Кроме того — глаза. Мамлеев с удовольствием сообщает о глазах своих избранников — в них, мол, вечность, беспредельность, Бог, смерть, Вселенная. Причем количество этих вечноглазых, глазастобогих в его книге таково, что делается непонятно, как же это они друг друга-то божественным сверхчувственным огнем, что выпущен без гнева и жжет без боли — не пожгут? Жутко-с.
Не только в «Блуждающем времени», но и в своих интервью Юрий Мамлеев пренебрежительно отзывался об эпохе Просвещения и о писателях той удивительной поры — о Вольтере, Дидро, Руссо. Мол, дикие, необразованные, без Бога в душе, ну и прочее. Нет, конечно, они — плохие, они — нехорошие. Юрий Мамлеев превосходит их по всем пунктам. Русский, айданту-веданту читал, с беспредельным на дружеской ноге, поскольку именует беспредельное вполне фамильярно — беспредел. Только в одном пункте Мамлеев уступает. Насчет прозы. Вольтер пишет лучше. Вольтер? «Три Яньло мне в глотку!» — как было сказано в одном чудесном детективе. Чернышевский, Николай Гаврилович, лучше Мамлеева владеет техникой писательства. Сюжет, по крайней мере, Чернышевский строит грамотнее, шутит остроумнее.
Я недаром вспомнил Николая Гавриловича. «Блуждающее время» — в точности «Что делать?» наших дней. Композиция, характерология, оптимистический финал, наконец! — все выдает с демократом-разночинцем свое роковое родство. Даже не по себе делается, а вдруг роман Мамлеева кого-нибудь «всего перепашет»? Кого-нибудь такого, у кого «молоко на губах обсохло» и кто знает даже такое ученое слово, как «атман»?
Я надеюсь, что тема школьного сочинения: «Сравнительный анализ романа «Что делать?» и романа «Блуждающее время»» — упасет нас от «перепаханных». Смотрите: и в «Что делать?», и в «Блуждающем времени» те же кружки «наших», противостоящие скверне и пошлости жизни («новые люди» — у Чернышевского; «экзотерики» — у Мамлеева), те же необычные люди, поднявшиеся выше «наших» на ступеньку или даже на две ступеньки (у Чернышевского — Рахметов; у Мамлеева — Буранов-Орлов-Черепов), но главное — финал! И там, и здесь — полная победа «наших»! Все конфликты разрешены. Все узлы — развязаны. Только по сравнению с колченогим, графоманским созданием Мамлеева средних художественных достоинств текст Чернышевского поражает прямо-таки шекспировской мощью. Сравнить хотя бы «особенного человека» — Рахметова с тем, как изображает своих «особенных людей» (Буранова-Орлова-Черепова) Мамлеев. Рахметов — эксцентричен, неожидан (на гвоздях спит, помните?); порой говорит вовсе неглупо («Смешение ума и безумия во всех без исключения головах — вопрос всемирно-исторический» — неплохо сказано, да?); обращает внимание на то, что лежит вроде бы вне круга его интересов (читает, скажем, «Толкование на Апокалипсис» Исаака Ньютона); а все «особенные герои» Мамлеева — на одно лицо, все — глазастобогие или вечноглазые и все талдычат одно и то же: Россия — великая метафизическая страна, окунемся в Бездну, разум — слаб и немощен, выйдем за пределы разума, уничтожим Время, коснемся Вечности, не будем бояться Ужаса, мы носим в себе наши трупы, наша душа вне времени и пространства, мы — спасемся — и поехало, как на экзамене по диамату ответы от зубов отскакивают, даром, что вместо «Анти-Дюринга» — айданта-веданта.
Между прочим, благодаря этим рассуждениям и писательской бездарности Мамлеева становится понятна глубина пропасти, в которую с мистическим присвистом летит вся гуманитария России. Выдумывать Мамлеев не умеет. Фантазии у него не больше, чем у быка. (Я имею в виду — железобетонную опору моста.) «Пришел, ушел, взвизгнул, вздрогнул, подпрыгнул и запищал. Очень страшные глаза и очень странные уши» — вершины фантазмов Юрия Мамлеева. «Путешествия во времени», в прошлое и будущее, со времени Уэллса и Марка Твена ставшие штампом в фантастической и мистической литературе, — вершина литературной выдумки Мамлеева. «Гиперборейская чума» Михаила Успенского и Андрея Лазарчука, американский мультфильм про утенка и машину времени — заковыристые философские трактаты рядом со сценарием елочного представления, которое Мамлеев назвал романом. Стало быть, Мамлеев в силу своей полной бездарности описывает свой круг, своих знакомых, да и себя наверняка как-нибудь описал (может быть, Черепов?). Так вот, рассказывая про всю эту публику неинтересные истории, Мамлеев нет-нет да и сообщит: мол, деньги тот или иной «экзотерик» зарабатывает преподаванием литературы и философии. Но судя по всей той пошлости про ничтожество разума и «окунание в беспредел» (Мамлеев имеет в виду беспредельное), которую несут «экзотерики» — они очень серые, неостроумные и малообразованные люди. Чему же они научить-то могут? Какой литературе? Какой философии?
Для чистого литературного опыта, для эксперимента литературоведческого эта книга — клад и кладезь. Нет, не в том смысле, что вот ведь что может получиться при небольшой сноровке из колхозной сноповязалки и швейной машинки «Зингер», и даже не в том смысле, что на примере этой книжки можно демонстрировать важность овладения азами литературной техники, например сюжетостроением.
Сюжет книги — прост и нелеп, как любой фантастический сюжет, но как Мамлеев аранжировал этот сюжет! Человек проваливается в прошлое, в прошлом дает по морде своему будущему отцу и насилует какую-то женщину в «огромном стенном шкафу». Очухивается в настоящем, начинает выяснять, что же с ним случилось, но поскольку «вхож» в ближний экзотерический круг, то очень скоро понимает: он был — в прошлом! Пугается (чего — непонятно, раз уж он такой … просветленный) и принимается разыскивать своего сына, зачатого беднягой до собственного рождения. Сын оказывается членом могущественной организации (масоны, наверное?), каковая занята уничтожением людей, имеющих выход в астрал. Понятно, чем кончится дело? Сын сначала убьет отца, а потом, догадавшись, кого убил и кто он сам, — порешит руководителя своей гнусной организации. Поскольку все сюжетные тайны раскрыты с первых страниц, читателю остается жевать сырую слонятину мистических благоглупостей. Куда интереснее, куда убедительнее была бы книга, если бы провалившийся в прошлое человек был бы никак и ничем не связан с экзотерическими кругами, если бы он был плоским рационалистом, позитивистом, верил бы только в выводы разума и данные опыта. Вот если бы такой человек, расследуя, исследуя странное происшествие, убедился бы в правоте экзотериков, страшной для него правоте — вот это был бы… не роман «Блуждающее время», а трагедия «Царь Эдип», и не Мамлеев, а Софокл. Но Мамлеев не решается даже на тот жуткий мистический ход, что подсказан логикой сюжета: женщина, которую его герой изнасиловал до своего рождения, — его мать. На такие кощунства наши смелые мистики, готовые смотреть в глаза Ужаса, органически неспособны.
Нет, нет, даже не в этом смысле книга Мамлеева — клад для литературоведческого эксперимента. Здесь — другое. По вполне понятной причине хочется сравнить роман Мамлеева с марктвеновским «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» и «Машиной времени» Герберта Уэллса. Позитивисты, рационалисты, либералы пишут о том же, о чем пишет и наш иррационалист, мистик, настоящий реакционер, — о шоке, который испытывает человек настоящего при столкновении с прошлым или будущим. У кого изображение этого столкновения более метафизично, страшно, если угодно — безысходно? Разумеется, у позитивистов Марка Твена и Герберта Уэллса. Чего стоит один только финал марктвеновской книжки, начавшейся так весело, так бурлескно — ров, забитый трупами, колючая проволока, по которой пропущен ток, и умирающий волшебник, так и не успевший приготовить последнее чудо — вот чем заканчивается попытка перенести в X век век XIX. Уэллс не так мрачен, не так оксюморонен, хотя его морлоки и элои … тоже картинка впечатляющая, равно как и несчастный путешественник во времени, который уже не может остановиться и переносится то на тысячу лет вперед, то на тысячу лет назад. До чего же рядом с этими художественно-убедительными финалами худосочна и маловыразительна развязка мамлеевского кукольного представления: Клим Черепов (один из «особенных») прославился как гуру и писатель, вокруг него сформировался кружок читателей и почитателей; роковая красавица Марина отбыла в то будущее, которое ей по нраву; даже убийства вписываются в счастливую развязку — Павел Далинин, провалившийся в прошлое и отправленный своим сыном-одногодком в смерть, умчался не в смерть, а в вечность, где встретился со своей небесной любовью — Верочкой. Психологически такое различие между трагическими финалами в романах позитивистов и сопливым хэппи-эндом в романе мистика — объяснимо. У Марка Твена и у Герберта Уэллса была очень сильна мистическая интуиция, поскольку они были одаренные, талантливые люди. Они уравновешивали свою мистическую интуицию позитивисткой шелухой. А у Мамлеева мистическая интуиция не развита вовсе, вот он и взбадривает всевозможными беспредельностями и «страшными глазами». Но я пишу о чистом литературоведческом эксперименте, не берущем в расчет какие бы то ни было личные обстоятельства. На примере мамлеевского романа можно показать, как из мистической прозы образуется научная фантастика или детективы. Когда приемы мистической прозы автоматизируются настолько, что мистические тексты начинают писать графоманы — бьет час мистики в романах и повестях; наступает пора рационального объяснения непонятного и зловещего. Автор «Падения дома Эшеров» пишет «Убийство на улице Морг», а создатель «Золотого горшка» лепит «Песочного человека». На мой-то взгляд, и «Убийство на улице Морг», и «Песочный человек» требуют куда большей фантазии, чем «Золотой горшок» или «Падение дома Эшеров». Ну вот, снова меня занесло. Какой Эдгар По? Какой Эрнст Теодор Амадей Гофман? Марк Твен? Герберт Уэллс? О чем я? «По лицу Марины прошла сардоническая, как показалось Павлу, улыбка, и она расхохоталась». Улыбка прошла по лицу, потом расхохоталась… Славно пишет наш айдантист-ведантист. Здесь не По и не Гофман, здесь — литературная консультация потребна. А как славно проговорился мистик Мамлеев под занавес: «И тост был такой: «Чтобы Павлу нашему было уютно там, чтобы нашел он там, где он сейчас, не просто успокоение, но бездну для себя. И такую бездну, чтобы голова не закружилась все-таки»». В этом тосте за Павла, спроваженного в уютную вечность, все мистические тайны Мамлеева озарены четким светом. В бездну-то он и его герои ныряют не ради-истины-бога-дьявола-и-прочего-фаустианства, а ради УЮТА. Не с большой буквы уют, а из одних больших букв. Уют в бездне — вот сюжетообразующий оксюморончик Юрия Мамлеева, да и любого графомана. Как там у Тютчева насчет «жалкого безумья»? «И мнит, что слышит струй кипенье, что слышит ток подземных вод и колыбельное их пенье и шумный из земли исход». Вот именно.
Никита ЕЛИСЕЕВ