Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 2, 2001
СПб.: [World Wide Writers. Print-on-demand], 1998. 176 с. Тираж не указан.
РОМАН
М.: Ad Marginem, 2001. 240 с. Тираж 5000 экз.
Формат txt позволил мне приступить к чтению «Низшего пилотажа» прежде, нежели пахнущая свежей бумагой и краской книжка легла на мой разделочный письменный стол. В питерских магазинах «Низший пилотаж» купить практически нельзя: в одних вам истерично крикнут в лицо, что «мы Ширяновым не торгуем!», в других он уже распродан. Тернистый путь к читателю не удивляет: роман Баяна Ширянова (псевдоним Кирилла Воробьева) посвящен описанию скандально грязного быта лиц, употребляющих психостимуляторы. Первый скандал около романа, за публикацию которого «Ad Marginem» чуть не лишили издательской лицензии, прогремел еще три года назад, когда жюри сетевого литературного конкурса Арт-Тенета-97 присудило этому тексту первое место в номинации «Повести и романы». Тогда же питерское издательство «Геликон» выпустило роман тиражом 500 экземпляров в серии «print-on-demand». С целью дистанцироваться от уголовно наказуемых ситуаций, описанных в «Низшем пилотаже», Александр Иванов и Михаил Котомин снабдили новое издание романа послесловием специалистов международной организации «Врачи без границ» (проект «Снижение вреда»), в котором представлена клиническая картина употребления первитина. Но несмотря на предосторожности в мае этого года, как бы по второму кругу, начал разрастаться «роман вокруг романа» — «проверка издания: Баян Ширянов. Низший пилотаж, выпущенного ОО «Фирма «АД МАРГИНЕМ» в 2001 году, на предмет наличия в нем пропаганды наркотических и психотропных веществ, а также распространения порнографии». Заместитель министра печати России господин Сироженко вдруг установил, что текст книги обучает способам изготовления наркотиков, «наполнен ненормативной лексикой, непристойными выражениями и бранью», а также «описаниями непристойных сцен, провоцирующих низменные инстинкты»:
«Выпуском данного издания, в содержании которого присутствуют признаки, указывающие на содействие совершению уголовно наказуемых деяний, и наносится ущерб нравственности и здоровью граждан, ОО «Фирма АД МАРГИНЕМ» нарушило:
— ст. 46 (п.1) ФЗ «О наркотических и психотропных веществах» от 08.01.98 № 3, в которой говорится, что «пропаганда наркотических средств, психотропных веществ,… а также производство и распространение книжной продукции … в этих целях запрещается»;
— п. 7 «Временного положения об издательской деятельности в РСФСР» от 17.04.91 № 211 («не допускается использование издательской деятельности для … распространения порнографии, а также в целях уголовно наказуемых деяний»)».
Книга, которая возмутила сотрудников Министерства, состоит из четырех частей. Первые три содержат по восемь глав, четвертая — десять. Среди глав семь «заморочек», которые мотивируют общую «замороченность» структуры: в первой части за заморочкой-6 следует заморочка-3 («Управление летучими мышами» перетекает в «Битву летающих тарелок»), во второй за седьмой идет пятая, в третьей — первая и так далее. Роман повествует о попытках перестроить несовершенный мир усилиями нового человекобога — наркомана. Евангелие от Баяна (имя которого напоминает не только о сленговом «шприце», но и о поэте скальдической школы) интересно, помимо всего прочего, тем, что дает богатый материал для исследования жаргона севших на иглу. «Приход», которого ожидает «ширнувшийся», отсылает к «церковному приходу» и однокоренному «второму пришествию».
Тексты, выросшие, подобно грибам, на стволе скандальной публикации, оказались не менее занимательными, чем сам роман: «Книжное обозрение» уже опубликовало целиком письмо г-на Сироженко и ответ Александра Иванова и Михаила Котомина. Из завязавшейся переписки можно было бы составить альбом наподобие тех, что Илья Кабаков формировал из фонограмм, записанных на его вернисажах, где для публики, ищущей в то время новых пластических решений, выставлялись далекие от эстетизма объекты типа «Автомат и цыплята». Издательство «Ad Мarginem» соорудило подобный объект, но в ином выставочном пространстве — на перекрестке медиальных амбиций тех учреждений, которые обладают той или иной властью над печатью. Органам цензуры была подкинута книга о наркоманах в разгар борьбы с наркоманией, на что они немедленно отозвались, вызвав ответную реакцию у конкурирующих институций. От лица президента русского ПЕН-центра Андрея Битова и его генерального директора Александра Ткаченко было составлено письмо в министерство печати. Интересно, что, защищая свободу слова, писатели апеллируют к Сталину:
Заместителю министра печати
Российской Федерации
СИРОЖЕНКО В. А.
Русский ПЕН-центр, международная писательская организация, ознакомился с книгой Баяна Ширяева «Низший пилотаж» в связи с нездоровым ажиотажем вокруг нее. Мы отлично понимаем, почему эта книга может так раздражать людей, которые в ней видят только поверхностный слой — ненормативная лексика героев, жизнь молодых людей, практически выброшенных на обочину, весь этот чад и угар существования наркоманов и т. д.
И тем не менее хочется сказать, что книга очень правдивая, жестокая, уничтожающая самих героев до пепла, до трупика того самого птенца, который изображен на обложке. Прочитав ее, нормальный человек еще раз проклянет наркотики и сам никогда не возьмется за иглу. В книге нет соблазна, сплошной отврат, отвращение к подобной жизни. И правда до конца, правда о том, что есть у нас такая беда, и узнав о ее существовании, об уродливости и мертвящем смраде, у людей возникает прежде всего отвращение и желание что-то сделать, чтобы этого не было, а не трусливо говорить — убрать книгу с прилавка, не печатать, забрать лицензию у издательства… Позиция удобная, но это не метод, хотя сделать это тоже не просто. Факт публикации книги «Низший пилотаж» не нарушает ни одного федерального закона, вплоть до того, что выпущена в целлофановой обертке.
Конечно, проще всего отвернуться от этого больного вопроса — книги нет и нет проблемы. Прямо по-сталински: мы хотим, чтобы эта книга жила, читалась, а дело здравого ума — подсказать подрастающим верное толкование этой трагедии не только по книге, но и по самой жизни.
Президент Андрей Битов
Генеральный директор Александр Ткаченко
Я ничего не знаю о г-не Ткаченко, но могу поклясться, что этот текст писал не Андрей Битов. Возможно, он и не читал его. В этом стиле слышится кавказский клекот. Блестящий этно-соц-арт не завершился письмом из ПЕН-центра: на скандал вокруг издания откликнулся «чувствительный милиционер», полковник А. Ломтев, опубликовавший на веб-сайте Ставропольского ГУВД сентиментальное, в финале почти гомосексуальное письмо в защиту Кирилла Воробьева, прозвучавшее как заявка на совместный проект в области современного искусства (http://guvd.stavkray.ru).
На этом фоне письма самих издателей кажутся чудом дипломатического искусства. Хотя, впрочем, в первом письме «Ad Marginem», опубликованном целиком на страницах «Книжного обозрения», есть фрагменты, которые не уступают безумию стиля ГУВДа и ПЕН-центра: «»Непристойные сцены» описаны в книге с точки зрения наркомана, опустившегося человека. Это его больной бред, такой же, с чисто формальной литературоведческой точки зрения, как, например, сон растревоженной Татьяны или галлюцинации Раскольникова». Баян — наш новый Пушкин и Достоевский в одном флаконе кислоты?
Когда-то Теренс Маккена провозгласил подобный «больной бред» движущей силой человеческой эволюции. Карлос Кастанеда поддержал эту точку зрения, описав общество, которое регулирует свое самосознание посредством симбиоза с растениями-галлюциногенами. Олдос Хаксли, совершив открытие, что двери восприятия находятся в психоделиках, инспирировал всех последующих путешественников по сознанию от Джима Моррисона до Александра Пятигорского с компанией приятелей из Московско-Тартуской семиотической школы, которые однажды, вместо своей обычной водки, нажрались благородного мескалина и написали довольно слабый лингвистический отчет о своих впечатлениях в подражание «Doors of perception». Влияние наркотиков на развитие человека признавали не только практики, внедрявшиеся в хабитус первобытных наркоманов на равных с ними правах, но и теоретики, сохранявшие метапозицию по отношению к соблазнительному объекту. Марсель Мосс, ссылаясь на исследования, в которых кланы магов играют ведущую роль в изготовлении орудий труда, тем самым представлял путь от животного к человеку через расширение сознания посредством наркотических веществ. Исследователи шаманизма в целом колебались между двумя концепциями: согласно первой, человек расширяет сознание до магических пределов в результате сексуального избранничества духами (Лев Штернберг); согласно второй, контакт с божеством является достижением специальных экстатических техник, в арсенал которых включено и употребление наркотиков (Мирча Элиаде).
Не в пример научному и научно-популярному стилям, однозначно встающим на защиту могущества наркотиков, художественная литература второй половины ХХ века делится на два типа в отношении к ним. Первый тип дискредитирует как наркотические, так и сексуальные практики экстаза, отдавая двоемирие с его «небесными невестами» и сверхъестественными силами практически целиком на откуп молодежной субкультуре (рок-поэзия). Крупная форма типа «Naked lunch» Уильяма Берроуза (William Burroughs), «Trainspotting» и «Acid house» Ирвина Велша (Irvine Welsh) повествует не об эволюции, не о переходе в потустороннее, а о деградации наркомана, возрождая романтический декаданс на наркотической почве. Второй тип романа антиромантичен, так как сосредоточен не на упоении упадком, а на идиллических отношениях между теми мирами, которые открываются потребителю галлюциногенов. Даже трэш в таких текстах видится сквозь призму перманентной эйфории, преломляясь в некое чудо. К этому типу можно отнести «Мифогенную любовь каст» Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна с ее «психоделическим реализмом», который, конечно, не исчерпывается в жанровом отношении литературой о наркотиках и вообще литературой. «Низший пилотаж» Ширянова не заморачивается глобальными художественными целями, но при этом стремится к независимости — он уже в самом названии дистанцируется от «МЛК», убаюкивающей и излечивающей читателя гипнотическими сказками-препаратами об эйфорических полетах в нечеловеческом раю.
Романтические тексты о наркоманах, как правило, дидактичны: они описывают существование отбросов общества, которые все же хотели бы прожить «нормальную жизнь», как это заявляет автор-герой в финале рассказа «Евротрэш» из цикла Ирвина Велша «Кислотный дом». Роман Ширянова со своей склонностью к самостоятельности выходит за рамки и этой традиции, что, видимо, тонко подметили представители ПЕН-центра, когда с таким рвением бросились на защиту гонимого издания. Герои «Низшего пилотажа» не помышляют о нормальной жизни. Они не то чтобы находят романтику в деградации, но именно воспаряют к высшей жизни, пребывая в унижении. Ширянов, вслед за Горьким, снимает различия между низами и верхами человеческого общества, показывая людей на дне как ..Ubermenschen. Согласно той же схеме «низкая» культура психостимуляторов в «Низшем пилотаже» начинает исполнять функции «высокой» культуры психоделиков, «высшего пилотажа» которой Баян пока еще не воспел. Торчки у Ширянова — это не легкомысленные воины-господа Кастанеды, руководствующиеся в своих действиях тайным и в то же время случайным знанием, а солдаты-рабы, которые занимаются тяжелым, монотонным трудом без всяких рассуждений: «Я объявил войну винту. Как и многие. Мы воюем с ним так же, как алкоголики со своей вонючей водярой, путем уничтожения посредством собственного организма. …Ты жрешь свой кусок булки с ковбасой, чтоб наполнить себя силой, которая складывается в жировые отложения, по которым можно производить раскопки твоей истории. Ты хаваешь винта, чтобы извлечь из себя свою силу».
Подобная установка на «извлечение силы» отсылает к традиции аскетического поведения. Это аскеты последовательно лишали себя имени, собственности и социального положения, чтобы десятилетиями питаться одним сухим хлебцем и обрести право беседовать с потусторонним. Герои «Низшего пилотажа» с нечеловеческими кличками Навотно Стоечко, Седайко Стюмчек, Шантор Червиц, Чевеид Снатайко и Блим Кололей так же, как аскеты, бичуют плоть: «Телеса Навотно Стоечко достойны кисти Пабло Дали и Сальвадора Пикассо. Или наоборот? Но до пизды, значит так, хэнды. Правая. Она пятнистая, сине-желто-зеленого окраса от подшкурного контроля. Тонкие белые полоски на местах старых дорог, у локтя красная блямба заросшего колодца. Вся эта красота в коричневую крапинку от недавних широк. Левой хэнде повезло меньше. На ней несколько вулканчиков, следы какой-то недоебаной инфекции. От вулканчиков вся хэнда ярко-красная и бугристая. Торс Навотно Стоечко не так красив, на нем всего несколько синяков, ребер и волосков». Это описание напоминает полуразложившегося Христа Ганса Гольбейна в переложении Достоевского.
Аскетизм в его порнографической ипостаси когда-то начал исследовать искушенный монастырской жизнью Жорж Батай: не воздержание, а безобразная и безудержная трата себя указывают путь к спасению. Герои его «порнолатрической прозы» истязают себя до полусмерти сексом и алкоголем. Свой философский «Внутренний опыт» Батай позаимствовал отчасти у св. Терезы Авильской, написавшей в XVI веке трактат о божественном экстазе «Внутренний замок», невзирая на «шум в голове» и прочие последствия злоупотреблений в общении с потусторонним. Будь то «Внутренний опыт» Жоржа Батая или «Внутренний замок» св. Терезы Авильской, наблюдение божества внутри себя возможно лишь в ситуации крайнего унижения. Именно эту ситуацию и рисует перед читателем «Низший пилотаж». Если бичующая плоть св. Катарина Сиенская созерцала в видениях Христа, который являлся ей в виде жениха, то Блим Кололей считывает «небесную невесту» с картинки порнографического журнала. В соответствующей главе долго и подробно описывается, как герой трахается с фотографией голой негритянки и при этом физически ощущает благодарность изображения, которому якобы дает жизнь. Увидеть в этом событии божественное откровение мешает только густой, беспросветный сленг. В финале «заморочки» фотография, не добравшая «жизни», печально валяется на полу — такой же конец ожидает все остальные безумные начинания ширяновских «винтовых». Замминистра печати, конечно же, не распознал здесь скрытую цитату из наверняка ценимого им рассказа Тургенева «После смерти» («Клара Милич»).
Приложенная к невообразимому объекту сила, труд без ясной цели, ведущий в никуда, — вот, оказывается, деятельность, на первый взгляд, бездействующих наркоманов, подсевших на психостимуляторы. Если согласиться с гегелевской мыслью о том, что первый труд — это труд памяти, при помощи которой «Я» удерживает в своей ночи имена объектов, то умственное напряжение торчков следует рассматривать как чистую первоработу:
«Если настроился, то кайф начинаешь ловить еще до вмазки. Минут за десять. Мулька странная штука. Наверное в ее формулу входит тахионная составляющая. Слыхали про такое? Тахионы — это частицы, которые идут из будущего в прошлое. Скажем, задумал ты взорвать тахионную бомбу. А она уже ебнула, но один хуй, тебе надо потом фитиль запалить. Так и мулька. Если кайф от нее просек, обязательно надо вмазаться, а то полетит к ебеням вся причинно-следственная структура Вселенной. Врубаетесь? От нас зависит жизнь целой Вселенной!»
Головокружительная, алогичная манипуляция объектами мысли — основное занятие деградировавшего к первоработе наркомана: «Мыслей в голове — целый вагон. Они копошатся и разлетаются при моем приближении, но многие удается схватить за хвост…» «Удерживать» объекты в воображаемом наркоман может лишь постольку, поскольку они связаны с основной целью его работы — достижением кайфа. Нирвана Баяна не досуг, а трудовые будни. Достижение кайфа у Ширянова — диалектическое понятие, которое включает в себя не просто получение удовольствия, но и жестокую борьбу. Количество сил, уходящих на эту деятельность, столь велико, что традиционные манипулятивные ходы человеческого разума пропускаются мыслящим торчком в пользу совершенно безумных умозаключений. Вера в силу мысли, основанная на применении психостимулятора, такова, что наркоману кажется, что его желание всемогуще:
«Он открывает глаза и видит перед собой лежащий на кушетке баян. Клочкед протягивает к нему воображаемые руки и пытается поднять. Сила мысли его такова, что кажется будто баян вот-вот оторвется от насиженного места и взовьется к потолку. Но чего-то не хватает, и шприц пока остается на месте. Но Клочкед не оставляет это дело. Попытки следуют одна за другой…
Этим-то он и будет заниматься всю ночь…»
Подобный пустой труд не является потерей времени в пространстве низших пилотажей по причине полного отсутствия настоящего и прошлого у наркомана: «Вы строите свое будущее, наркоман в нем живет». Футуристическая установка делает реальность фантастической, и Ширянов стилизует свою смачно непечатную речь то под волшебную сказку, то под романтическую новеллу, то под рассказ о вампирах. Пародируется и библия «алконавтов» — «Москва-Петушки» с ее пафосным псевдоапостольским слогом: «О, романтически настроенный пубертатник, ты думаешь, что жизнь наркомана это вечный кайф? А ты, начитавшийся ментовских сводок житель совка, для тебя наркоманское существование это сплошная цепь преступлений? А ты, торчок, чего сам-то ты думаешь о своей жизни? — А хуй ли он вообще может думать? У него наверняка от уколов все мозги вытекли. — Скажет просвещенный раб стереотипов и попадет при этом хуем в небо». «Сновидные глюки» во время бессонницы Шантора Червица оказываются реминисценциями из проходимых в школе произведений Блока, А. Н. Островского и т. д.: «Потом церковь под открытым небом, а на алтаре баба голая. Красивая, молодая, в соку. Я подхожу и ссу на нее. А поп кадилом машет, благословляет. Мы с ней ебаться только пошли, гроза. Ее похищают. А дальше такая муть, и не вспомнить».
«Будущее» существование наркомана кажется более реальным, чем сама реальность, по причине гиперреалистичности языка, которым говорят герои. Гиперреалистический статус поддерживается и фрагментами дневника типа: «Нинка Хуеглоттт притаранила все. Сварил шатаясь. Вмазался. Хочу спать — не могу! Пиздец!»
Новая художественная серия «Ad Мarginem» — Банан, Елизаров, Ширянов — формирует нового читателя: удрученного гиперсемиотичностью окружающей среды, стремящегося избавиться от груза заархивированного знания. Неофактичность — мировой мейнстрим. На горизонте ожидания маячит книгочей, относящийся к интеллекту как аскет к неправедно нажитому богатству. Он педантично зачищает засохшие (еще от предшествующих поколений) следы мышления и инсталлирует на освободившееся место подзаборный трэш.
Надежда ГРИГОРЬЕВА