Перевод с английского, предисловие и комментарии Сухбата Афлатуни
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2017
В 1599 году в Лондоне вышла книга «Влюбленный пилигрим.
Сочинение У. Шекспира» (The Passionate
Pilgrim. By W. Shakespeare).
Это был сборник любовной поэзии —
товар, ходкий во все времена. Четырнадцать сонетов в первой, не озаглавленной
части; еще шесть во второй — «Сонеты на различные мелодии» (Sonnets to
sundry notes of Music). Чтобы книжка казалась толще, стихи были напечатаны
только на одной стороне листа.
Издателем «Влюбленного пилигрима» был Уильям Джеггард —
сын брадобрея, сделавший успешную карьеру в книжном деле. Ко времени выхода
«Пилигрима» он уже владел одной из крупнейших книгопечатных мастерских в
Лондоне; его издания продавалась во всех городских книжных лавках — в том числе
у Джона Лика, что у собора Святого Павла. Там можно было купить и этот
свежеоттиснутый сборник — как и было указано на обложке.
Из двадцати стихотворений Шекспиру однозначно
принадлежало лишь пять. Это варианты 138 и 144 сонетов, ходившие в то время в
списках в дружеском кругу поэта. А также три пародийных сонета из «Бесплодных
усилий любви»; изъятые из контекста, они вполне вписались в лирический
«мейнстрим» той эпохи.
Другие пять стихотворений были написаны современниками
Шекспира — Марло, Барнфилдом, Гриффином, Делони, Роли. Авторство остальных
десяти не установлено. Ни с кем из авторов Джеггард издание их стихов не
согласовывал, но ни Шекспир, ни остальные протеста не выразили[1]:
понятие авторского права тогда только зарождалось.
В 1612 году сборник вышел уже третьим
изданием. Джеггард — или кто-то из его подручных — добавил к новому изданию еще
несколько стихотворений. В том числе девять, принадлежавших поэту и драматургу
Томасу Хейвуду.
На этот раз все прошло для издателя не так гладко. Стихи
Хейвуда выходили у Джеггарда тремя годами ранее в составе поэмы «Британская
Троя» (Troia Britanica). Хейвуд был поставлен перед необходимостью
защищаться — иначе он мог выглядеть плагиатором Шекспира. Это Хейвуд и сделал в
том же 1612 году в послесловии к своей «Апологии актеров» (Apology for
Actors). Поэт заявил о «явном оскорблении», нанесенном ему Джеггардом,
который напечатал его стихи «под именем другого» (т. е. Шекспира). «У света
может сложиться мнение, что я их украл… Но я должен признать, что мои строки
недостойны покровительства того, под чьим именем они были опубликованы, и я
знаю, что сам Автор был оскорблен мистером Джеггардом (ему совершенно
незнакомым), который осмелился так обойтись с его именем».
«Трудно сказать, чем мог быть Шекспир оскорблен больше, —
комментирует этот эпизод Дж. Шапиро. — Тем, что увидел там свои сонеты — что
означало предательство со стороны кого-то из близких друзей, кто передал их
Джеггарду? Или большее его раздражение вызвали „выдранные” из контекста
намеренно плохо написанные стихи из „Напрасных усилий любви”?»[2]
Шекспир мог опасаться и того, что сонеты, опубликованные
Джеггардом, своими вольными намеками (см. ниже комментарий к сонету II) смогут
вызвать обвинения в безнравственности[3]. Это было
бы небезопасно, учитывая влияние в Лондоне пуритан. Впрочем, и большинство
остальных стихов сборника написаны в довольно фривольной — даже на современный
вкус — манере.
Из-за «пиратского» характера своего издания «Влюбленный
пилигрим» долго пользовался у шекспироведов сомнительной репутацией. Дж.
Стивенс (1780) называл его собранием «бессвязных обрывков»; А. Ч. Суинберн
(1891) — «пустой книжицей ворованных и искалеченных [шекспировских] стихов,
перемешанных с грязными и унылыми виршами».
Последние два-три десятилетия отношение к изданию
Джеггарда изменилось. В отборе стихов, вошедших в него, и в их композиции
шекспироведы все больше отмечают цельность и тематическое единство:
противопоставление любви возвышенной и порочной, юности и старости, верности и
измены…
Да и имя Шекспира, как теперь считается, было поставлено
на обложке не так уж случайно. Большинство стихотворений сборника
рассматриваются как подражания (и отнюдь не «унылые») наиболее известным в то
время шекспировским произведениям. Это прежде всего его поэма «Венера и Адонис»[4],
успевшая к 1599 году выйти пятью изданиями. Во-вторых — шедшие с большим
успехом «Ромео и Джульетта»: уже название сборника должно было напоминать
читателям о Ромео, впервые встретившим Джульетту в костюме пилигрима. Наконец —
сами шекспировские сонеты. Хотя они были полностью опубликованы лишь в 1609
году, известность приобрели уже к концу 1590-х[5].
Несколько слов о самом переводе.
Нельзя сказать, что с русским читателем «Влюбленному пилигриму» совсем не
повезло. Он полностью переводился как минимум четыре раза: Николаем
Холодковским (1880), Владимиром Мазуркевичем (1904), Валентиной
Давиденковой-Голубевой (1948) и Вильгельмом Левиком (1960). Однако все эти
переводы были сделаны в то время, когда еще преобладало пренебрежительное
отношение к сборнику Джеггарда. Это, возможно, и объясняет некоторую
небрежность переводчиков — как в стиле, так и в точности (о некоторых
неточностях будет вкратце сказано в примечаниях).
Это и послужило толчком заново
перевести «Влюбленного пилигрима» — его первую, наиболее важную часть — с
учетом новейших комментированных изданий сборника[6]
и попыткой насколько возможно полно передать ритмические и смысловые
особенности оригинала. Перевод также снабжен примечаниями.
Относительно названия сборника: здесь оно передано
«Влюбленный пилигрим», а не «Страстный», как в предыдущих переводах. Эпитет
«страстный» в русской литературе приобрел то вульгарно-романтическое звучание,
которого не имел в шекспировскую эпоху. Пусть «влюбленный» тоже
переэксплуатировано в массовой литературной продукции — оно звучит более
нейтрально и точнее передает смысл заголовка (passionate означало и
«влюбленный»). Вариант «Влюбленный пилигрим» встречается и в дореволюционной
русской литературе о Шекспире — у С. Венгерова и Н. Стороженко; из современных
авторов — у Г. Кружкова.
И последнее. В предыдущих переводах, при всем их
различии, за образец был взят романтический канон — в том виде, как он
сформировался в лирике Пушкина и его младших современников. Но, повторяясь из
перевода в перевод, «пушкинизация» Шекспира превратилась в шаблон, омертвевшую
схему. Лирика Шекспира и его времени, с ее жесткой риторичностью,
метафизичностью, «плотностью» смыслового ряда, зачастую пропадает при передаче
средствами романтической поэтики — подчеркнуто субъективной и аффективной.
В предлагаемом переводе за образец была взята русская
лирика допушкинской поры. Сумерки русского классицизма стилистически ближе
сумеркам английского Ренессанса, нежели поэзия романтиков. Да и в современной
русской поэзии обращение к допушкинской парадигме уже не выглядит манерной
стилизацией. «Реабилитация» поэзии XVIII — начала XIX веков и ее прививка
современной лирике, начатая — с разных «концов» — Кушнером и Бродским и
продолженная в конце 1990-х Дмитрием Полищуком и особенно Максимом Амелиным,
сегодня уже вполне состоялась. Речь, разумеется, не о механической подгонке
перевода под «штиль Сумарокова и Державина», но об общей оркестровке,
позволяющей точнее передать поэтический язык шекспировской эпохи.
I
Когда Любовь вещает, что верна,
Я верую, хоть ложь едина в том:
Пусть юношей сочтет меня она,
Неискушенным в плутовстве мирском.
Пусть так я для нее пребуду млад,
Хоть дней моих закат удобозрим.
Устам медоречивым верить рад —
Любви обман усугублю своим.
Зачем я не признаюсь, что старик?
Зачем Любовь не скроет, что млада?
Прельстителен младой Любви язык;
А Старость, полюбив, таит года.
Я лгу Любви, она в ответ мне лжет,
И прегрешеньям нашим равен счет.
II
Двум Гениям, услады и растравы,
Любовям двум душа подчинена.
Мой Ангел — светлый муж
смиреннонравый,
Мой Демон — темновидная жена.
Чтоб свесть меня во ад, она готова
Растлить благого духа моего;
И хочет в Беса обратить Святого,
Красой надменной обольстив его.
Соделала его ли бесом злым —
Не ведаю, сомнением объят.
Их дружбу зрю, и ими сам любим —
Но он, страшусь, уже сведен в сей
ад.
И сведать как, пока мой Ангел в нем
Не будет изъязвлен гнилым огнем?
III
С небесным Риторством очей твоих
Вотще вступать земной юдоли в спор.
Хоть клятву преступил я из-за них,
Суровый тем не заслужу укор.
Пусть, женский пол презрев, я дал
обет;
Ты ж — Божество, отличное от жен.
Зарок — земным был, ты ж — небесный
свет,
Твоим великодушием спасен.
Зарок — дыханьем был, дыханье —
пар,
Ты ж возблистала, точно солнца
свет.
Пары зарока поглотил твой жар:
Твоя вина, что я презрел обет.
Какой глупец не предпочтет стократ
Нарушить клятву ради райских врат?
IV
Сидела Киферея ясным днем
С младым Адонисом подле ручья;
Любовным истомленная огнем,
Богиня, прелесть несравнима чья.
Сплетала басни сладкими устами,
Чтоб слух потешить юного дружка;
Чтоб сердцем завладеть его,
перстами
То тут, то там касалася слегка.
Но или плод младой еще незрел,
Иль не желал любви приять даренье:
С улыбкой хладной он наживку зрел,
Прекрасну повергал в недоуменье.
Решилась наконец, на спину пав…
А он, глупец, бежал от ней
стремглав!
V
Любовь нас нудит лгать; как ей
давать обет?
Лишь красоте верны, ее ярмо терпя.
Я изменил себе; тебе же, дивной,
нет.
Себе я — мощный Дуб, но Ива — для
тебя.
Твои глаза потщусь как книгу я
прочесть,
Где перечень блаженств и всех
искусств итог.
Чтоб знать весь мир — с тобой
довольно дружбу свесть,
И тот язык учен, тебя воспеть что
смог.
Невежда та душа, что зрит тебя
бесстрастно,
И доблесть вся моя — в смиренье
пред тобой.
Перуны Зевса — взор, и голос — гром
опасный,
Но гнев пройдет, и в них — музыка
и покой.
Небесна ты, любовь; я ж грежу об
одном:
Почтить небесный дар на языке
земном.
VI
Едва лучи сожгли росу зари
И скрылись в благодатну тень стада,
Как Киферея, млея от любви,
Искать Адониса пришла сюда,
Под иву над ручьем, где охлаждал
Он часто меланхолию свою:
Был жарок день, но горячей пылал
В ней жар надежды по пути к ручью.
И вот явился он и сбросил плащ,
И, обнаженный, поспешил в поток.
Был солнца взор полуденный палящ,
Но взор богини яростнее жег.
Ее приметив, он поплыл скорей.
Она ж: «О Зевс! Почто я не ручей!»
VII
Она мила, но более лукава:
То Голубок, то вероломней Змея;
То мягкий воск, то, как булат,
прержава;
Светлей стекла, его же непрочнее.
Лилейный цвет в камке
пурпуротканной;
Любезней нет, опасней нет желанной.
Свои уста с моими сопрягая,
Клялась в любви и в баснях
ухищрялась;
Мою любовь изменами пугая,
Ее терять сама же устрашалась.
Твердила «нет» с отъявленным
упорством.
Но клятвы, слезы были лишь
притворством.
То жгла любовь, как пламень жжет
солому,
То в ней сама соломкой полыхала;
Творя любовь, ее влекла к разгрому;
Простилась с ней и вновь ее
взалкала.
Вся — двойственность, лукавство и
измена:
Дурна в любви и в лжи —
несовершенна.
VIII
Коль стройная Музыка со
Стихом
Являют дружество сестры и брата,
То наш союз упрочен их родством:
Тебе одна, а мне другой — отрада.
Тебе любезней Доуленд, что едва
Коснется струн, всех вводит в
исступленье.
Мне ж — Спенсер, чьи рифмованны
слова
Нас, смертных, превосходят
разуменье.
Ты любишь Лютни Фебовой напев,
Царицы мусикийской переборы;
А я вкушаю сладость, коли Феб
Поет стихи без Лютни и без хора.
Един бог двух искусств и Рыцарь их;
В тебе ж Музыка явлена, и
Стих.
IX
Рассветом дивным дивно Божество
……………………………..
Бледней голубки, ищет здесь того,
Чья юнна жизнь в опасности
изрядной.
С высокого холма тревожно зрит
Адониса с рожком и песью свору;
И, подступив к юнцу, ему велит
Отсель не отходить к густому
бору.
«Виденье было мне, — речет она, —
Красавца, диким вепрем уязвленна
В младые чресла, о печаль
страшна!
Зри, здесь вот…», — и
раздвинула колена.
Юнец же, место раненно узря,
Бежал от ней, зардевшись, как
заря.
X
О Розан, рано сорванный, истлевший;
Бутоном сорван и весной истлел!
Восточный Перл, безвременно
померкший!
Лань юная, погибшая от стрел!
Так сливы недозревшей кислый плод
Ветр налетевший торопливо рвет.
Тебя оплакиваю, хоть тобой
Не назван средь наследников числа.
И все же мне завещано с лихвой —
Ты более, чем я желал, дала:
Прощенья ждал у гробовой черты,
Мне ж все презренье завещала ты.
XI
Адонису, причине мук ее,
Придумала Венера показать,
Как Марс, воинственный супруг ее,
К ней страсть свою изволил
проявлять.
«Вот так бог-воин обнимал меня», —
Рекла, Адониса коснувшись плеч.
«Вот так он ризы совлекал с меня»,
—
И плащ с юнца потщилася совлечь.
«Вот так лобзал меня победный бог»,
—
Припав к устам любезным, изрекла.
Но тут мальчишка, вырвавшись, утек,
Оставив бедной вздохи без числа.
Ах, я б на месте оного юнца
Сие ученье вынес до конца!
XII
Старость не живет с Младостью
приятной:
Младость — без забот, Старость
гложет страх.
Младость — утра луч, Старость —
вечер хладный;
Младость — летний цвет, Старость —
зимний прах.
Младость — столь резва, Старость —
чуть жива;
Младость — огнь, а Старость —
персть;
Младость — шум и звон, Старость —
тишь и сон;
Младость — жизнь, а Старость —
смерть.
Старость изгоню я, Младость воспою
я:
Ведь года Любви млады!
О Пастух прекрасный, на призыв мой
гласный
Поспеши, что медлишь ты?
XIII
Что красота? Нестоек сей товар:
Лак, что тускнеет, как тщета
мирская;
Стекло, что слабый сокрушит удар;
Цветок, что вянет, лепестки теряя.
Товар нестойкий, лак, стекло,
цветок:
Поблек, разбит, увял — был и утек.
Товар нестойкий продан без
прибытка,
Вотще мастикой лак поблекший трут,
Осколки склеивать — напрасна пытка,
Цветок увядший срежут и сожгут…
Так красоту, подпорченну хоть раз,
Румянщик ли, портной — никто не
спас.
XIV
«Спокойной ночи!» Так с улыбкой мне
Покоя пожелав, его лишила;
В сей хижине сомнения одне
Мне, сирому, а не покой внушила.
«Поешь, поспи и приходи с утра».
Но сон нейдет, и хлебом скорбь
была.
Прощальную — презренья ль,
состраданья —
Ее улыбку тщусь я разгадать.
Желала ль высмеять мое изгнанье?
Ждет, что, блуждая, возвращусь
опять?
«Блужданье»: для таких, как я,
теней,
Гонимых ветром, слова нет верней.
Как жадно я в восток вперяю взор!
Часам не верю; предвкушенье дня
Острит все чувства, сонны до сих
пор:
Не удовольствовавшись зреньем, я
Внимаю Соловью, в слух обратясь, —
И, мнится мне, то Жаворонка глас:
Ведь песней он приветствует зарю
И злостраданье ночи сокрушит;
Развеет мрак; надеждой возгорю,
Желают очи зреть любимой вид.
Скорбь сменит радость, тьму ночну
— восход:
Но на закате вновь разлука
ждет…
С любезной ночь промчалась бы как
миг,
А ныне каждый миг как месяц
длится:
О день, приди! Не мне яви свой
лик —
Цветам яви, не могущим
раскрыться!
О день! Заимствуй долготу у тьмы,
Чтоб долее не расставались мы.
Комментарии
I. Шекспир. Вариант сонета 138.
II. Шекспир.
Вариант сонета 144.
«Не будет
изъязвлен гнилым огнем…» В комментариях традиционно отмечается (и столь же
традиционно игнорируется русскими переводчиками) двусмысленность,
присутствующая в трех последних строках сонета: «I guess one Angel in another’s
hell; // The truth I shall not know, but live in doubt, / Till my bad Angel
fire my good one out». В эвфуистическом словаре шекспировской эпохи hell
означало и ад, и вагину (не без влияния сюжета о девице Алибек и монахе Рустико
из «Декамерона»); fire out — и «быть изверженным», и «заразиться
венерической болезнью».
III. Шекспир.
Сонет из «Бесплодных усилий любви» (IV, 3).
IV. Автор неизвестен;
вероятно, подражание «Венере и Адонису» Шекспира (вместе с VI, IX и XI).
Киферея (или Цитерея)
— одно из имен Венеры, рожденной близ острова Кифера; ее любовь к юному Адонису
описывается в Овидиевых «Метаморфозах» (Х).
V. Шекспир.
Сонет из «Бесплодных усилий любви» (IV, 2).
«Себе я —
мощный Дуб, но Ива — для тебя...» Дуб в шекспировской драматургии был
символом несгибаемой крепости и могущества, ива — гибкости (в русских переводах
передавалась как «лоза»).
VI. Автор
неизвестен. Близкий сонету сюжет изложен актерами в прологе «Укрощения
строптивой»: «Художество ты любишь? Вот картина: / Изображен Адонис у ручья, /
И Цитерея скрыта тростником, / Что от ее дыханья нежно гнется, / Как будто с
ним играет ветерок» (пер. М. Кузмина).
VII. Автор
неизвестен.
VIII. Сонет Ричарда Барнфилда (1574 — 1627), подражателя
Шекспира, из «Стихов на разные гуморы» (Poems in Divers Humors, 1598).
Под «гуморами», в соответствии с модной в то время теорией, восходящей к
античной медицине, понимались разные душевные состояния и темпераменты. В одном из недавних исследований
(Daugherty L. William Shakespeare,
Richard Barnfield, and the sixth Earl of Derby.
Armherst, New York, «Cambria Press», 2010) предпринята попытка пересмотреть
место Барнфилда и представить его стихи как один из источников шекспировских
сонетов, а его самого — как упомянутого в них «поэта-соперника».
Сонет
опубликован с посвящением «Другу, Мастеру Р. Л. В похвалу Музыки и Поэзии». Во
всех известных нам русских переводах адресат стихотворения стоит в женском
роде. Под «Р. Л.», как полагают, подразумевался поэт Ричард Линч, автор
сборника сонетов «Диелла» (Diella: Certain Sonnets, 1596).
«Тебе
любезней Доуленд…» — Джон Доуленд (1563 — 1626), лютнист, один из
крупнейших английских композиторов-песенников.
«Мне ж —
Спенсер…» — Эдмунд Спенсер (1552 — 1599), выдающийся английский
поэт эпохи Возрождения.
«Ты любишь
лютни Фебовой напев…» («Thou
lovest to hear the sweet melodious sound / That Phoebus’ lute, the queen
of music, makes»). В елизаветинскую эпоху лютня считалась эквивалентом лиры
(которая и присутствует в русских переводах этого сонета) — инструмента
Аполлона. Например, «веселая лютня Аполлона» («bright Apollo’s lute») в
«Бесплодных усилиях любви».
«Бог двух
искусств — един и Рыцарь их…» («One God is God of both, as poets feign; / One
Knight loves both, and both in thee remain»). Под «Рыцарем» (в русских
переводах отсутствующим) подразумевался сэр Джордж Кэри (1547 — 1603), который
покровительствовал Доуленду, а через свою жену Елизабет был связан узами
родства со Спенсером. Существуют и другие версии.
IX. Автор
неизвестен. Вторая строка не сохранилась.
Х. Автор
неизвестен.
XI. Сонет
Бартоломью Гриффина (ум. 1602), из его цикла сонетов «Фидесса» (Fidessa, 1596).
XII. Сонет
Томаса Делони (1540 — 1600?), в чьей книге «Венок доброй воли» (Garland of
Good Will, 1628) он был напечатан — как часть стихотворения «Выбор некой
Девицы между Старостью и Младостью» (A Maiden’s Choice twixt Age and Youth) — и помечен 1593 годом.
XIII. Автор
неизвестен.
XIV. Автор
неизвестен. Представляет собой вариацию на сцену прощания Ромео с Джульеттой
(«Уходишь ты? Еще не рассвело. / Нас оглушил не жаворонка голос, / А пенье
соловья…» Пер. Б. Пастернака). В некоторых сборниках — а также в русских
переводах — разделен на две части (вторая начинается с «Как жадно я в восток
вперяю взор!»). В современных комментированных изданиях стихотворения это
разделение не принято.
Сухбат
Афлатуни (Евгений Абдуллаев) родился в 1971
году в Ташкенте. Окончил философский факультет Ташкентского государственного
университета. Поэт, прозаик, критик. Автор двух сборников стихов и нескольких
книг прозы. Дважды лауреат «Русской премии» (2005, 2011), финалист «Русского
Букера» (2016). Переводы современной узбекской, татарской и белорусской поэзии
публиковались в литературных журналах («Звезда», «Новая Юность», «Звезда
Востока») и антологиях («Анор — Гранат», «Антология новой татарской поэзии»). В
нашей постоянной рубрике публиковался его перевод из Йосиро Исихары («Новый
мир», 2016, № 6). Живет в Ташкенте.
[1] Кроме погибшего шестью годами
ранее Марло, все остальные «шекспиры» в 1599 году благополучно здравствовали.
[2] Shapiro J.
1599. A Year in Life of William Shakespeare. London, «Faber & Faber», 2005,
р.
245.
[3] См.: Шайтанов И. Шекспир. М., «Молодая гвардия», 2013 («Жизнь
замечательных людей»), стр. 330.
[4] Недавно заново переведенная
Виктором Куллэ («Иностранная литература», 2016, № 10).
[5] Впрочем, вопрос, что было написано
под влиянием Шекспира, а что сам Шекспир писал под влиянием современных ему
авторов, остается открытым.
[6] Комментированное издание «Влюбленного пилигрима» в сериях «The
Oxford Shakespeare» (Shakespeare W.
The complete sonnets and poems. Ed. by C. Burrow. Oxford, «Oxford University
Press», 2002), «The new Oxford Shakespeare» (Shakespeare
W. The complete works. Modern critical edition. Ed. By G. Tayor, J. Jowett.
Oxford, «Oxford University Press», 2016), кембриджское издание (Shakespeare W. Poems. Ed. by J. Roe.
Cambridge, «Cambridge University Press», 2006) и др.