(Ольга Балла. Упражнение в бытии)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2017
Ольга Балла.
Упражнения в бытии. М., «Совпадение», 2016, 144 стр.
Есть
критики, пишущие только о том, что на слуху или про то, что уже заслужило
премий. Лучшие из таких критиков пытаются писать о мейнстриме, поддерживаемом мощными издательствами, максимально
широко — чтобы, помимо охвата мод и трендов, появилась возможность открывать
«новые имена». Однако в последнее время (характеризуемое
в том числе чуть ли не полным исчезновением профессиональной литературной
рефлексии) появилась плеяда рецензентов, которые словно бы избегают писать о
том же, о чем и все. Выискивая малотиражные или же вовсе редкие издания, приобрести
которые сложно, они таким образом поддерживают
некоммерческих издателей и энтузиастов из смежных областей культурной
деятельности. Пафос таких авторов понятен: про бестселлеры и
блокбастеры мейджеров, заполняющих длинные и короткие
списки крупных литературных премий, все и так обязательно отпишутся как по
разнарядке — раз уж случился информационный повод, даже если это не «новый
Пелевин», за последние десятилетия умудрившийся благодаря своей методичности
стать проклятьем для всех штатных обозревателей отделов культуры.
Но,
во-первых, понятно же, что в нынешних, постсоветских условиях относительно
свободного выбора и отсутствия единого информационного поля культур и литератур
(в том числе и альтернативных друг другу) может быть сколько угодно, просто не
все локальные образования одинаково заметны.
Во-вторых,
внутри разнородных культурно-литературных процессов давным-давно должны были
возникнуть Маугли и «сыновья полка», воспитанные
всяческими локальными особенностями поэтик, эстетик и идеологий. Вот они и
возникли, не образуя из себя никакой явной тенденции и тем более системы
(точкой сборки подобных структур может оказаться только заинтересованная
читательская голова), рассыпанные по самым разным сайтам, газетам и журналам. И
есть критики, которым они интересны.
Для
себя я называю эту плеяду критиков «модернистами», так как для многих из них
формообразующим оказывается синтез неофициальных («полуподпольных») поэтик с
поисками и разработками немассовой западной литературы. Когда «как» гораздо
важнее, чем «что». Но главное здесь даже не диалектические отношения формы и
содержания, но служебная роль критического инструментария, необходимого для более насущных, нежели книгоиздательский процесс,
экзистенциальных надоб. Когда экстравертные практики
письма необходимы для глубинных, сугубо интровертных
задач. Для меня к этому, достаточно условному, направлению относятся, например,
Александр Чанцев и Евгения Риц, Александр Скидан и
Константин Львов, Анатолий Рясов и Игорь Гулин, Евгений Из и Александр Уланов,
хотя безусловным лидером таких вот «младомодернистов»,
практически не зависящих от внешней конъюнктуры, является именно Ольга Балла.
Хотя бы из-за многолетней интенсивности и максимальной тематической (жанровой,
дискурсивной) широты своих трудов.
Ведь
редактора, с ней работающие, хорошо знают, что для Баллы
чем сложнее — тем лучше; и она ни за что не откажется от самых безнадежных
случаев типа коллективной монографии или сборника, изданного по итогам научного
коллоквиума: раз уж люди работали, думали и писали, значит
у труда их обязательно должен отыскаться не только адресат, но и анализатор,
наглядно объясняющий, как и почему под одной обложкой собираются столь разные
тексты. Поразительно, что все эти чужие разработки, пасущиеся на полях
соседских дисциплин, параллельных, порой очевидно
чужих (какое-нибудь особенно экзотическое языкознание или малонаселенное
периферийное искусствоведение) областей исследовательской деятельности,
оказываются поводом для высказывания вполне личного и даже подчас
экзистенциального. К плодам чужой интеллектуальной деятельности Балла подходит
как к явлениям окружающей ее природы, стихийно складывающейся ноосферы, где нет и не может быть чего-то избыточного или тем более
ненужного. Казалось бы, что ей Гекуба? Ан нет, на
тонких, малозаметных уровнях метода и аналогий, параллелей или же, напротив,
культурных перпендикуляров Балла извлекает из каждой, казалось бы, случайно
залетевшей к ней книги витамины. Причем, не только полезные, но и качественные.
Балла
вживается и проживает чужие тексты, то есть тратит время своей жизни на понимание
и приятие чужого опыта. В то время, когда другим людям некогда остановиться и
когда важные, подчас судьбоносные решения принимаются на бегу, одним из самых
редких видов специалиста оказывается интеллектуал, способный к замедлению и
качественной эмпатии. Да, это особенно важно и ценно,
что Балла осознанно посвящает свое драгоценное время другим — в этом смирении и
самоотдаче заключается для нее отдача долгов культуре. Она же ненасытна и
всеохватна не ради карьеры, денег или ложно понимаемой влиятельности, хотя и,
как это положено творческому человеку, решает свои личные вопросы. И тут все дело — какие именно.
«Поймала себя на том, что то, что не имеет (хотя бы
потенциально) этического смысла, мне не интересно — то есть не вызывает
внутреннего движения к себе, не интенсифицирует меня внутренне» («Об интересном»). Конечно, поначалу хочется обвинить Баллу во
всеядности, пока, притормозив, не начинаешь вглядываться в логику ее
монументального труда, окончить который нет никакой возможности. Усилья Баллы
будто бы рассеяны, рассыпаны по разным бумажным и сетевым площадкам и не имеют
видимого каркаса (точно так же принципиально незаметной оказывается и антитоталитарная,
антиинституциональная деятельность «младомодернистов», прежде всего внимательных
к форме). Однако собранные в выпущенном издательством «Franc-tireur»
трехтомнике «Примечания к ненаписанному» (2010) ее статьи и эссе впервые
получили возможность выказать четкость и жесткость авторского подхода. Мозаика,
казавшаяся абстрактной, неожиданно для непосвященных сложилась в многофигурную
фреску. С этой книгой — несколько иное.
«Слова
— это механизм свободы, то есть буквально — „устройство” для ее выработки. Даже
не в первую очередь в том простом смысле, что, выговаривая что-то, мы хоть
отчасти да освобождаемся от него (раз могли сформулировать — значит, хоть
чуточку да сильнее формулируемого), но в том, что, наговаривая (лучше
письменно) слова, мы тем самым наращиваем наше собственное внутреннее, автономное
пространство» («О механизмах свободы»).
Понятно же, что младомодернисты,
подобно своим культурным прародителям окапывающиеся внутри реальности с помощью
персональных мифологий, насыпают свои текстуальные острова не просто так, но с
генеральной целью, обобщающей все эти действия, выходящие вовне (чаще всего модернист
интровертен), в единый и весьма личный план.
Осознавшие раньше других, что битва с действительностью не может закончиться
победой, из текстуальной соломки младомодернисты
насыпают амортизаторы себе и другим — чтобы менее жестко падать было.
«В
каждом опыте — в каждом — мы постигаем частичку удела человеческого. Даже так:
Удела Человеческого. Все новые стороны пластичного и единого — при всех разорванностях — человеческого существа» («Об опыте»).
Теперь,
когда Ольга Балла выпустила в издательстве «Совпадение» эти избранные записи
своего личного дневника, видно, что бесперебойное книжное и литературное
рецензирование оказывается обратной или другой стороной постоянного усовершествования и изощрения собственной экзистенциальной
рефлексии. Книги учат замечать и формулировать совсем уже какие-то
периферические черточки — личные, событийные или хотя бы атмосферные. Воздух
делается видимым не сразу, но ценой титанических (а главное, постоянных) усилий
по замечанию того, что в силу разных причин не видят другие.
«Мне
издавна кажется, будто ум — разновидность честности. Разновидность полноты
отчета самому себе — прежде всего, а затем и другим — в происходящем в мире.
Ценность интеллекта, то есть, кажется мне прежде всего
этической. Поэтому, когда я кажусь себе недостаточно умной, мне
прежде всего бывает стыдно. И не в том смысле, что я
произвожу не то „впечатление” на других (чем дальше, тем, слава богу, менее
меня волнует, какое „впечатление” я произвожу — в конце концов, оно — факт
душевной жизни „впечатляемых”), но в том, что это мнится мне разновидностью
самообмана и слепоты — не так уж важно, намеренной или невольной. В обоих случаях плохо. В конце концов, даже
невольная слепота — это всегда недостаток усилия, а значит, в каком-то смысле
намеренна» («Об уме»).
Внутри
грубой, неотесанной советской культуры к таким младомодернистам
относились и продолжают относиться как к людям не от мира сего только потому,
что человек, сосредоточенный на методичной внутренней работе, не интересуется поверхностными поп-материями. «Рассеянный
человек и есть самый сосредоточенный», написал где-то Василий Розанов,
выказывая, почему этакий «ботаник» («очки» и «эй, в шляпе»), действующий по
непонятному алгоритму, опережает профанного
современника, застрявшего в болоте бытового сознания, на пару экваторов.
Тут ведь еще странной и даже подозрительной оказывается щедрость, с какой младомодернисты пускают сторонних людей не только в свою
творческую, но и экзистенциальную лабораторию.
«Все-таки
ценнее всего (мне) не спокойствие (даже ясное, гармоническое спокойствие), а уязвленность и неустойчивость. Они гораздо вернее — и шире —
и принудительнее — открывают мне внутренние глаза»
(«О потребности в неверии»).
Такое
ощущение, что чем больше вытаскиваешь из себя, тем сильнее воплощаешься. Однажды
в интернете попалась статья «Зачем люди ведут дневники?». Так вот для этого,
для самовоплощения, когда превращаешься в постепенно
проявляющуюся фотографию, изображение на которой проступает, отдельными
черточками, на протяжении лет. Важно, конечно, заготавливать сырье для памяти —
чтобы затем, однажды, сесть и раскопать то, как ты изменялся, однако такое
чтение, случайное и едва ли не единичное, не может служить оправданием
длительному процессу, в который вбухивается масса ежедневных усилий. Все равно
большинство записей, как и событий, их породивших, забывается — жизнь несется,
постоянно наслаивая на поверхность восприятия все новые и новые обстоятельства.
И они никуда не уходят, только если их зафиксировать. Записать и забыть, но,
как показывает практика, не до конца — слова все равно застревают где-то на
глубине и сволачиваются в то, что можно назвать
неповторимым слоем личности.
Читая
дневниковые записи Ольги Баллы, видишь движение, направленное вовне — к другим
людям. Важно пересечься своим опытом с читателем, который находит перекличку
того, что у него внутри, с тем, что Балла вытаскивает из себя и формулирует для
общих оснований. Важна не только особенность, но и типичность, типизованность — иначе чужие записи не смогут быть
востребованы. Прагматика дневникового трудолюбия в том, чтобы узнавать себя в
других, отражаться в соседях, а не сублимировать непохожесть: эка невидаль в
эпоху постмодернистской распыленности выглядеть наособицу. Работа важна, когда
имеет отклик пересечения, иначе легко прикинуться авангардистом: «А я так
вижу!» Да смотри ты на себя как угодно, но только выдай похожесть — ибо только
она и является для автора «проверочным словом», позволяющим доверять и тому,
что тебе совершенно не свойственно.
Дневники
Баллы именно этим и ценны — вслед за главнейшими наблюдателями человеческой
жизни, типа Лидии Гинзбург, Ольга ищет со-бытия и
со-общения там, где человек невнимательный их попросту не заметит. Мы же
рождаемся точно стеклянными, то есть прозрачными:
самое главное в нас, самое внутренне очевидное почти всегда незаметно, ибо не
сформулировано и не вытащено на поверхность. Многие живут внутри этой
прозрачной данности — людям кажется странным фиксировать очевидные им материи,
раз уж они по определению очевидны (следовательно, по умолчанию понятны и всем
прочим). Между тем как именно это (то, из чего состоит личность), непроговоренное и работающее по умолчанию, и есть самое
важное, нуждающееся в одежке из слов и в переводе с внутреннего языка на внешний, общепринятый.
Тонкие материи напоминают излучения. Поди
поймай, тут особенное мастерство необходимо. Когда ловишь ощущение за самый его
кончик и начинаешь раскручивать. Точнее, овеществлять, добираясь до кочерыжки
через чреду шажков и стежков «в первом приближении», затем во втором и третьем,
пока полностью не проявится смысл всей мыслительной цепочки, внутри которой и
пульсирует новое знание. Со временем подсаживаешься на эту пульсацию с такой
силой, что только она и может ассоциироваться с полнотой бытия, граничащей со
счастьем.
Если
верить одной из записочек Ольги Баллы, в состав счастья входят свобода,
отсутствие чувства вины и «согласие собственного существования с тем, что мы
чувствуем главными смыслами своей жизни». Если интерес к явлениям, людям и
книгам основывается на их этическом потенциале, то счастье базируется на
осмысленности жизни, становящейся его непременным условием.