стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2017
Карасёв Евгений
Кириллович родился в 1937 году в
Калинине. Поэт, прозаик. Живет
в Твери. Пользуясь случаем, сердечно
поздравляем нашего постоянного автора с юбилеем.
Непонятное чувство
Я люблю нашу тихую отживающую
улицу,
собак, нагоняющих ложный страх.
Где парусами дуется
хлопающее бельё во дворах.
Как объяснить непонятное
чувство,
дрожащее тревожной
ноткой,
проявляющееся образом чудным —
подвернувшейся веткой
к уходящему
в болото.
Выручила и меня спасительница
нежданная —
качнулась в мою сторону.
…Стая собак с ребятнёй голоштанной
промчалась, вспугнув
тяжёлого на подъём ворона.
Грустное событие
Уличный баянист, на своём
стульчике
зарабатывающий наигрыванием
ностальгических мелодий,
людским равнодушием, жизнью
ли измученный,
внезапно рухнул на полуголосе
об
оставленной Родине.
Баян растянулся среди
тоскливого серебра,
раскатившегося из
опрокинутой посудины.
Кто-то из зевак вздохнул:
— Перебрал.
И утешил:
— Все там будем.
Другой пожалел инструмент —
не
приделали бы ноги.
Поставил сиротину на видное
место.
Кормилец, прошедший с
окочурившимся бедолагой
не одни дороги,
недопетой отозвался песней.
В дождь под липой
Пасмурно. Накрапывает.
Только где-то далеко
ещё видна светлая
линия.
Вдруг, словно сорвавшись с
привязи,
с лошадиным
храпом
обрушивается непроглядный,
дымящийся ливень.
Я успеваю шмыгнуть под липу,
с листвой, выбеленной соседней
стройкой.
Почудилось: разбрасывая комья
липкие,
разбитная промчалась тройка.
Подумалось разом —
за малым вычетом —
это моя жизнь несуразная
пронеслась с бесшабашным
возничим.
Разъезженная вдрызг
дорога,
жратва несъедобная —
оживила многое
упряжка бедовая.
…Дождь унёсся со знакомым
храпом,
вновь напомнив залихватскую
тройку.
Отмытая от листьев заматерелая
известь
капала,
точно хлёсткую прошла мойку.
Дороги, посыпанные солью
Водружённая с горкой
или рассыпанная
по столу,
соль всегда была пророческой,
как у авгуров птицы.
Христос опознал предателя среди
апостолов,
когда тот первый макнул в солоницу.
…Заглядывающей наперёд ведунье
я обязан
многим,
как сигнальщику, дающему знать
о приближении боли.
Видимо, мои дороги
Господь во спасение посыпал
солью.
Чайки
над Волгой
Чайки над Волгой —
белое с синим.
Чайки над Волгой — как ворожба.
Кажется, миг — и картинка
схлынет,
вернётся колёс молотьба.
Мотался немало я, больше без
толку.
Смущала дорога, гудок ли
охрипший.
И вот потянул меня город на
Волге,
дом с протекающей крышей.
Знакомая набережная. Гранит уцелелый.
Сиротская пристань, оставшаяся
не у дел.
Помня ступеньки, вслепую, без
цели,
спускаюсь по лестнице к
волжской воде.
С грустью на ширь неохватную
глядя,
пробились нежданно сомненья
былые.
Ожило прошлое, ржаньем кобыльим
примчавшись по чуткой утренней
глади.
…У каждого есть своя ноша и
боль,
в раздумье стою у воды голубой.
Страхи неслышно уносит река,
но что-то тревожно стучится в
висках.
Чайки над Волгой — белое с синим.
Чайки над Волгой — как ворожба.
Не знаю, расстался с бедовой я
силой
или взяла передышку судьба.
Два поезда
Ни сожаления, ни раскаяния
позднего,
у нас у каждого свой дом,
ключи.
А всё, что было, — два поезда
сошлись и разминулись в ночи.
Ударил в стёкла ветер
встречного,
задребезжали чайные ложки.
Промелькнул полустанок,
нигде не отмеченный,
со слабым огнём сторожки.
Без сцен, укоров,
частых в
вокзальной панике,
умчались составы скорые,
казалось, навсегда из памяти.
Но порой пробьётся ощущение
потери,
неисправимой оплошки,
когда уличные хлобыстнут двери.
И знакомо откликнутся ложки.
Косые сугробы
Ничто так не вызывает озноба —
ни погост, ни оставленный стог.
Как косые сугробы
вдоль глухих, беспризорных
дорог.
Я мотаюсь на тачке день целый,
протираю зазря порты —
бегу от затей бесцельных,
от звенящей в ушах пустоты.
Занесённые безлистые кустики,
выцветшие плакаты, напоминающие
о былом.
Мыкаю по захолустью
с запуганным редким жильём.
Чего ради я время гроблю?
Ищу крышу, где можно куковать
тайком?
…Угнетают косые сугробы,
обдуваемые снежным
дымком.
Перед теми же граблями
Мокрый снег долетал до земли
уже нудным дождём
из мелких частых иголок.
Небо было в тучах. И только
голубой проём
походил на льдины плывущий
осколок.
Хотелось, как много лет назад,
остановить такси
и, бухнувшись на заднее сиденье,
бросить бомбиле:
— Кати куда глаза глядят!
—
дав наперёд
хапуге пачку денег.
Но мечтать, как слушать
порожние тосты,
в кармане не прибавилось ни
грамма бабок.
…Мне кажется,
я мокну на забытой росстани.
И передо мной те же самые
грабли.
На одинокой платформе
Позади города, города.
Столбы в посеревшей униформе.
Меня как безбилетника в ночи
поезда
выталкивали на одинокую
платформу.
Ко мне прибивался бездомный
пёс.
И мы с ним теснились на одной
скамейке,
греясь скудным теплом звёзд,
сеющимся, точно из мелкой лейки.
Казалось, у самого дна
в такие минуты
меня спасали не женщины, не
друзья
и не
страна —
надежда смутная.
Это не выигрыш крупный,
не наградная бляха —
ощущение, что окупится
прозябание с беспризорной
собакой.
…Громыхнул товарняк на запасных
путях
без звонка и свистка начальника,
ускакал барбос в поисках своего
хлеба.
Истаяло неуверенное чаяние.
И я по-прежнему копчу исхудалое
небо.
Нечаянная радость
В трамвайной давке при толчке
мы к поручню подались
одновременно.
И ты повисла на моей руке,
как сломанная веточка на
дереве.
И стало радостно в шумливой
толчее
и жаль, что пассажиры убывают.
На малой пяди, как на отбитом
пятачке,
мы, глядя друг на друга,
улыбались.
Я вдруг забыл долги, заботы,
возраст.
И даже собственную остановку.
Трамвай то сбрасывал, то
набирал азартно
скорость,
растеривая неугомонную
массовку.
Но вот и ты сошла. Поутихла
вагонная паника.
Надрывается лишь чей-то сотовый.
А была ли волнующая сценка? Или
это в памяти
промчались несколько счастливых
пролётов?
Из жизни
Как я оказался на этом
железнодорожном
посту,
который забыли, сглазили?
Или непутёвому
всё равно прибиться
к какому
кусту,
связаться с любой оказией?
И первая встречная — молодая
баба,
озорная, при
играющем теле.
Узнав о моих закавыках, всхохотнула:
«Ступай начальником на
шлагбаум!
А крышу мою поделим!»
Я устроился на блатную работу —
поднимал и опускал полосатую
перекладину.
Никчёмные заботы,
в ногах трётся пёс покладистый.
Под крылышком боевой хозяйки
я помалу обвыкался в радушном уголке.
Но не удержали домашние сайки —
рванул с чем пришёл налегке.
…Уже устаканившись,
разжившись бабками
и жильём хорошим,
за окном вагона, забрызганном каплями,
точно
ртутью,
увижу порой прогон похожий.
И нутро щемящей зайдётся
грустью.
Картинка с улицы
Вы когда-нибудь видели едущие
по городу
грузовики с наращёнными из
досок бортами,
и в них — лошади.
Загнанные в кузов
батогами
молодцами дошлыми.
Коняг везли на
мясокомбинат.
Не знаю, чуяли ли бедолаги свою участь,
но не ржут тревожно, копытами
не стучат,
в тряском фургоне мучась.
В автомобильных пробках сквозь
крупные щели
или оторванную доску
можно было разглядеть глаза
несчастных —
мир целый,
жуткую нагоняющий
тоску.
Иногда какая-то лошадь
взбрыкивала,
будто задетая
зарядом соли.
Что было в её крике —
никто не понимал лошадиной
боли.
Подобные сцены превращали
все прочие встряски в
ересь.
Я смотрел вслед безысходному
транспорту,
как изваяние
каменное.
И почему-то представил евреев
перед газовой камерой.
Запах осени
Люблю я запах сжигаемой по
осени ботвы,
дымящихся вишнёвых и яблоневых
листьев.
Я вдыхаю и молодею. И будто не
было
разудалой братвы
и половины проведённой в тюрьме
жизни.
Я вновь на улице, где бегал
мальчишкой
с шумной оравой
наперегонки.
Дым стелется, окуривая
чердачные вышки,
лениво тянется на холод реки.
Всё здесь знакомо, узнаваемо с
детства.
Я вхожу в чей-то сад
и стою у костра без огня и углей.
Я пришёл сюда то ли этим вот
слабым
теплом
согреться,
то ли памятью, в которой ещё
нет лагерей.
Тяжкое чувство
Трудно расставаться с вещами из
прошлого,
особенно если они делили с
тобой
пути беспокойные.
Это всё равно
что пахавшую лошадь
отправлять на бойню.
В связи с переездом скорым
отбираю на выброс пальтушки,
рубашки
сатиновые.
И будто стоят укорливые
глаза лошадиные.
Обнадеживающее
Еф. Беренштейну
Ты пыжишься, лезешь из кожи,
крутишься, как в колесе белка.
Утешаясь: это промысел Божий,
проверка.
Череда неудач неспроста —
так испытывает, кто в тебя
верит.
Не случайно и отсутствие моста
с невезучего
на успешливый берег.
Но ты устал — ни сил, ни
отваги,
мысль с дороги дать тягу
мылится.
Удерживает надежда — ты в шаге
от Господней милости.