Опубликовано в журнале Новая Русская Книга, номер 1, 2001
Из издательской аннотации (варианта авторского предисловия): «…автор отвергает заскорузлые схемы официального пушкиноведения и в то же время максимально придерживается исторических реалий. <…> Сильнейший эротизм Пушкина, мощнейший двигатель его поэтического дарования, никогда прежде не был столь подробно описан, как в этой книге. <…> А. Александров — известный сценарист, театральный драматург и кинорежиссер. За фильм «Сто дней после детства» он удостоен Государственной премии СССР». Дополнительно автор сообщает, что его отец родом царскосел, сам он в юности жил в Москве на Лесной улице, а сейчас — в загородном доме в районе Николиной Горы (лауреат все-таки); в детстве он «был уверен, будто вождь мирового пролетариата В. И. Ленин с Крупской не ебался, поэтому и детей у них не было», позднее автору довелось «ебаться» изрядно, но при всей «беспорядочной половой жизни» в вендиспансере был только раз, да и то с «вполне невинным заболеванием», но в теории течение болезней и способы лечения знает отменно, равно как и прочие способы, приемы и позы. Это, по его мнению, отличает его от «заскорузлых пушкинистов», у которых (внимание, читатель: по любви к «историческим реалиям» автор здесь не минует конкретных указаний) «вместо хуя галстух» и «пизда мхом заросла». Грехи этих «пушкинистов» перед народом неискупны: во-первых, они ничего не знают, а во-вторых, то немногое, что знают, — скрывают. Пытаются, например, скрыть «Тень Баркова». Но этот номер не пройдет: А. Александров припечатал ее в конце книги. За обманутое детство у автора есть счет вообще к российским историкам: мало пишут о том, как «ебались» на Руси — может возникнуть мысль, что и все жили, как «Ленин с Крупской». Слава богу, А. Александров считает уж не первые свои сто дней «после детства»: он придет на помощь, он объяснит.
Из таких установок понятно, как будет строиться повествование. Автор этих ожиданий не обманывает. В общем, все со всеми, всяко и везде. Что тут скажешь? Александров хитер и заранее от моих критических суждений застраховался: кто это, мол, взялся рассуждать (см. выше про «галстух»)? Но я-то еще хитрее. Не скажу я, что писать в связи с Пушкиным «про это» — плохо. Замечу лишь, что писать надо хорошо. Роман требует каких-никаких характеров, хочется найти разнообразие и глубину мотиваций в действиях героев, в их отношениях. Когда же персонажем владеет лишь одна «пламенная страсть» и интерес может заключаться лишь в том, в какой позе он ее удовлетворит, то интерес этот, прямо скажем, весьма относительный. В этом случае хорошо известен и диагноз.
Сказать хотелось бы о другом. Сочинение А. Александрова — вполне закономерный продукт юбилейной пушкинианы. По существу, всякие праздничные поздравления и славословия имеют две основные темы. Конечно же, это «Хочу сказать о нашем дорогом юбиляре» и, с другой стороны: «Что же касается нас, собравшихся за этим праздничным столом…» Порядок и частота повторений этих главных тостов могут быть различны. В случае последнего юбилея несравненно более сильный акцент был на «нас любимых». Имениннику, скажем честно, не очень повезло. Плохо вышло с подарками. Из разряда «ценных вещей» — практически ничего. Конечно, их традиционная номенклатура была обозначена, но реализована с небывалой беспомощностью и скаредностью. «Монументальная пропаганда» породила памятник Зайцу, и тот выставляется лишь по праздникам; «лучший подарок книга» предстал в виде торта с прошлого застолья — подпорченного воспроизведения собрания сочинений 1937-1949 годов, а приготовленное специально (например, «Летопись жизни и творчества») взято явно не в фирменном салоне. В «теплых речах» сквозило либо казенное равнодушие, либо нескрываемое раздражение: «опять ты именинник, а нам напрягаться поздравлять». Последнее в стиле эпохи тотального цинизма, самоосмысляемого как «деконструкция», породило массу ерничества и «иронии», своей ожесточенностью определенно демонстрирующих закомплексованность и неуверенность в себе. Благодушное «задавит, каналья!» кн. Вяземского сменилось истероидным «осторожно: Пушкин!» Л. Рубинштейна. Позицию Льва Семеновича я так и не смог понять: почему литератор, концептуально готовящий свой суп на чужом бульоне, возражает, чтобы этого бульона развели побольше и поактивнее проварили? Вообще «актуальная» культура оказалась в затруднительном положении: при ее установке на вторичное обыгрывание как текстопорождающий механизм тема «Пушкин» была явно «ее», но нежелание выступать «в хоре» (хотя на самом деле она давно освоила исключительно хоровое исполнение) и страстное желание говорить не о других, а только о себе — создавали напряженную коллизию. Попыткой не только ее разрешить, но и отрефлектировать стал сборник под эгидой М. Берга «Шинель Пушкина» — проект очень важный и своевременный для прояснения современных «стратегий». (Что касается «практик», то это, понятно, дело вкуса, и соположение старых стихов Т. Кибирова с новым произведением Вик. Ерофеева может лишь подтвердить уже у каждого определившиеся оценки этих авторов.) С одной стороны, пушкинская тема (и вообще подсвеченная ею «классическая традиция») признается ценнейшим материалом для вторичного моделирования и игры с продуктами «массового сознания», что и санкционирует предисловие А. Зорина. С другой же стороны, провозглашается право на «свободу от Пушкина», закрепляемое в послесловии М. Новикова: просили написать про Пушкина, но я напишу, вы уж извините, про то, как с друзьями пили на даче. Об особенно важной для М. Берга проблеме «властных стратегий» очень хорошо рассказал и он сам в предуведомлении к своему роману «Несчастная дуэль» и Н. Григорьева в рецензии на сборник (НРК. 2000. № 4-5). Для нас в связи с книгой А. Александрова важно то, что сквозной в «Шинели» стала именно тема пушкинской фалличности (с легким дефекационным аккомпанементом). Пушкин Берга — это Х** («сразу скажем — хуй»), потому что для него пары «Пушкин-Россия» и «хуй-пизда» отчетливо вписаны в одну парадигму и «история поэта — это история русского фаллоса в отечественной словесности».
Совпадение принципиальных установок у Александрова и Берга заставляет задуматься, тем более что они не одиноки. Традиционно поминаемый в этой связи Абрам Терц — как раз явление другого порядка: его пушкинские «тонкие эротические ножки» (не все и помнят, что речь у критика идет о «Руслане и Людмиле») скользят по другой культурной плоскости. А в этот ряд более уместно поставить М. Армалинского, который, кажется, добился своего, и его «Тайные записки» сейчас выходят в России. Армалинский — писатель-порнограф: у него все только «про это». Александров сознательно писал книгу «с клубничкой», незамысловато привлекая читателя, как герой Марка Твена бегал по сцене с голым задом. Прокламируемая установка Берга — не на эпатаж, не на желание крикнуть в воздух свободы заветное слово, однако и без него обойтись не получается. Современная «культурология» очень хочет выглядеть глубокомысленной и тонкой штучкой, но это не может скрыть ее милого и родного фундаментального субстрата с не последними в ряду желаний «насрать под дверь» и «жопу показать». Все «аналитические» тексты «Шинели» не могут предложить на вопрос «ну почему же Пушкин — х**?» другого ответа, нежели рядовой Иванов: а я всегда о ней/о нем думаю.
Примерно в этой же «детской» плоскости лежит модно афишируемая нелюбовь к «пушкинистике» — так многие дети не любят «школу», и вовсе не только потому, что она «советская»: многим вообще не нравится учиться. Плохо, когда такие дети начинают командовать в системе образования — тогда в расписании остаются одни перемены, а в школьной библиотеке комиксы вытесняют старые потрепанные учебники: новых уже не издают.
И последнее частное читательское впечатление. Авторы сочинений о Пушкине хорошо образованы и оперируют множеством историко-культурных фактов. Наряду с базовыми источниками (Александров проникновенно пишет про свою детскую любовь к Вересаеву, а Берг рассказывает, как ему «открыла свои тайны» картотека Модзалевского) ими освоена и новая литература, и в первую очередь оба писателя — внимательные читатели журнала «НЛО». Александров черпает порой даже из раздела «Хроники». У Берга «преемственность» концептуализирована, вплоть до игры с фамилиями авторов и т. д. Обращаю на это внимание будущих деконструкторов «пушкинского текста» современной культуры, предполагая, что охота к подобным играм не скоро иссякнет и если не собственно пушкинистика, то уж «парапушкинистика» еще поживет. И это неплохо, только, заботясь о потомках, желательно оставить им качественное сырье.
Сергей ПАНОВ
Москва