(Р. Д. Тименчик. Подземные классики. Иннокентий Анненский. Николай Гумилев)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2017
Р. Д. Тименчик. Подземные классики.
Иннокентий Анненский. Николай Гумилев. М.,
«Мосты культуры»; Иерусалим, «Гешарим», 2017, 776
стр.
Более
ста лет назад французский критик Реми де Гурмон
написал о потаенных классиках: «Алтари их в подземных криптах, но верные охотно
спускаются к ним в глубину <…>. В литературе они те, кого Сент-Бев называл в жизни „мессиями”. Их держат в отдалении
от лона семьи, боятся приблизиться к ним и все-таки ищут взглядом и радуются,
что увидели»[1]. Эта
метафора прижилась и в русской литературе как раз благодаря представителям символистского
поколения. Для Гурмона и символистов подземные
классики — это темные гении с загадочными судьбами, противопоставленные «сверкающей
добродетели и разуму». Это дионисийская литература,
противоположная аполлонической, «одна соответствует
желанию человека хранить [аполлоническая — М. Н.],
другая [дионисийская] — разрушать. Благодаря
их сосуществованию не все сохраняется и не все разрушается, каждая из них по
очереди выигрывает в лотерею, поставляя образованным людям множество тем для
споров»[2]. Однако
последующая история русской литературы ХХ века сделала метафору «подземности» чуть ли не буквальной, выведя за скобки многих
авторов, в том числе и тех, о которых идет речь в новой книге Романа Давидовича
Тименчика: «…по-видимому, это их качество
посмертно проклятых и вызвало у пишущего эти строки
желание заниматься их биографией и поэтикой в годы поощряемой и субсидируемой
амнезии», — пишет исследователь в предисловии.
Романа
Тименчика интересует не история литературы в
традиционном понимании, а история литературы как история читателя. В результате
применения такой оптики к биографии или творчеству поэта обнаруживается
несколько точек зрения на его наследие («вражда читательских школ»). Они будут
отличаться друг от друга или, наоборот, в каких-то точках пересекаться.
Подобный подход к материалу предполагает выделение нескольких типов читателей
(например, по признаку гендера, национальности, «адреса», возраста и т. д.), а
сам «культ писателя» также может проявляться в самых разнообразных формах
(моделирование своей жизни или даже смерти по образцу любимого поэта,
«почитание» его книг и т. д.). Именно читательская рецепция — постоянная тема
работ Романа Давидовича Тименчика. Так, уже в
диссертации «Художественные принципы предреволюционной поэзии Анны Ахматовой»,
защищенной в 1982 году в Тарту, одна из глав посвящена читательскому восприятию
лирики поэтессы. В дальнейшем исследователь не раз обращался к этой
проблематике.
«Подземные
классики» объединили статьи, посвященные Иннокентию Анненскому и Николаю
Гумилеву: «Из немалого количества моих статей, посвященных этим авторам, я
отобрал те, которые мне показались особо актуальными в свете нынешних дискуссий
в литературоведческом сообществе»,[3] а именно
те работы, в которых литература рассматривается на фоне литературного быта.
Собственно
понятие «подземных классиков» в первую очередь предполагает тех, кто создает им
эту репутацию, то есть определенную школу читателей. Поэт «воспитывает»
читателей, а читатели «создают» поэта. Так, через метафору Гурмона
Роман Тименчик подводит к проблеме, вокруг которой и
объединены статьи: «история литературы состоит из истории читателей в той же
мере, как и история писателей, точнее говоря — из истории диалога говоривших и
слушавших, ставит следом за собой вопрос — как изучать исторического
читателя…»
Культ
поэта складывается из множества факторов, где в центре — его стихи и биография
— реальная и мифологическая, интерпретируемая читателями. История литературы,
как правило, сосредотачивается на «ближнем» круге автора: журнальной критике,
внутрицеховой полемике, в конце концов, на его взаимоотношениях с властью.
Обычный читатель, в силу различных обстоятельств, остается за бортом:
«Известно, что в Москве между 1918 и 1922 годами расходились рукописные копии
сборника „Сестра моя жизнь” до того, как он впервые был издан книжкой. К сожалению, обычно такие свидетельства
читательского прилежания не получают статуса приоритетных архивных документов»,
— пишет исследователь. Между тем часто это — ценнейший исторический материал,
способный показать, как читали того или иного автора, и это то, что, в конце
концов, действительно создает автора. Если читательская рецепция исследуется,
то, как правило, с чисто социологических позиций, в отрыве от эстетической
проблематики. Получается, что история читателя — это отдельная область, которая
носит прикладной характер по отношению к исследованиям литературного процесса.
Для Тименчика принципиально соединить две эти
области.
Композиция «Подземных классиков» выстроена вокруг двух
поэтов, которые сегодня воспринимаются как безусловные классики Серебряного
века, — Иннокентия Анненского и Николая Гумилева, их биографий, взаимоотношений
и посмертной рецепции. Одна из задач исследователя — показать, что так было не
всегда. Ни Гумилев, ни Анненский при жизни не имели такого ореола славы.
В сознании современников их заслонили поэты с более счастливой литературной
судьбой — Блок, Ахматова, Мандельштам и другие. Для советской официальной
литературы и Гумилев, и Анненский были невозможными «антинародными» поэтами. Тименчик показывает, как именно через историю чтения
сформировались репутации этих авторов.
Часто
культ поэта связан с обстоятельствами его смерти, эту черту в связи с Эдгаром По заметил еще Эжен Дидье[4] в 1902
году. Так, отмечает Тименчик, было
и с Анненским, мифологизации фигуры поэта, росту его
популярности способствовала загадочная гибель: «внезапно, на улице, на ступенях
вокзала, труп не сразу был опознан», а в заметках о смерти Анненского тот
упоминался в каком угодно качестве, но только не в том, в каком вошел в русскую
культуру ХХ века. Начало «пропагандированию
покойного поэта» положил цикл статей в журнале «Аполлон» в 1910 году, однако
это отнюдь не означало окончательного воцарения посмертной славы Анненского:
«…на начальной стадии становления культа полемические истоки его очевидны».
Исследователь обильно и подробно цитирует источники, не предлагая своим
читателям довольствоваться лишь его собственной интерпретацией. Этот монтаж и
позволяет самому читающему увидеть, как складывалась посмертная судьба поэта.
Скрупулезное «выслеживание» адептов Анненского выявило не только социальную
страту читателей, но и географию распространения популярности автора.
Так
было и с Гумилевым, чья смерть, несомненно как бы
задним числом бросила отсвет и на его предшествующую биографию и на восприятие
текстов. Нужно отметить, что «школа читателей» Гумилева начала формироваться
после 1917 года, — «эзотеричность, приглушенность,
недомолвки — окрасили всю историю культа». Здесь в полной мере явлена та стадия
читательской школы, когда ее признаком «является цитирование [текстов] в своих
дневниках, письмах или полновесных литературных сочинениях, а также в устном
общении — перекличка цитатами и опознание своих. Здесь существенны энигматизация цитаты, усекновение цитаты до идентифицирующего
ядра, табуирование главных слов». Возможно, отчасти это объясняется тем, что
анонимные цитаты порой появлялись в советской печати, где Гумилев именовался
просто неким акмеистом или фигурировал как безликий «один поэт». Однако на
самом деле еще в конце 20-х возникали разговоры о переиздании поэта. Среди
читателей Гумилева той поры отметились психолог Лев Выготский, поэт Георгий
Эристов и другие. В начале 30-х интерес к автору
возник даже у крестьянских и пролетарских начинающих литераторов. Роман Тименчик классифицирует читателей
Гумилева: специально следящие за публикациями, знающие весь корпус стихов,
причем часто знающие неточно, выписывающие, переписывающие, хранящие,
размножающие, распространяющие, декламирующие, начитавшиеся, подражающие, восхищающиеся,
раздражающиеся, разочаровывающиеся, имитирующие и вычитывающие. Благодаря последним в русской
литературе создается обширный «quasi-гумилевский
текст». Это в значительной степени расширяет картину бытования поэзии Гумилева,
когда та была под запретом: культ Гумилева, судя по исследованиям Тименчика, был куда более распространенным и узнаваемым,
чем это казалось официальной культуре. Для нее, официальной советской культуры,
Анненский и Гумилев оказались, цитируя того же Реми де Гурмона,
«слишком хороши, слишком свободны», да и впоследствии открывались лишь
избранным.
Взаимоотношения
Гумилева и Анненского — отдельный сюжет. Гумилев поступил в царскосельскую
Николаевскую гимназию в 1903-м, когда ее директором был И. Ф. Анненский. Стихи
писали многие гимназисты, но Гумилев уже тогда выделялся на их фоне, и от
чуткого взгляда старшего поэта это не укрылось. В предисловии
Роман Тименчик пишет: «…я записался в школы
читателей обоих поэтов, <…> стал особенно почитать их несхожесть; а когда
выпускником узнал о свидетельствах бунта младшего против старшего, был рад
всплытию скрытой драматургии, несомнительно обнаруживавшей
величину и жизненную силу обоих». Были периоды сближения двух поэтов и
периоды взаимных упреков. Их диалог оборвался со смертью Анненского. Но в
последующие двенадцать лет искры посмертной полемики с царскосельским
учителем мелькали в высказываниях Гумилева. Тименчик
вскрывает эту скрытую драматургию, и тут-то обнаруживается, что между Гумилевым
и Анненским, этими двумя полюсами, и рождается «поэтическое электричество»
эпохи.
[1] Гурмон Реми де. Жизнь Барбе
д’Оревильи. Перевод с французского
М. Кожевниковой. — В кн.: Барбе д’Оревильи.
Имени нет. М., «Энигма», 2006, стр. 7 — 23.
[2] Там же.
[3] «Выходит
книга Романа Тименчика об Анненском и Гумилеве» <http://http.premiaprosvetitel.ru/news/view/?346>.
[4] Didier Eugene L. The Poe Cult. — «Bookman: A Magazine of
Literature and Life», NY, 1902, December, р. 336 — 339.