стихи
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 7, 2017
Скворцов Артём
Эдуардович родился в 1975 году в
Казани. Филолог, доцент Казанского федерального университета, доктор наук.
Автор многих научных и критических работ, ряда книг о
современной и классической поэзии. Лауреат литературных
премий «Эврика» (2008), «Anthologia» (2011) и «Белла»
(2016). Как поэт в «Новом мире» выступает впервые.
Живет в Казани.
Рондо
Темнота и тишина стоят
на страже.
Прогуляемся до
городского сада.
В глубине его, в густых кустах
сирени,
обитают соловьи-виртуозы.
Лишь один лихое выкинет коленце,
как другой уже в ответ
заводит соло,
а вослед ещё десяток
подхватили.
Хоть воюют, но поют
воедино.
Если дальше погрузиться в мрак
кромешный,
то иные различить
возможно звуки.
Непонятен их источник поначалу,
и чем ближе он, тем
глуше хор птичий.
Не машины ли ревут с
бессонной трассы?
Не грохочут ли станки
полночной смены?
Нет — из множества раскрытых
настежь окон
раздаётся рокот чёрных роялей.
То готовятся к экзаменам
студенты,
и Штокхаузен
с Шопеном вылетают
в небо общими
продуктами сгоранья
дивных трелей, слух в упор
поражая.
Вот и пройден сад от края и до
края,
затухает позади очаг культуры,
значит время наступает
воротиться
под охрану тишины с темнотою.
Цитаты
Когда-то здесь шла великая битва,
И юный оруженосец
Мог с восторгом ужаса
Лицезреть,
Как иззубриваются обоюдоострые
мечи,
Ломаются копья и стрелы,
Разлетаются вдребезги
Прочные щиты.
Теперь здесь пустое
место.
Кости истлели,
И ржа поела железо.
Всё годное в бой давно подобрали,
А павших давно
погребли.
О прежние,
Кого чтил,
Кому верил,
Пред кем склонял голову!..
Я взял у вас все животворные
силы,
Какие вы могли дать.
Отныне вы годны
Лишь на цитаты.
Безмолвные
страдания гражданина,
или Правдивое и полное изображение внешнего и внутреннего состояния лирического
героя
до того момента и в тот момент, когда
по возвращении на родину
он проходил паспортный контроль
О где слова найду!..
Едва лишь с трапа
слез,
В виду земли родной, сдержать не
в силах слёз,
Я волею туда влеком
неодолимой,
Где смутной грудой скарб катается
вдали мой
По кругу без конца меж коробов и сум,
Чьих содержимое пожрало уйму
сумм,
Желая лишь схватить своё — и
удалиться,
Попутчиков почти в уме изгладя лица, —
Но в оный миг меня прошиб
холодный пот,
Как бы того, кто вдруг в расчёте
на джекпот,
Изнежен роскошью, утехами и
ленью,
На кон поставил всё! — ан вышло обнуленье,
И сколько ни чеши, глазами хлоп
да хлоп,
В затылке, — есть что есть — не
то, что быть могло б.
Сравненье дать ещё ль? Так думает, наверно,
Собравший пыль и прах по всем
углам инферно,
Кто, по кривым стезям протопав до
конца,
Не взвидел
ни следа создателя-отца:
«Ну, коли нет Его, то, стало
быть, всё можно!»
Творца ищи-свищи!.. Зато видна таможня.
Но хоть ея
важна доднесь в подлунной роль,
Превыше служб одна
есть.
Паспортный контроль.
Всё ближе миг судьбы. Обмершая душа
Предчувствует её. И се, едва дыша
В затылочную кость тому, кто
впереди,
Уж я на роковой стою очереди,
Затягиваемый в томительну тошнoту,
Не в силах одолеть ту монотонну ноту,
Котора
бедный слух пронзает изнутри.
Полшага до черты. Ещё
шажок. Узри!
Однажды с полотна сошедши
Константина
Васильева, она и в жизни — что
картина
(И я не оттого молчу, как
партизан,
Легко приявши в дар хамон и пармезан,
И прочий сыр гнилой от запада
гнилого
(Худому неводу нет худшего
улова), —
Я катарсис в момент сатори испытал,
Без счёту нарастив духовный
капитал!):
Монументален стан, лик строг,
власы летучи,
По-над главой, клубясь, густеют в
молньях тучи —
Вот лицезрел кого
простак-абориген,
Мучительных очес
попавший под рентген.
Валькирия сия в казённой амуницьи,
Пред коей сам собой спешишь
склониться ниц и,
Пожалуй, ницше[1],
из штанин широких из-
влечь требует живей собранье
пёстрых виз,
А получив, тотчас, упорных не
жалея
Трудов, уходит вглубь волшебного
дисплея,
Где прошлое без тайн, где в
будущем светло,
Где каждого судьба
промыта, как стекло.
Дитя беспечности, я жил на белом
свете,
Не смысля ни аза, ни
буки и ни веди.
Впусти меня! Я твой хилеющий
побег,
Из лона твоего мой завершён
побег, —
Ужель загул пустой, грех, весящий
немного,
Обрек молить навек
прощенья у порога?!
В краях, где лабиринт из адовых
кружал,
Единый образ твой в душе я
воскрешал!..
О радость! о
восторг! То мыслимое ль диво?
Оттаяла, поди, нордическая дива:
Десницей, как кинжал, печать она
берёт,
Пронзает паспорт и —
вручает мне.
Вперёд!
Алтарные врата отворены в
ползала —
Да! Сына блудного всё ж родина
признала!
* *
*
В старом добром детстве сбежал с
урока истории,
хотя и предмет был
любимый, и училка меня выделяла,
но мегахитом
про конармию выпалил кинопрокат —
как же тут было не
смыться, тем более что Гражданскую
учебник освещал бесцветно, и
где там свои, где чужие
на сереньких
иллюстрациях — толком не разобрать.
После развала Союза у нас нашёлся
родственник:
ушёл воевать за белых и в
Бельгии обрёл крышу.
Мы начали
переписываться, даже звонить иногда.
Он пел боевые песни — За Веру,
Царя и Отечество! —
бодрый, прямой, близкий,
девяностопятилетний.
Отличная, кстати,
слышимость, и всё можно было понять.
* *
*
…лишь вылетающий в трубу, до тла сгорающий,
лишь до конца, без
воскрешенья, умирающий,
лишь огненосный, только
он! — пускай торопится
моча пожарною струёй, а
семя копится —
ведь ощущает пуще всех
одна потенция,
что жив один лишь
концентрат. Лишь квинтэссенция.
* *
*
Мы собирались очень
долго.
Сперва никто не откликался
на позывные, но
затем — за другом — друг —
пунктиром —
все наконец-то
проявились,
в одну подтягиваясь
точку.
День совпаденья ждёт.
Однажды плиты континентов,
что были некогда едины
и с треском разошлись,
по мировому океану
продрейфовав, опять сомкнутся
в Одну Последнюю Пангею
чрез миллионы лет.
Ну где вас носит? Не пора ли
вернуться: вот уж с кухни тянет
пьянящим — нету сил, —
дом на уши подняли
дети,
звенит звонок, в прихожей
хохот,
и, кажется, ещё
подходят.
Всё только началось!..