Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2001
Вступ. статья, подгот. текста, биогр. словарь и коммент. Б. Витенберга.
М.: Новое литературное обозрение, 2001. 400 с. Тираж 3000 экз.
(Серия «Россия в мемуарах»)
Рецензируемая книга — неофициальная хроника Государственной думы Российской империи, включающая портретные зарисовки ее депутатов и чиновников, дающая представление о «закулисной стороне» работы первого в стране народного представительства, основанная на фактах, известных литературно одаренному автору в силу служебного положения начальника думской канцелярии. Ее выход из печати стал возможен благодаря активной собирательской деятельности публикатора — сотрудника Российского государственного исторического архива (РГИА) Б. М. Витенберга, заинтересовавшегося историей российского парламентаризма в связи с известными событиями 1993 года и установившего связи с целым рядом потомков думских деятелей 1906-1917 годов, среди которых был и московский врач Георгий Николаевич Шмигельский, предоставивший для публикации воспоминания и дневник своего деда, хранящиеся в его личном архиве.
Автор дневника и воспоминаний, руководитель канцелярии Государственной думы, действительный статский советник Яков Васильевич Глинка (1870-1950), происходил из старинного смоленского шляхетского рода, перешедшего на русскую службу со времени Алексея Михайловича1. Отец мемуариста, участник Крымской войны тайный советник Василий Матвеевич Глинка (1836-1902), занимал ответственные должности в министерстве внутренних дел2, что, по мнению публикатора, могло повлиять на карьеру его сына, по окончании юридического факультета Петербургского университета (1895) принятого на службу «в одно из самых престижных правительственных учреждений — Государственную канцелярию» (с. 8), которая вела дела высшего законосовещательного органа империи — Государственного совета. «Здесь Яков Васильевич приобрел незаменимый опыт работы над законодательством (с 1903 г. он служил в Отделении законов Государственной канцелярии, где уже в ноябре 1905 г. занял весьма видную для его лет должность старшего делопроизводителя), здесь он завел весьма пригодившиеся ему впоследствии служебные знакомства. А 16 апреля 1906 года Я. В. Глинка получил назначение, как оказалось впоследствии, предопределившее его дальнейшую судьбу — по крайней мере, в его «первой жизни» государственного чиновника: он в числе других сотрудников Государственной канцелярии был ордером возглавлявшего ее государственного секретаря барона Ю. А. Икскуль фон Гильденбанда откомандирован для ведения делопроизводства открывавшейся 11 дней спустя, 27 апреля, Государственной думы» (там же). Номинально должность Глинки с 1908 года называлась «начальник Отдела Общего собрания и общих дел» (с. 18), однако более точно его положение в Думе определил ее председатель в 1911-1917 годах М. В. Родзянко: «правитель канцелярии» (с. 22). По мнению публикатора, «реальное значение Глинки в жизни российского парламента тем <…>, кто не принадлежал к узкому кругу руководства палаты, не было известно в полной мере» (с. 16). Этим, очевидно, объясняется как редкость упоминаний Я. В. Глинки в мемуарной литературе3, так и сравнительно благополучная судьба после Октябрьского переворота: как видно из его «Воспоминаний о Февральской революции и последующем жизненном пути» (с. 182-187), опубликованной в Приложении IV «Характеристики Я. В. Глинки, выданной местным комитетом краевой музкомедии Западно-Сибирского края. Г. Прокопьевск. 8 февраля 1935 г.» (с. 208-210), а также некролога, перепечатанного в начале предисловия «Я. В. Глинка и его дневник» (с. 5) из газеты «Ульяновская правда» (13 авг. 1950 года), последние тридцать лет жизни Глинка проработал театральным художником.
Об объективности автора в силу его служебного положения свидетельствует следующий фрагмент: «Мы, работники I и II Государственных дум, сразу попали под подозрение вновь избранного секретаря Государственной думы правого толка [т. е. профессора Варшавского университета И. П. Созоновича, занимавшего эту должность в 1907-1912 годах. — Д. Л.], который долгое время относился к нам с острасткой, не допуская мысли, что в нашем деле, принадлежа к любой политической партии, не только можно, но и должно в своих действиях и работах строго соблюдать беспартийность, без которой обслуживать Государственную думу нельзя (в III Государственной думе было 13 фракций). Мне и моим сотрудникам удалось достигнуть того, что к нам обращались с одинаковым доверием как справа, так и слева. Так, был курьезный случай: приходит ко мне Пуришкевич и говорит: «Сейчас я выступлю против Чхеидзе. На какую статью Наказа я могу опереться?» Я отвечаю. Через несколько минут приходит Чхеидзе с тем же вопросом. И получает тот же ответ.
Пуришкевич как-то обратился ко мне: «Черт вас знает, никак не разберешь, правый вы или левый». — «Вот в этом секрете и заключается моя роль». — ответил я ему» (с. 50-51).
Вместе с тем об отношении мемуариста к правым свидетельствует продолжение отрывка: «Пуришкевич — убежденный ярый монархист, не глупый, смелый в своих действиях и поступках и хулиган в своем поведении. Он не задумается с кафедры бросить стакан с водой в голову Милюкова. Необузданный в словах, за что нередко был исключаем из заседаний, он не подчинялся председателю и требовал вывода себя силой. Когда охрана Таврического дворца являлась, он садился на плечи охранников, скрестивши руки, и в этом кортеже выезжал из зала заседаний. 1 мая обычно левый сектор украшал себя бутоньеркой в петлице, красной гвоздикой. Пуришкевич выждал момент, когда появление его могло обратить всеобщее внимание: одетый в визитку, руки в карманах, с красной гвоздикой — где бы вы думали? — в прорехе брюк в непристойном месте. В своих речах он достигал необычайной быстроты произношения — 90 и более слов в минуту, что заставляло сокращать время работы стенографов до 3 минут» (с. 51). В связи с процитированным отрывком остается сожалеть о невнимательном отношении современных российских парламентариев к опыту предшественников: случаи удаления из зала заседаний Государственной думы Российской Федерации хулиганствующих «избранников», подобных члену-основателю Союза Михаила Архангела В. М. Пуришкевичу, мне неизвестны.
О либеральных взглядах Глинки, помимо воспоминаний и дневника, свидетельствует также опубликованная в Приложении II (с. 197-202) анонимная «Записка, подготовленная Я. В. Глинкой для представления императору Николаю II (март 1916 г.)»4 по документу РГИА (Ф. 1099. Оп. 1. Д. 14, л. 45 — 48 об.), где в качестве выхода из кризиса предлагается учреждение министерства, ответственного перед Думой.
В весьма содержательном предисловии «Я. В. Глинка и его дневник» (с. 5 — 38) Витенберг привел биографические и генеалогические сведения о мемуаристе, основанные на широком круге источников5, дал археографическую характеристику публикуемой рукописи, очертил правовое положение Государственной думы и ее канцелярии и, что немаловажно, дополнил текст Глинки справками о его коллегах, о которых автор умолчал. Среди них — начальники законодательного отдела канцелярии В. П. Шеин и Д. Ф. Огнев, осужденные по делу о. Вениамина 1922 года, стенограф В. И. Кривош (впоследствии — сотрудник ВЧК)6, делопроизводитель, поэт и критик Н. В. Недоброво, сотрудник канцелярии, поэт и прозаик А. А. Кондратьев (с. 27-29). Выход автора предисловия за пределы круга интересов Глинки связан с тем, что большинство опубликованных работ Витенберга посвящены истории Государственной думы Российской империи7. Есть в статье и обзор мнений ученых по следующему вопросу: была ли Дума «призрачным парламентом», как полагал Макс Вебер, либо, по словам В. С. Дякина, это был «первый в России опыт существования парламента», хотя и запоздалый? Автор предисловия считает более обоснованным мнение Дякина (с. 12), хотя, судя по лексике публикуемых мемуаров, у Глинки на этот счет была прямо противоположная точка зрения: слово «парламент» применительно к Думе встречается только в сочетании «парламентская делегация», но не в характеристике Думы в системе управления государством. Для подобного отношения к Думе у начальника канцелярии было по меньшей мере три основания. Первое — третьеиюньский переворот, наглядно показавший, кто является «хозяином Земли русской» в самодержавном государстве не по закону, а на самом деле. Второе — отсутствие ответственности министерства перед народным представительством. Третье — постоянно практиковавшийся правительственными кругами зажим свободы слова депутатов по политическим мотивам, о чем свидетельствует фрагмент дневника, относящийся к 1914 году:
«…Член Государственной думы Чхеидзе за упоминание в своей речи о республиканском строе был привлечен к ответственности перед высшим судом через Первый департамент Государственного совета, и даже стали поговаривать о возможном привлечении и председательствовавшего [А. И.] Коновалова.
Это обстоятельство несколько всколыхнуло Думу. Опомнились. Затронуто существо идеи народного представительства, свобода слова, предоставленная ст. 14 Учреждения [Государственной думы] уничтожена.
Судить, где предел дозволенного с точки зрения правительства, нет возможности. Недоумение, растерянность, слухи о возможном роспуске. Разговоры, что Чхеидзе выдавать нельзя, но что досадно умирать из-за него, вопросы о том, а желает ли роспуска Распутин и тому подобное, и опять-таки у решающей партии октябристов ни определенного тона, ни взгляда. Тяжело, говорят нам, так как мы решаем, а кто же привел к этому положению? не вы ли своим прислуживанием? Держались бы определенного курса, и с вами считались бы. Родзянко разнервничался и в унынии»8 (с. 127-128).
Приведу комментарий Витенберга: «Член IV Думы социал-демократ Н. С. Чхеидзе в выступлении в Думе 11 марта 1914 г. заявил, что «наиболее подходящим режимом для достижения обновления страны является режим демократический, режим парламентский и, если хотите более точное определение, режим республиканский». Эти слова были использованы Советом министров как предлог для привлечения в апреле 1914 г. Чхеидзе к ответственности перед Первым департаментом Государственного совета за якобы содержавшийся в них открытый призыв к ниспровержению существующего государственного строя. В ответ судебная комиссия Думы предложила немедленно рассмотреть внесенный годом раньше фракциями кадетов и прогрессистов проект закона об установлении безответственности депутатских речей, а кадеты и левые предложили не обсуждать бюджет, пока этот проект не будет принят Думой. И это предложение, и другое, призывавшее отложить на одно заседание палаты обсуждение бюджета, были отклонены, после чего и последовала знаменитая обструкция, устроенная 22 апреля премьер-министру И. Л. Горемыкину9. В конечном счете власти вынуждены были прекратить дело Чхеидзе ввиду действительно отсутствовавшего состава преступления. (См.: Аврех А.Я. Царизм и IV Дума. [1912-1914. М.: 1981]. С. 119-120; Дякин В.С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911-1914 гг. [Л., 1988]. С. 210 — 213 (с. 269 — 270).
«Ст. 14 Учреждения Государственной Думы гласила: «Члены Государственной думы пользуются полной свободой суждения и мнений по делам, подлежещим ведению Думы и не обязаны отчетом перед своими избирателями» (Учреждение Государственной Думы 10. С. 72)» (с. 270).
Составленные Витенбергом «Комментарии» (с. 211-306) по степени информативности делятся на две неравные части. Комментарии к той части мемуаров, где речь идет о событиях до 1917 года («Воспоминания о Государственной думе в 1906-1910», дневники «III Государственная дума. 1910-1912», «IV Государственная дума. 1914-1914», «Государственная дума в годы мировой войны)11, и первым двум «Приложениям» («Докладная записка временно заведующего канцеляриею Государственной думы [Я. В. Глинки] (декабрь 1907 г.)», «Записка, подготовленная Я. В. Глинкой для представления Императору Николаю II (март 1916 г.)») выполнены почти с исчерпывающей полнотой и хорошо обоснованы. Это и неудивительно: комментатор проработал в РГИА не один десяток лет и ему хорошо известны документы из фондов Государственной думы и других учреждений по кругу интересов мемуариста. То же можно сказать и о круге научной литературы по политической истории России начала ХХ века. В результате пропуски весьма немногочисленны и не имеют принципиального характера. В качестве примера пропуска назову фамилию автора памятника Столыпину в Киеве, об открытии которого 6 сентября 1913 года Глинке рассказал Родзянко (с. 101-105): это — итальянский художник Этторе Ксименес (1855-1926), чьи скульптуры украшают площади и музеи его родины, Франции, Англии, США, Аргентины и Бразилии, однако все его работы, выполненные для Российской империи (памятники Столыпину и Алекандру II в Киеве и Александру I в Кишиневе) были уничтожены и ни в одной отечественной энциклопедии его имя мне не встретилось12.
Гораздо менее информативен комментарий к «Воспоминаниям о февральской революции и последующем жизненном пути» (с. 182-187) и Приложению IV «Характеристика Я. В. Глинки, выданная местным комитетом краевой музкомедии Западно-Сибирского края. Г. Прокопьевск. 8 февраля 1935 г.» (с. 208-210), поскольку из него неясно, что представлял собой мемуарист как художник, когда и в каком театре он работал и какие спектакли оформлял. Качественный комментарий этих сравнительно небольших фрагментов требует значительного расширения круга просмотренных источников по сравнению с использованными в рецензируемом издании за счет искусствоведческой литературы, провинциальных архивов и газет.
Широкое применение сокращений в ссылках на публикации для читателей комментария неудобно, так как полного списка использованных источников в книге нет.
В систему справочного аппарата входит составленный Витенбергом «Биографический словарь» (с. 307-384), содержащий сведения приблизительно о двухстах персонажах воспоминаний Глинки (за исключением тех, о которых комментатор не нашел никаких сведений). Словарь составлен на основании около 30 основных опубликованных источников, биографические сведения уточнены по формулярным, послужным спискам и другим документам, хранящимся в РГИА. Биографические справки включают сведения об авторстве опубликованных воспоминаний, по большей части не отраженных в указателе «История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях», т. 4, ч. 1-4, М., 1983-1986. Несколько удивляет отсутствие в списке «Основные источники» (с. 382-384) справочника В. Н. Чувакова «Русский зарубежный некрополь (1917-1967)», М., 1967, который по-видимому не будет перекрыт до завершения издания работы того же составителя «Незабытые могилы: Российское зарубежье: Некрологи. 1917-1997» Т. 1-2, М., 1999, два первых выпуска которого использованы в «Биографическом словаре». К сожалению, Витенберг не успел использовать недавно опубликованную работу сотрудника РНБ Д. Н. Шилова «Государственные деятели Российской империи. Главы высших и центральных учреждений. 1802-1917» Биобиблиографический справочник, СПб, 2001, которая мне представляется наилучшим образцом биобиблиографии российских государственных деятелей.
Завершается справочный аппарат «Именным указателем» (с. 385-392), включающим около 500 имен и охватывающим «весь текст настоящего издания за исключением «Биографического словаря» (с. 385). Единственная неточность указателя — отсутствие мирского имени в позиции «Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский» (с. 386)13. Это допустимо только для иноков, чье мирское имя неизвестно.
Книга иллюстрирована хорошо подобранными видами Таврического дворца, фотографическими и карикатурными портретами депутатов Думы, упоминаемых мемуаристом. К сожалению, нет фотографии дома 37 по Бассейной улице (ныне Некрасова), угол Преображенской (ныне Радищева), где жил мемуарист, сценографических иллюстраций его театральных постановок и копии фрагмента рукописи.
В заключение хотелось бы поздравить Б. М. Витенберга и издательство «Новое литературное обозрение» с выходом в свет чрезвычайно интересного источника по истории Государственной думы, ценность которого значительно увеличивается высоким научным уровнем комментария. Книга, безусловно, заинтересует как историков русского парламентаризма, так и широкий круг любителей мемуарной литературы.
Дмитрий ЛЕВИН
1 Из родичей Я.В.Глинки наиболее известны композитор Михаил Иванович Глинка и поэт Федор Николаевич Глинка.
2 Подольский губернатор (1885-1892), член совета министра внутренних дел (1892-1902). Отмечу неточность в предисловии (с. 8): должности Житомирского вице-губернатора, которую В. М. Глинка якобы занимал с 1882 года, в России не было; Житомир был центром Волынской губернии.
3 Публикатор приводит словесный портрет Я. В. Глинки, относящийся ко времени его работы в Первой думе, из воспоминаний московского кадета Н. И. Астрова: «невысокого роста человек, с небольшой светлой бородкой, большим лбом и внимательными светлыми глазами» (с. 16).
4 Об авторстве см.: Витенберг Б. М. М. В. Родзянко или князь Г. Е. Львов? Проблема лидерства в объединенной оппозиции (осень 1915 — рубеж 1916-1917 гг.). // The Soviet and Post-Soviet Review. 1997. V. 24. N 1 -2. P. 105-107.
5 Среди пробелов — архивные документы Петербургского университета 1890-х годов; этим объясняется отсутствие сведений о среднем образовании мемуариста.
6 См. о нем: Витенберг Б. М., Измозик В. С. Кто Вы, господин Кривош? // Из глубины времен. Вып. 11. СПб, 1999. С. 161-172.
7 В силу специфики жанра автор предисловия и комментария не упомянул свою статью «Государственная дума» в энциклопедии «Отечественная история с древнейших времен до 1917 года». Т. 1, А — Д. М., 1994, с. 610 — 614.
8 В контексте реального значения Думы в системе управления империей понятно постоянно встречающееся у Глинки ироническое отношение к претензиям центрального персонажа мемуаров председателя Думы 1911-1917 гг. Родзянко на роль второго человека в государстве.
9 Об обструкции, устроенной левыми депутатами, говорится на с. 128-129 рецензируемой книги.
10 Здесь, вероятно, имеется в виду публикация в сборнике «Государственный строй Российской империи накануне крушения». М., 1995.
11 Все тексты мемуаров озаглавлены публикатором.
12 См о нем: Fleres U. Ettore Ximenes. Bergamo, 1928.
13 В миру: Казанский Василий Петрович (1874-1922).