(Ханья Янагихара. Маленькая жизнь)
Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 6, 2017
Ханья Янагихара. Маленькая жизнь. Роман. Перевод с
английского Александры Борисенко, Анастасии Завозовой,
Виктора Сонькина. М., «АСТ», «Corpus», 2016, 1020 стр.
Второй
роман Ханьи Янагихары
«Маленькая жизнь» («A Little Life») вышел в 2015 году, стал бестселлером, был
номинирован на ряд престижных наград, в том числе вошел в шорт-лист
«Букера» и получил премию Kirkus Prize
in Fiction. Отношение к
роману критики — и англоязычной, и отечественной (к
переводному) было не столь однозначным. В обзоре критических отзывов на роман
портал «Афиша Daily» пишет: «Например, в Vox не стали бы никому рекомендовать книгу, тут же назвав
ее „лучшим романом года”. По схожему принципу идут и в The
Guardian, где через прилагательные вроде
„травмирующий” и „мучительный” пытаются объяснить, почему „Маленькую жизнь”
обязан прочитать каждый. А вот в The Observer обещают, что от „изматывающего, опустошающего чтива” ваше „сердце вырастет в несколько раз <…>”. В The New Yorker роману дали такую оценку — „фундаментальный,
тревожный, темный, несмотря ни на что не лишенный красоты”»[1]. Однако в том же обзоре
приводится подробный негативный отзыв литературного обозревателя и критика Дэниэла Мендельсона: «…размазывание Янагихарой
травмы — в итоге только грубый и неэстетичный способ выдавить эмоции из читателя.
Этот повторяющийся ужас с трудом можно назвать „техниками, благодаря которым мы
испытываем неподдельные эмоции и эстетическое удовольствие”». Галина Юзефович в своем периодическом обзоре литературных новинок
на портале «Meduza» соглашается с мнением «о
„Маленькой жизни” Ханьи Янагихары
как о романе выдающемся и даже потрясающем, но при этом невыносимо тяжелом, мрачном
и душераздирающем»[2]. А Анна Наринская негативно оценивает подмену создания
художественной атмосферы манипулятивными техническими
приемами: «…в таком хватании читателя за кишки и наматывании их на руководящую
руку автора и есть главный мотор <…> книги, то, что составляет ее
эмоциональный сюжет»[3].
Словом,
над романом все плакали (ну, почти все), но непонятно, хорошо это или плохо. И
полемика об этом, в социальных сетях не столь взвешенная и сдержанная, как на
бумажных и электронных страницах периодических изданий, позволила Владимиру
Березину сделать вывод, что роман «Маленькая жизнь» интересен не только сам по
себе, но и «как феномен социологии литературы»[4]. И с этим выводом трудно не
согласиться.
И
чтобы понять, как художественное произведение стало фактом антропологии,
социологии, о читателе, может быть, говорящим больше, чем и об авторе, и о
персонажах, надо все-таки обратиться к самому тексту.
Роман «Маленькая жизнь» выстроен
сложно, изящно и при этом, как ни странно, довольно бесхитростно (хотя слово
«безыскусность» здесь, пожалуй, не подойдет). Это весьма объемный
полифонический роман со множеством флешбеков,
с нелинейной композицией, ракурс изображения смещается между пятью персонажами,
причем один из них говорит от первого лица, однако на первом плане постепенно
оказывается не он, а один из тех, о котором говорится в лице третьем, — Джуд Сент-Фрэнсис. Бесхитростна
же собственно рассказанная история маленькой жизни, история Джуда.
Герой
был найден младенцем, подброшенным на монастырскую помойку. Монахи от Джуда не отказались, так и растили, попеременно колотя,
растлевая и обучая страху Божьему, пока один из них, брат Лука, не сбежал с
девятилетним героем, чтобы не только пользоваться им без конкуренции собратьев,
но и не без выгоды сдавать в аренду. («Он парень шалый», «Мы
все, я думаю, шалые», «Я думаю, сам господь бог — шалый» — как, если
верить Набокову, предложил ему некий потенциальный издатель переписать
«Лолиту», причем именно в гомосексуальной эстетике; ну, вот это отчасти оно и
есть). Полиция Джуда у брата Луки отнимает и помещает в приют, где следует
новая порция изнасилований и побоев, так что Джуд
оттуда сбегает и теперь уже сдает в аренду сам себя проезжающим мимо
дальнобойщикам. Причем на ночных дорогах ни одного не охочего до мальчиков мужчины
не оказывается. И ни одного человека, который бы его пожалел, хотя бы просто
задумался — а что вообще подросток делает на дороге?
«Иногда
мужчины хотели удержать его подольше, снимали номер в мотеле, и он представлял,
что брат Лука ждет его в туалете. Иногда они разговаривали с ним — у меня сын
твоего возраста, говорили они; у меня дочь твоего возраста, — а он лежал и
слушал. Иногда они смотрели телевизор, восстанавливали силы для следующего
раза. Некоторые из них были с ним жестоки; некоторые были
такие страшные, что он боялся за свою жизнь, боялся, что его изобьют так
сильно, что он не сможет убежать, и в такие мгновения он сжимался от ужаса и
отчаянно хотел вернуться к брату Луке, в монастырь, к медсестре, которая была с
ним так добра. Но большинство из них не отличались ни жестокостью, ни
добротой. Это были клиенты, и он предлагал им то, чего они хотели».
Наконец
Джуду встречается не просто очередной подлец, а маньяк, который держит его взаперти, а затем
переезжает надоевшего ему мальчика автомобилем.
Джуд, на
этот раз тоже попавший под государственную опеку, но
теперь не зверскую, вполне с человеческим лицом, чудом выживает, хотя и остается
тяжело больным инвалидом. Весь остаток его маленькой жизни — это во многом
история болезни. Болезни не только физической, постоянно прогрессирующей и на
пятом десятке приведшей к ампутации ног, но и психической, выражающейся в
депрессии, отвержении «грязного», «виноватого» себя, аутоагрессии,
самопорезах, неверии в подлинность чувств любящих его
людей.
А
таких людей оказывается немало. Все, кто контактирует с Джудом
с его шестнадцати лет, немедленно проникаются симпатией к этому хрупкому, очень
красивому и одаренному, явно скрывающему (да, скрывающему явно, чуть ли не
напоказ) какую-то трагическую тайну человеку. Врач соглашается работать с Джудом несмотря на то, что болезни
ног и позвоночника — не в его специализации, только потому, что оказывается единственным,
перед кем Джуд готов побороть свою стеснительность и
раздеться, и даже отодвигает ради него выход на пенсию. Пожилой преподаватель
юридически усыновляет тридцатилетнего Джуда — именно
потому, что полюбил его как сына. Один из друзей, и даже не сказать, что
особенно близких, предлагает Джуду квартиру в своем
доме только для того, чтобы быть рядом с ним на случай внезапного приступа
болезни или суицидального настроения. А
друзья ближайшие — трое соседей по университетскому общежитию — любят Джуда и вовсе безмерно.
Собственно,
в начале романа эти трое друзей и выступают протагонистами наравне с Джудом, но затем их роль становится все менее значимой.
Двое уходят на периферию авторского внимания, а третий — Виллем
— остается в центре как доверенное лицо, а затем и возлюбленный Джуда.
Итак,
история болезни Джуда — одновременно и история его
успеха, причем не только в кругу многочисленных друзей, но и успеха
социального. Джуд столь же гиперболизированно
одарен, сколь и злосчастен — он и певец, и на фортепьянах
игрец, и математик, но карьеру — совершенно блистательную — строит в
юриспруденции. Столь же, может, чуть менее, одарены и его друзья — Виллем становится звездой голливудского и европейского
кино, Малькольм — один из крупнейших архитекторов той
странной, малоопределимой современности, в которой
проживают герои романа, художник Джей-Би выставляется
в MoMA. Все прочие, двоюродные друзья, тоже сплошь
гении и селф-мейд миллионеры. Кстати, этот момент, в
числе прочих вызвавший многочисленные упреки в «нереалистичности»,
как раз объясним: университет, куда попадают Джуд и его друзья, изначально
предъявляет очень высокие требования и принимает только лучших из лучших,
поэтому и дальнейшие их успехи выглядят вполне правдоподобно.
Переводчики
в послесловии к роману пишут, что такая суггестия страдания и одаренности, так
же как и застывшее в условной современности романное
время — от рождения до смерти Джуда проходит полвека,
но история и технический прогресс как бы «застывают» в неподвижности, — отвечают
авторскому замыслу: «…для самой Ханьи Янагихары жанр романа хотя бы отчасти определяется как
волшебная сказка».
Со
сказочностью автор романа и его переводчики связывают и то, что в романе почти
нет женщин: «В сказках никогда нет матерей». Причем изначально Ханья Янагихара, по ее собственным
утверждениям, собиралась писать роман, в котором женщин не будет вообще. Цель
автора — заговорить на (или скорее — о) языке мужского страдания. Не мужественного, принятого, дозволенного страдания войны, подвига,
героического страдания, а на (о) честном, но, увы, в нашем мире, где не только
«женщина должна», но и «мальчики не плачут», варварски урезанном языке слабости,
языке жертвы, переживающей унижения и сексуальное насилие.
Однако если «Маленькая жизнь» и близка к сказке, то не
к пропповской народной, где женщин на самом деле
вполне достаточно, стоит вспомнить Василису Премудрую или Бабу-Ягу, а к
авторской, прежде всего к сказкам Оскара Уайльда — чем не мальчик-звезда перед
нами: слишком велики, мол, были его муки, слишком тяжкому подвергся он
испытанию. Гораздо ближе Ханья Янагихара подошла к другому
фольклорному (ли?) жанру — фанфику, слэшу, то есть к той его разновидности, которую сами полуанонимные авторы, почти сказители, называют «ориджинал». «Мое определение слэш-ориджинала было бы следующим: это текст, где гомосексуальные
отношения являются сюжетообразующим элементом, события часто происходят в
фантастическом мире, причем этот мир нередко полностью создан автором, если же
контурные рамки близки к действительности, то он либо снабжен существенным
фантастическим дополнением, либо представляет собой всего лишь некий фон,
иногда псевдоисторический, иногда почти реалистический, но без особого внимания
к бытовым или политическим деталям», — пишет один из авторов наиболее
масштабного русскоязычного сайта фанфиков «Книга Фанфиков» Эстерис Э[5]. Отметим,
что, во-первых, авторами фанфиков оказываются чаще
всего женщины (для нас это очень важно — женщины, говорящие о мужском языке,
рисующие чаще всего всецело мужской мир), во-вторых, что в отличие от других поджанров фанфика ориджинал — произведение вполне авторское, хотя фигура
автора, как и полагается в «сетературе», достаточно
размыта. О сходстве «Маленькой жизни» с фанфиком,
правда, по другому поводу, писала, например, Виктория Файбышенко: «Читателям,
знакомым с феноменом participatory culture, видна связь письма и чтения, предлагаемых
„Маленькой жизнью”, с определенными жанрами фанфикшн
(соединение натурализма с гротескной мифологизацией
чувства, внимание к телесному опыту, прозрачность и проницаемость гендера и т.
п.)…»[6]
И
крайняя одаренность героев, и тип их отношений — жертва и ее утешитель (именно
утешитель, а не защитник), и сексуальная неопытность, почти невинность — а Джуд, который выступал только жертвой сексуального насилия,
не только невиновен, но и, в сущности, невинен — все это характерно для фанфика. Особенно узнаваемыми оказываются любовные сцены, а
также характерные черты персонажа. Джуд, например,
несмотря на тотальное презрение к себе, очень обидчив,
как и страдающие эльфоподобные герои слэша. А то, что любовниками здесь оказываются не анимешные мальчики, а мужчины за сорок, сообщает «Маленькой
жизни» не только антисексистское, но антиэйджистское звучание.
Обращение
к складывающимся на глазах, новым низовым фольклорным жанрам — безусловно,
важный момент и с литературоведческой, и социолого-антропологической точки
зрения. Конечно, профессиональные романы в слэш-эстетике,
и очень удачные, такие как «Рисунки на крови» Поппи Брайт или близкие к слэшу
многотомные саги Робин Хобб, уже выходили, но, кажется,
«Маленькая жизнь» — первая отсылка к слэшу в антураже
(псевдо)реалистического «большого романа», а не
фэнтези или мистики.
И
этим, наверное, и вызван социологический резонанс «Маленькой жизни». Вольно (а
в интересах и романа, и автора хотелось бы верить, что это она по-приговски нарочно) — или невольно воспроизводя складывающиеся
на наших глазах клише, легитимизируя новый фольклор, нащупывание коллективным бессознательным нового, постгендерного баланса, Ханья Янагихира попадает иголочкой, бормашиной в самый нерв
времени — вот слезы из глаз и брызгают
[1] Ханья
Янагихара. «Слишком тяжело»: спор критика и редактора
о «Маленькой жизни» — «Афиша Daily» от 15 ноября 2016
года <daily.afisha.ru/brain>.
[2] Юзефович Галина. «Маленькая жизнь» Янагихары
и «Номер 11» Коула. — «Meduza»,
12 ноября 2016 <meduza.io/feature/2016/11/12>.
[3] Наринская Анна. Нелегкое дыхание. — «Коммерсантъ Weekend»,
№ 41, от 02.12.2016, стр. 42 <www.kommersant.ru/doc/3150985>.
[4] Березин Владимир. Книги Роршаха. — «Rara Avis» от 14. 12. 2016 <rara-rara.ru/menu-texts/knigi_rorshaha>.
[5] Эстерис Э. Слэш/яой как явление сетературы. — Книга Фанфиков <ficbook.net/readfic/390776/1390106?show_comments=1>.
[6] Файбышенко Виктория. Маленькая жизнь, или Критика правдоподобного
разума. — «Гефтер» <gefter.ru/archive/21621>.