Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2001
М.: Новое литературное обозрение, 2000. 188 с. Тираж не указан.
(Серия «Премия Андрея Белого»)
Книга Сергея Стратановского издана в рамках серии «Премия Андрея Белого». По каким-то причинам, скорее всего — просто по стечению обстоятельств — Стратановский не получил эту премию двадцать лет назад. В 1999 году он был на нее номинирован и попал в шорт-лист, но жюри предпочло другого поэта. Слава Богу, в новоучрежденной издательством «НЛО» серии выходят книги не только лауреатов, но их основных соперников.
Один из ведущих поэтов так называемой «второй культуры», Стратановский долго был недооценен вне своего литературного круга. Лишь в 1993 году большая книга стихов, выпущенная вскоре исчезнувшим издательством «Новая литература», подвела итог первым двадцати годам его работы. В девяностые годы Стратановский сумел не только сохраниться как поэт, но дать собственный ответ на вызовы стремительно изменяющихся жизни и культуры.
Как изменилась жизнь, всем понятно; а вот культура… скажем так — она перестала быть Культурой, глобальным и нерасчленимым целым, включающим в себя все духовное, интеллектуальное и эстетическое богатство человечества и противостоящим жалкому и порочному «совку». Конечно, Стратановскому вера в эту благостную целостность была присуща в меньшей, чем другим, мере. Советский мир был для него по определению не уникален: он и в Библии видит «плановиков» и «прорабов», и в грядущем — тоталитарное общество «федоровцев». Уже в силу этой способности видеть окружающий мир «извне», в сложной исторической перспективе Стратановский был поэтом глубоко «несоветским» (ведь для любой социокультурной системы, а уж тем более системы тоталитарной, такой отстраненный взгляд разрушителен). Но в отличие от большинства собратьев по андеграунду (от того же Бродского, не говоря уж о следущем поколении) он не заявлял настойчиво об этой своей «нездешности». Его герой в его мире — «маленький человек», неудачник, но не чужеродное существо, не «изгнанник». Поэтому для него возможны такие языковые, стилистические взаимоотношения с реальностью, которые немыслимы для других неофициальных поэтов. Конечно, в формальном и языковом отношении Стратановскому очень близка Елена Шварц: подвижная граница между «я» и «не-я», высокий миф, лишенный котурнов, воплощающийся в «сор» каждодневного опыта и речи, не боящийся юмора… Но Шварц строит свою собственную грандиозную утопию, чужие ей, по собственному признанию, не интересны (см. ее статью «Маяковский как богослов»). А Стратановский работает как раз с чужими утопическими мирами.
И все же когда «советская ночь» рассыпалась и на смену ей пришла «тьма дневная», поэтическое пространство Стратановского, до той поры цельное, как будто разлетелось на множество мелких осколков. Большие поэтические тексты раннего Стратановского зачастую строились как средневековые фабльо, где по очереди говорят и библейские персонажи, и мудрый Метафизик, и сам Бог, и, не к ночи будь помянут, Дьявол, и Простак, задающий свои дурацкие (самые главные!) вопросы. Но вот вся мистерия исчезла — остался только Простак со своими вопросами… Где-то в душной и кровавой дыре, на краю рассыпающейся Вселенной (у нее, рассыпающейся, все — дыра, все — край). Для меня чуть ли не главное стихотворение в книге — «Война в провинции»:
В провинции война.
Куда девалась лень?
Где скука дряблая?
Мы в ореоле воли.
На солнце смерти тень,
и на футбольном поле
могилы новые
мы роем каждый день.
Это — не про Чечню (стихи написаны в 1993 году: было бы правильней, если бы автор датировал включенные в книгу тексты — слишком они сращены с частностями эпохи). Не про, скажем, Абхазию, не про Приднестровье… Про весь опыт жизни на постсоветском пространстве в девяностые годы? Это уже ближе. Хотя — не только про это… Про один из вариантов опыта жизни везде и всегда.
Здесь, «в провинции», тоже, конечно, есть свои утопии — как же без них! — только бедненькие, провинциальные. «И кто-то ваучер вложил в его протянутую руку». Мелкость мира (все-таки живого, живого и любимого) требует языковой работы на микроуровне. Вот — стихи о России:
Кто ее экономику выручит,
Остановит нищанье рубля?
Бог спасет или ваучер выручит
И вздохнет с облегченьем земля.
Иностранное слово «ваучер» на месте иностранного слова «Барклай»… Это издевательство или всерьез? И всерьез, и издевательство, как и вся лучшая, так сказать, гражданская поэзия этого десятилетия. Конечно, в книге Стратановского достаточно и просто остроумных, эпиграмматически заостренных текстов — эпиграмматических в античном, марциаловском смысле: «В метро на Тютчевской ночует человек. //О не буди его, не то зашевелится //в нем хаос яростный!». Но все-таки секрет воздействия большинства стихотворений — не в остроумной отточенности финальной формулы, а иногда в резком, иногда тончайшем, ювелирном соединении разнородных лексических пластов, дающем не только юмористический, но и непредсказуемый лирический эффект.
Единого диалогического пространства не выстраивается — да оно и не нужно. Ну не хотят разговаривать между собой Шатов, Раскольников и др. герои классической словесности, населяющие многочисленные стихотворения! Да и сам автор концепции «диалога» у Достоевского оказывается в той же роли, которую в прежней поэзии Стратановского играл Николай Федоров — «Президент говорит: / наш великий Михайло Бахтин // Завещал уходя / и торжественно мы обещаем // выполнять непреложно, /как бы ни был безбожно кровав // карнавал всероссийский». Но представить себе Бахтина основателем единственно верного учения, которое воплощает в жизнь тоталитарное государство — это разве не ярчайший пример самой что ни на есть «карнавальной» травестии?
Зато «чистая», «прямая» лирика, которая раньше у Стратановского была относительно менее самобытна и убедительна, в новой книге — сильнее всего.
С болью наедине
С Богом наедине
Страшно остаться мне
Зверю Его охот
Рыбе Его тенет
Как прекрасно и как страшно! Единственный собеседник поэта сейчас — испытующий Бог Иова, в разговоре с которым нет никаких запретов — ни на «неприлично» прямое выражение любви, ни на крик боли, ни на открытый рассказ об изнанке человеческой души и воспринимаемого этой душой мироздания. Неслучайно цикл, проникнутый детским, простодушным ужасом перед жестокостью войны, обрамлен, с одной стороны, процитированной выше «Войной в провинции», с другой — удивительным стихотворением, где едва ли не все материальное бытие (да и метафизические пространства тоже) пронизывает бесконечный «акт агрессии тела с целью кайфа на теле другого».
В сущности, за книгой мрачновато-эпиграмматических отражений речи и опыта девяностых таится описание пути поэта сквозь ад. Но С. Г. Стратановский, служащий, если кто не знает, библиографом в Публичной библиотеке — не буйный Рембо, и путь его проходит не сквозь жерла вулканов, а через «ту же тьму паучью, что и здесь, и обморочный цех» — посюстороннее настоящее, увиденное в своем убожестве и богоставленности и продленное в бесконечность. Путь через этот ад труднее всего. Но уже сам факт завершения книги и продолжения творчества — знак преодоления и победы.
Валерий ШУБИНСКИЙ