Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2017
«Волга», «Гефтер», «Год Литературы», «Горький», «Завтра», «Звезда»,
«Лехаим», «Лиterraтура», «НГ Ex libris», «Огонек», «Перемены», «Православие и мир», «Радио Свобода»,
«Ревизор», «Российская газета», «Теории и практики», «Урал», «Фокус», «Эхо
Москвы», «Lenta.ru», «Rara Avis», «RUGRAD.EU», «RUNYweb.com», «Wonder», «Znak»
Михаил Айзенберг. Чтение как проблема. Что происходит с читателем прозы. — «Lenta.ru», 2017, 25 января <https://lenta.ru/rubrics/culture>.
«Сейчас явно идет борьба за то, чтобы литература стала зоной, где искусству делать нечего. Не стоит его там и искать».
«Возможно, я не прав, когда жду от прозы примерно того же, что и от стихов: легкости и тонкости (чтобы все просвечивало — свет, жизнь); сложности, имеющей обманчивый вид простоты. Но я не способен читать то, что не написано, вот моя главная проблема. Попытки прочесть очередного премиального лауреата проваливаются раз за разом. И уже только при словах „роман” или „рассказ” какая-то тяжесть наполняет веки. Даже „очерк” глядится бодрее. Видимо, для меня этот поезд уже ушел».
Александр Архангельский. Люди и книги, которые меня сформировали. Текст: Ефим Эрихман. — «Православие и мир», 2017, 10 января <http://www.pravmir.ru>.
Лекция Александра Архангельского, прочитанная в главном зале ВГБИЛ 13 декабря.
«После этого был Гайдар. Он большой писатель, что бы мы ни думали о советской власти и советской литературе. Беда в том, что начал я его читать не с „Голубой чашки”, как положено хорошему, настоящему читателю, а с выдающейся по мастерству, но чудовищной по смыслу повести „Школа”. Там описан такой юный террорист, не щадящий врага. Я это воспринял как хорошую, правильную модель жизненного поведения. Мне очень нравилось, что 17-летний Аркадий Голиков врывался в поселки, захваченные бандитами, расправлялся с ними, никого не щадил. Как от Пушкина можно перебросить мостик к Гайдару, к „Школе” и „Судьбе барабанщика”, я сейчас, задним числом, объяснить не могу».
«Книжки, которые, по выражению Владимира Ильича Ленина, меня перепахали, — это „Васек Трубачев” и „Отряд Трубачева сражается” Валентины Осеевой. Это книги о пионерах-героях, которые, во-первых, плохо написаны, а во-вторых, в них выстроена жесткая идеологическая схема. Если добавить, что дома по неведомой мне причине была первая книга Юрия Валентиновича Трифонова „Студенты”, которой он потом справедливо стыдился (а других, достойных его дарования, не было), и история о том, как студенты борются с безродными космополитами, мне очень понравилась, — картина будет почти полная».
«<…> как ни странно, в жизни одного человека „Незнайка на Луне” и „Волшебная гора” могут играть сопоставимую роль. Понятно, где Носов, а где Томас Манн. Но я — читатель, внутри которого находится место и Носову, и Томасу Манну. Потому что ни на Луну, ни на волшебную гору от реальной истории не спрятаться».
«Борьба за грамотность в интернете разрушает коммуникацию»: интервью с лингвистом Александром Пиперски. [Ильнур Шарафиев] — «Теории и практики», 2017, 17 января <http://theoryandpractice.ru/posts>.
Говорит Александр Пиперски: «Для большей части образованных людей складывается интересная ситуация: они становятся двуязычными. То есть знают, как писать более официальные тексты: начинать предложение с большой буквы, в конце ставить точку, а внутри, где нужно, — запятые. При этом в чате вырабатывают для себя новые нормы — в мессенджере все пишут с маленькой буквы (даже имена), вообще не ставят запятые — и это работает. <…> Остаются какие-то вещи, которые выдают грамотного человека. Сейчас грамотный человек не обязан начинать предложения с большой буквы; все знают, что можно начинать предложения с маленькой буквы в комментариях на фейсбуке. Но обязательно надо употреблять -ться, -тся так, как этого требует правило, иначе вы рискуете быть высмеянным».
«Борьба за грамотность в интернете, несомненно, разрушает коммуникацию. Если указывать собеседнику на ошибки, то нельзя вести с ним содержательную дискуссию».
Великие конфликты выкованы из мельчайших движений сердца. Беседовал Александр Чанцев. — «Rara Avis», 2017, 9 января <http://rara-rara.ru>.
Говорит Валерия Пустовая: «Да уж, литературная критика — не та профессия, о которой мечтаешь с детства. Она плод поздней, расщепленной на жанры и направления культуры и совсем не вписывается в изначальное, цельное, детское понимание жизни и культуры».
«Еще мечтала быть белочкой, застилающей кроватку под гирляндой калиброванно засушенных грибов, — была такая уютная картинка в детской книжке. А пришлось, наоборот, долго учиться любви к не калиброванному, не припасенному, не нанизанному на ниточку аккуратных планов».
«Сегодня самое неподходящее время для предвзятости, упорного удержания границ. Мы видим, что все практики — в обществе, семье, литературе, — которые связаны с удержанием границ, с опорой на твердые, раз и навсегда принятые формы, — подводят нас, рассыпаются на глазах. Сегодня можно выжить только благодаря открытости и готовности пересматривать прежние навыки и убеждения».
«Читатели, авторы и сотрудники литературных журналов сегодня и представляют собой не общество — а сообщество. Строго очерченное рамками литературных интересов. Толстый журнал сейчас — специальное издание».
«Сегодня критика ощущается мной как достаточно универсальный способ самореализации. Критика включает рефлексивность, осмысленную реакцию на происходящее — и критическому толкованию доступны все сферы современной общественной и культурной жизни».
«Я закончила дореформенный журфак, и это было счастье».
«Вечное удивление перед странностью и чудом». Поэт Александр Кушнер отвечает на вопросы писателя Сергея Шаргунова. — «Огонек», 2017, № 3, 23 января <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.
Говорит Александр Кушнер: «Филип Ларкин — прекрасный английский поэт, переводил его с помощью моего покойного друга Владимира Муравьева, блестящего знатока английского языка. Во всех этих стихах присутствует живой интерес к жизни и людям, понимание того, как нелегка, печальна человеческая жизнь — и в то же время оправдана красотой этого мира, добротой, смирением и любовью. Никакого высокомерия, гордыни, наоборот, понимание и сострадание. Ларкин — поэт XX века, в Англии его помнят и любят, а у нас и в остальном мире знают плохо, никакой Нобелевской премии он не получил, был заслонен другими, громкими поэтами, умевшими заявить о себе. Да и жил он не в Лондоне, а в провинции, всю жизнь прослужил в библиотеке. Вы точно сказали: скромность и даже сиротливость. Но как они хороши! И какими сопровождены чудесными, реальными, невымышленными подробностями. Вот в стихотворении „Захаживая в церковь” поэт пишет: „Молчанье, затхлость, движусь сквозь туман, / Без шляпы, с брюк тихонько сняв, зажимки / Велосипедные кладу в карман”. Вот в таких деталях и живет бог поэзии».
Федор Гиренок. Философия «авось». Что делать, когда мы не понимаем, что нужно делать? — «Завтра», 2016; на сайте газеты — 27 декабря <http://zavtra.ru>.
«Давно уже нужно выкинуть из системы образования нелюбимый мною предмет под названием „обществознание”. И немедленно ввести в образование философию. Начинать можно с сочинений Г. П. Федотова, а заканчивать — Камю или Ортега-и-Гассетом. Философия научит наших детей говорить от своего имени и уклоняться от пустых разговоров на языке другого».
«Для того чтобы у нас возникло общество, нам нужно не объединяться под какими-то выдуманными титулами, а нужно структурироваться. „Россиянин” нас не структурирует. Это всего лишь пустышка для чиновников. Я — русский и никогда не буду россиянином. Но я знаю обрусевших немцев и люблю их».
Алексей Голицын. Земной и Мухина. О быте и нравах саратовских писателей времен Большого террора. — «Волга», Саратов, 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/volga>.
«В сентябре 1936 года в саратовском отделении Союза писателей произошло событие, которое надолго определило стиль отношений в этом творческом коллективе. <…> Достаточно сказать, что два руководителя отделения СП были расстреляны, минимум трое писателей (а до этого еще четверо) — репрессированы, и до сих пор ведутся споры, кто на кого доносил и в какой форме сотрудничал с органами».
Из объяснения Вадима Земного перед партийными товарищами: «Признаю, что формально поступил неправильно, обозвав Мухину сволочью. Но прошу учесть все, что предшествовало этому инциденту, и то, что представляет из себя Мухина. Я не раз уже говорил и в парторганизации, и в союзе о том, что она представляет собою, — это мещанка, прогнивший обывательщиной человек. Назову только несколько ее высказываний, по крайней мере, только те, которые могут быть подтверждены другими писателями. Мухина говорит:
„У советской литературы нечему учиться, я учусь только у западных писателей”. Ее спрашивают: „А у Горького? ” — „И у Горького нечему учиться”.
„В фашистской Германии молодому писателю лучше живется, чем у нас, в СССР”. <…>
На вопрос, как зовут Молотова, Мухина ответила: „Не знаю и не желаю знать. Я обязана знать лишь, скажем, Кетти Кельвиц (немецкая художница), знать о Молотове мне необязательно”.
„Очень плохо делают, что называют улицы именем вождей при жизни их. Еще неизвестно, что с ними будет потом”.
Наконец, самому инциденту предшествовал такой разговор. Рассматривая портреты писателей, Мухина отбирает портреты Пильняка, Шагинян, Олеша и Луговского и говорит — „Вот это лучшие писатели, остальные ерунда”. Ей указывают на Шолохова, она продолжает: „Дрянь, никуда не годится”. „Живет в провинции, потому что дурак”. И т. д.
Я, наконец, не выдержал и сказал ей: „Сволочь, уйди отсюда, как мы тебя терпим полтора года в числе писательского актива”. <…>».
Дмитрий Данилов. Город — это личность. Мастер литературного травелога, поэт и писатель Дмитрий Данилов рассказывает о том, как пишутся путевые заметки и как найти общий язык с городом. Автор: Анна Федорова. — «Ревизор», 2017, 18 января <http://www.rewizor.ru/literature>.
«Я стопроцентный горожанин, житель гигантского мегаполиса, коренной москвич, вырос на Садовом кольце, люблю и хорошо чувствую большие (и не только) города, вообще городское пространство. Это моя родная среда. Я, признаться, не очень чувствую природу, сельскую жизнь».
«Я не очень верю в „приемы письма” как таковые, это же не единоборства какие-то. Мне кажется, стоит подходить к этому расслабленно. Как пойдет — так и пойдет. Наблюдаемая реальность сама выберет стиль и „прием” для описания себя».
«Литературный семинар — это не место для проявления доброты. Просто мой опыт показывает, что начинающий (да и любой другой) писатель очень редко получает какую-то пользу от негативной критики, от указания на слабые места его текстов. В большинстве случаев, все равно он ничего изменить не сможет, даже если очень захочет».
Дмитрий Данилов. Школа неопределенности. «Школа для дураков» Саши Соколова глазами автора «Горизонтального положения» Дмитрия Данилова. — «Год Литературы», 2017, 19 января <https://godliteratury.ru>.
«Впервые я прочитал „Школу для дураков” Саши Соколова лет пятнадцать назад (как раз в это время я начинал свои собственные эксперименты в области прозы). Книга произвела на меня вполне оглушительное впечатление, но по неизвестным причинам быстро ушла из поля моего читательского думания. Я не перечитывал этот текст, и, когда меня спрашивали о том, кто повлиял на меня как писателя, называл другие имена и другие книги».
«Для меня первое прочтение „Школы для дураков” имело освобождающее действие. Я не столько понял, сколько почувствовал, что может быть большой, великий текст без нарратива, без „рассказывания историй”, без последовательного повествования, без четко обозначенной временной шкалы, без всех этих вот „Николай Петрович подошел к окну, закурил и долго смотрел на догорающий закат. На душе у него было неспокойно”. Не то чтобы это была для меня совсем новость, но тут возможность ненарративности почувствовалась очень явно».
«Интересно, что в процессе перечитывания „Школы для дураков” я не испытывал какого-то особого восторга. Наверное, это естественно при соприкосновении с чем-то очень родственным. Мы ведь не восхищаемся обычно нашими самыми близкими людьми. Вот так и тут».
Двояковыпуклая лупа. Алексей Алехин о синем воздухе, небывалых чувствах по поводу обыденных вещей и катастрофе, которая может родить поэта. Беседу вел Владимир Коркунов. — «НГ Ex libris», 2017, 26 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Алексей Алехин: «Крайне интересным мне кажется творчество нового поколения провинциальных поэтов. Провинциальных не по месту жительства, хотя там они и живут, а потому, что они это свое местожительство превращают в ойкумену — обживают чувственно, одухотворяют. Раньше других начал Алексей Дьячков из Тулы, затем возникли Ната Сучкова в Вологде, Роман Рубанов в Курске…»
«Известно, что люди, пришедшие с войны, и те, что перенесли тяжелую болезнь, воспринимают мир невероятно ярко. Поэт отличается от остальных тем, что ощущает таким мир всегда: „Весна, я с улицы, где тополь удивлен, / Где даль пугается, где дом упасть боится, / Где воздух синь, как узелок с бельем / У выписавшегося из больницы”… Пастернаку не надо было лежать в больнице, чтоб это написать. Не стоит думать, что сильные впечатления делают поэта поэтом. Хотя при среднем даровании порой способны вызвать вспышку».
«У меня вот внучка махонькая. Я когда возил ее в коляске, читал по памяти первое пришедшее на ум — Пастернака (нравился), Мандельштама (не весь), Фета, Пушкина, Блока… Чтобы голос звучал. Но не верлибры же. Верлибр — сильное поэтическое средство и требует определенной подготовки».
По итогам 2016 года журнал поэзии «Арион» (в лице его основателя и главного редактора Алексея Алехина) был награжден специальным дипломом поэтической премии «Anthologia».
День не святого Валентина. Почему забыт автор «Травы забвения» и сюжета «Двенадцати стульев»? Текст: Павел Басинский. — «Российская газета (Федеральный выпуск)», 2017, № 18, 27 января; на сайте газеты — 26 января <https://rg.ru>.
28 января 2017 года исполняется 120 лет со дня рождения Валентина Катаева. Говорит Сергей Шаргунов: «Детские патриотические стихи (да, иногда с перехлестом) объясняются семейным воспитанием: отец — большой патриот, из духовного северного рода, мать — из военной династии, дочь генерала. Между прочим, Катаев ушел на фронт Первой мировой мальчишкой-добровольцем (или как тогда говорили: охотником), был ранен, отравлен газами, за проявленный героизм получил личное дворянство».
«Открыто защищал арестованных — поэта и переводчика Валентина Стенича, Николая Заболоцкого. Он помогал (прежде всего — материально) вернувшемуся из ссылки Мандельштаму, и роковой донос на Осипа Эмильевича был направлен не в последнюю очередь против Валентина Петровича».
«Если же выбрать пять вещей, рекомендую повесть 20-х годов „Отец”, рассказ 46-го года „Отче наш” и поздние „Алмазный мой венец”, „Траву забвенья”, „Уже написан Вертер”. А „Цветик-семицветик” и так все знают!»
См. также: Сергей Шаргунов, «Валентин Катаев» (главы из книги) — «Новый мир», 2016, № 1.
Куплю здравый смысл, можно без документов, — Максим Бородин. Поэт Максим Бородин — о том, почему, переименовав Днепропетровск, невозможно быстро изменить город, о том, почему необходимо смеяться над войной, но нельзя над людьми, и об афоризмах своих многочисленных знакомых. Беседу вел Андрей Краснящих. — «Фокус», Киев, 2017, 23 января <https://focus.ua>.
Говорит Максим Бородин: «Мы наследуем всему, что в нас: мы наследуем книгам, которые прочитали, наследуем музыке, которую слушали, наследуем порносайтам, которые смотрели. Вот, например, я давным-давно плотно сидел на музыке, слушая и день, и ночь The Velvet Underground, Лу Рида, The Doors, Сержа Генсбура, Ника Кейва, Сезарию Эвора, Нину Симон, Джими Хендрикса, Джейн Биркин и других. Теперь вопрос: наследую ли я им или нет? Хотя при этом я почти ни слова не понимал в том, что они пели, ну облом мне было учить английский и французский языки. В крайнем случае понимал название песен, альбома… Они вызывали эмоции. Наследую ли я своим эмоциям? Наследую ли я своим иллюзиям или аллюзиям, которые вызывала эта музыка? Я живу в Украине, я с детства слышал оба языка. Я читал Жадана, Андруховича, Дереша, Забужко… Я хочу быть наследником Григория Сковороды, Сергея Жадана (можно без нотариального заверения), Михайля Семенка, Миколы Хвилевого, Валериана Пидмогильного и других. Но не хочу быть наследником Тараса Шевченко, Панаса Мирного, Леси Украинки. Отбили мне охоту еще в школе. Но это дела послевкусия и травматических последствий школьного образования, а не наследования языка и культуры».
Марк Липовецкий. Формальное как политическое. — «Гефтер», 2017, 23 января <http://gefter.ru>.
«Симптоматический пример неизбежной политизации литературного текста вопреки очевидным намерениям автора — роман Виктора Пелевина „Смотритель” (2015). В этом романе Пелевин пытается возродить понимание литературы как области, свободной от политики, и терпит поражение на глазах у читателя. Замечательно, что „Смотритель” при этом оказывается редким примером модернистской утопии в современной литературе».
«Но попытка утопической фантазии, вопреки желанию Пелевина, в текущем социальном контексте невольно приобрела смысл политической метафоры. Сочетание веры в то, что „другой” — это лишь отражение (искаженное, несовершенное) „меня”, сопровождаемое убеждением, что „мой мир” вмещает в себя все многообразие форм существования, — это и есть формула имперского сознания. Заменим „старую землю” на столь же мрачный и пугающий „Запад”, и панорама Идиллиума по Пелевину становится слепком коллективного воображаемого современной российской политики».
«Другими словами, Пелевин остается политическим писателем, даже когда пытается полностью уйти от политики. Только на этот раз сатира сменилась утопией. Похоже, сам того не понимая, Пелевин превратился из острого критика современного культурно-политического порядка в его адвоката».
«Пример Пелевина лучше других демонстрирует, что вовлечение современной русской литературы в политику — это не модное поветрие, но масштабное парадигматическое смещение, занявшее около трех десятилетий».
Литературные итоги 2016 года. Часть II. На вопросы отвечают Евгений Абдуллаев, Алексей Колобродов, Валерия Пустовая, Михаил Эдельштейн, Анна Берсенева, Андрей Грицман, Валерий Шубинская, Елена Иваницкая. — «Лиterraтура», 2017, № 90, 20 января <http://literratura.org>.
Говорит Михаил Эдельштейн: «Много лет назад Александр Генис радостно сообщил, что Иван Петрович умер. Но зомби, как и было обещано, встал и пошел, зомби и теперь живее всех живых. Вообще это удивительная история. Гигантская часть современной русской прозы пишется так, как будто не было не то что Хемингуэя и Добычина, но даже и Чехова. Сплошная Вера Панова или в лучшем случае Боборыкин. <…> Еще одна составляющая этой ситуации — невозможность серьезного разговора о языке художественного текста. Пишешь, что книга NN отвратительно написана, приводишь примеры — тебе отвечают: „Ну что вы придираетесь, из любого большого романа можно надергать неудачных цитат”. По самым, казалось бы, элементарным и очевидным вещам невозможно договориться с — без всякой иронии — вменяемыми и авторитетными коллегами».
Говорит Валерий Шубинский: «Довольно много хорошей поэзии. Есть очень хорошая. Перечислю нововышедшие важные для меня книги (не все): „Стихи и хоры последнего времени” Олега Юрьева; „Хозяин сада” Полины Барсковой (это книга 2015 года, но я прочитал ее в этом); „Мы и глаза” Василия Бородина (и его прошлогодний „Лосиный остров”); „Пока догорает азбука” Аллы Горбуновой; „Птичья псалтырь” Дмитрия Григорьева (избранное за 35 лет) — и, наконец, завершающая год „Смерть смотреть” Игоря Булатовского. <…> Из [прозаических] книг предыдущих лет — маленькое личное, читательское открытие — „Завод ‘Свобода‘” Ксении Букши, очень важная постсоветская книга о советском».
См.: Ксения Букша, «Завод „Свобода”» — «Новый мир», 2013, № 8.
Часть первую «Литературных итогов 2016 года» см.: «Лиterraтура», 2017, № 89, 2 января.
«Маленькое издательство может быть только концептуальным». Издательская биография директора и главного редактора «Гилеи» Сергея Кудрявцева. Беседу вел Борис Куприянов. — «Горький», 2017, 9 января <https://gorky.media>.
Говорит Сергей Кудрявцев: «Для меня самый большой интерес представляет дореволюционный авангард, если говорить о какой-либо периодизации. И это прежде всего заумь, а от нее интерес движется к западному дадаизму, к наиболее радикальной философии искусства, к более обширной критической практике. Но также и к сюрреализму с его политическими воззрениями. Беспредметность в искусстве и в литературе меня привлекают больше, чем лефовское жизнестроительство, футуризм советского образца или салонный вариант сюрреализма с его спиритическими сеансами. Конструктивизм всегда волновал меня гораздо меньше — это уже советское явление, в той или иной степени связанное с государственной системой, с ее директивами или попытками уловить требование времени, идти в ногу с прогрессом».
Павел Нерлер. Детство Осипа Мандельштама. Петербург и окрестности. — «Урал», Екатеринбург, 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/ural>.
Главы из книги «Собеседник. Жизнеописание Осипа Мандельштама», готовящейся для издания в издательстве «Вита Нова».
«Опубликованные в январе 1907 года в одном из тенишевских ученических журналов — в „Пробужденной мысли”, то были первые стихотворные опыты Мандельштама. Но какие — Некрасов бы с Надсоном позавидовали!
…Тянется лесом дороженька пыльная,
Тихо и пусто вокруг.
Родина, выплакав слезы обильные,
Спит и во сне, как рабыня бессильная,
Ждет неизведанных мук.
…Скоро столкнется с звериными силами
Дело великой любви!
Скоро покроется поле могилами,
Синие пики обнимутся с вилами
И обагрятся в крови!
Там и тогда, наверное, родился в пятнадцатилетнем мальчике Осипе Мандельштаме гражданский поэт. Но стихам не откажешь не только в гражданском пафосе, но и в выразительности. Выразителен и псевдоним под одним из них: Фитиль. <…>
А в сентябре 1907 года неразлучные Боря Синани и Ося Мандельштам съездили в Финляндию, в Райволу, намереваясь записаться в боевые отряды, в те самые вожделенные и прославленные „б. о.”!
Осины родители об этом, разумеется, не знали, но что-то почуяли и немедленно — уже в октябре — отправили своего отпрыска в Париж, в Сорбонну, — учиться!»
Андрей Новиков-Ланской. «Раскол — сущностное свойство русской истории». Беседу вел Александр Чанцев. — «Перемены», 2017, 7 января <http://www.peremeny.ru/blog>.
«Кстати, я сейчас работаю над книгой о Великом Приорстве Российском — православном подразделении Мальтийского ордена, учрежденном императором Павлом Петровичем. Вот это был великий экуменист, православный магистр католического ордена! Хотя там тоже не все так просто. Орден госпитальеров изначально возник как православный, то есть был благословлен и освящен по восточному обряду иерусалимским патриархом, и лишь спустя несколько десятилетий, уже после разделения церквей, попал под папское управление. У Павла был глобальный проект по возрождению первоначальной апостольской церкви. Вообще, пора уже восстанавливать его репутацию. Это был грандиозный правитель».
Один. Авторская передача. Ведущий Дмитрий Быков. — «Эхо Москвы», 2017, 6 января <http://echo.msk.ru/programs/odin>.
Говорит Дмитрий Быков: «Вторая часть [«Свидания с Бонапартом»] — это такой довольно типичный для Окуджавы, да и вообще для русской литературы, автопортрет в женском образе. Вот эта французская актриса, эта Луиза, которая поет песенки свои, — конечно, там очень много от самого Окуджавы, хотя Ольга Владимировна утверждает, что это списано с ее матери. Наверное, есть какие-то черты, ей виднее, но для меня это и во многом автопортрет самого Окуджавы».
«Ну, каждый писатель пишет о том, что происходит с ним, поэтому Шаламов в известном смысле хроникер собственного саморазрушения. Его последние тексты, состоящие уже из навязчивых повторов, когда человек, страдающий от болезни Меньера, лихорадочно цепляется за слова и повторяет их по много раз, просто чтобы удержать их в памяти и не сойти с ума, — ну, это страшное чтение, конечно. Но дело в том, что саморазрушение Шаламова — это в известном смысле отражение его философии, потому что он считает, что феномен человека не пережил XX столетия. Вот такой радикальный вывод. Я с этим отчасти согласен. Хотя, может быть, этот вывод слишком радикальный, но, вы знаете, с радикальными выводами всегда приятно соглашаться: кто-то за тебя проговорил самое страшное».
Основатель сайта «Русофил»: Нам постоянно говорят: «Ребята, к вам прибегут фашисты». Текст: Алексей Щеголев. — Калининградский деловой портал «RUGRAD.EU», 2017, январь <http://rugrad.eu/afisha/interview>.
Говорит доктор философских наук, редактор сайта «Русофил» Владас Повилайтис: «Мое убеждение заключается в том, что достаточно сложные тексты большого объема могут найти своего читателя в интернете».
«Я думаю, мы ориентируемся на умных людей. По-моему, вообще не важно, какие [у аудитории] политические взгляды. Презумпция, из которой лично я исхожу при подготовке материала, заключается в следующем: я — свободный человек в свободной стране, пока мне не доказали обратного. Лично мне пока еще никто обратного не доказал».
«Главное, чему меня научила жизнь, — это то, что нельзя вести себя реактивно. Нужно задавать повестку, а не реагировать на нее. Все народы могут говорить о национальной гордости, но стоит только русскому (под „русским” я имею в виду не этническое понятие, а язык, культуру) сказать, и тут же к вам прибегут любители предъявлять счета по поводу исторических грехов Российской империи и Советского Союза».
«Наши оппоненты с обеих сторон не понимают одной простой вещи: русская культура на сегодняшний день одна из 5-6 культур, которые являются глобальными. Русской культуре есть дело до всего: у нас есть свои специалисты по Египту, специалисты по микробам и ДНК, специалисты по романо-германским языкам, по космологии, по Китаю, Византии и даже, я думаю, по вьетнамской литературе. Я наполовину литовец. И если бы мы захотели из литовцев то же самое сделать, то нам литовцев бы не хватило. Российская культура по пафосу энциклопедична. У нее собственный русский космос, хоть об стенку убейся, но это так».
Сайт «Русофил»: <http://russophile.ru>.
Борис Парамонов. От «Растратчиков» к «Вертеру». — «Радио Свобода», 2017, 31 января <http://www.svoboda.org>.
«Сюжеты Бунину явно не удавались, сплошь и рядом были искусственными, как бы извне, из-за рамок его мастерства привнесенные. С чего бы это героине „Чистого понедельника” уходить в монастырь, а герою „Митиной любви” стреляться? Мотивировки нет, сюжет искусствен. Таков и Катаев: он механически пристегивает выдуманные, неорганические сюжеты к своей пейзажной прозе, да еще мотивирует их советскими схемами. „Белеет парус одинокий” пристегивает к черноморско-одесскому пейзажу революцию 1905-го года, а строительство Магнитогорского комбината — только повод для очередных, на этот раз уральских пейзажей, с ветром, какими-то метафорическими тюльпанами и откуда-то взятым взбесившимся слоном».
«Катаев заиграл в полную силу, когда он в поздней прозе избавился от сюжета, перешел, так сказать, на чистую живопись. Сюжет при этом редуцировался до мемуаров, ничего не заставляющих придумывать, а только подлинно бывшее вспоминать. И самая нашумевшая вещь того цикла — „Уже написан Вертер”, отнюдь не лучшая, лучшая — „Волшебный рог Оберона”, уже чисто мемуарная, из самого детства пришедшая вещь. Детство же было дореволюционнным».
«На примере Катаева можно увидеть, что большевицкая революция не только помешала литературе, она просто была для литературы не нужна. Как, впрочем, и для всего другого. И лучшее в русской литературе советского периода — включая даже эмигранта Набокова — было поиском утраченного времени. То, что Катаев помогает это понять, сохраняет ему место в русской культурной истории, несмотря на его подчас даже брутальное внелитературное поведение и прославленный его цинизм. Советская лояльность Катаева — это Остап Бендер в Союзе меча и орала: издевательская и небесполезная для пропитания игра».
Переписка Корнея Чуковского с Исааком Гурвичем. Письма Лидии Гинзбург к Исааку Гурвичу. Публикация, вступительная заметка и примечания Э. Ф. Шафранской. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2017, № 1 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Из писем Лидии Гинзбург:
«<Без даты>
<…> Сейчас пишу спешно, чтобы успеть отправить отзыв. Написала я то, что думаю, но в частном письме хочу усилить один момент. Мне, скажу прямо, дико, когда Вы говорите на стр. 17 „Два больших писателя…” Для меня Чехов вообще один их самых больших и нужных писателей, какие только существуют. Это колоссальное, мировое явление. Ведь по сравнению с ним Помяловский — кот<енок>. Если Вы думаете иначе, то это, конечно, Ваше право. <…>»
«29. 5. <19>86
Дорогой Исаак Аронович! <…> Как и Гладков, я больше всего люблю раннего Пастернака. „Сестра моя — жизнь” — по-моему, не эксперимент, а чудо. Он осуществил в этой книге именно то, что было ему и только ему дано. Так бывает, что потом большой поэт начинает писать вещи замечательные, но которые мог бы написать и кто-нибудь другой. Так случилось, мне кажется, и с Ахматовой. Именно ранняя Ахматова написала то, что только она могла написать».
Прозаик — как сантехник. Александр Архангельский об антиутопии и теогонии, писании от руки и метафизическом выборе. Беседу вели Марианна Власова и Елена Семенова. — «НГ Ex libris», 2017, 19 января <http://www.ng.ru/ng_exlibris>.
Говорит Александр Архангельский: «А есть книжки, над которыми все время думаешь, даже если не перечитываешь. <…> „Илиада” и „Одиссея”, например. Там есть о чем подумать, поверьте. Я не выучил древнегреческий язык, остановился на первом склонении, но перечитал все, что переведено на русский: древнегреческую прозу, совершенно изумительную, непохожую на наше представление о том, что должны были писать древние греки, стандартный классический набор трагики, в меньшей степени — комедии. Об этом я размышляю».
«Со стихами сложнее. Они зависят от того, кто их переводил, и Сафо живет у нас скорее в литературных откликах. Как, например, у Цветаевой. Чтобы адекватно воспринимать поэзию, нужно знать язык, и даже не только новогреческий и древнегреческий, но и архаический. Увы, я как человек невежественный туда проникнуть не могу. Но там, где появляется сюжет — а это на уровне драмы, — становится более понятно. Там есть вещи помимо слов, которые воспринимаешь нутром. Лирика понятна в меньшей степени. Скажем, мы не знаем, что писал Анакреонт. Мы знаем то, что русские поэты писали стихи по поводу Анакреонта, и — где там Пушкин, а где сам Анакреонт, непонятно».
Марион Рутц. «Русскоязычным поэтам везет в немецком переводе». — «Лиterraтура», 2017, № 90, 20 января <http://literratura.org>.
21 ноября в Школе филологии факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики с лекцией «Современная русская поэзия в немецкоязычных странах: поэты и их переводчики» выступила Марион Рутц, славист, научный сотрудник Университета Пассау (ФРГ). После лекции Борис Кутенков побеседовал с Марион о рецепции русской поэзии в немецкоязычных странах, перспективах перевода и наиболее переводимых современных русских поэтах.
«Немецкие современники Пушкина, как мне кажется, долгое время не считали его великим поэтом, хотя знали о его существовании. Видным в Германии авторам-революционерам литературы 1820 — 1840-х годов Пушкин был эстетически и прежде всего политически чуждым — надо иметь, конечно, в виду, что многие его тексты им не были знакомы. Пушкинское стихотворение, которые чаще всех переводили в 30-е годы 19-го века — „Клеветникам России”, — было для либеральной революционной молодежи того времени скандальным. Это стихотворение попало в центр внимания как антипольский, антиреволюционный текст».
«Больше повезло поэтам 20-го века: каждый немец с литературным вкусом и каждый поэт, который интересуется другими литературами, знает Мандельштама, — благодаря Паулю Целану. <…> Другой видный поэт, который играл большую роль в Германии в 20-м веке, — это Маяковский: ввиду политической обстановки был большой запрос на его переводы, особенно в Восточной Германии, но не только».
«Однажды я писала — как мне кажется, из-за желания немножко шокировать участников конференции — статью о фашистских мотивах в современной русской поэзии, там фигурировали Алина Витухновская и Всеволод Емелин».
Григорий Стариковский. «Я перевожу Гомера после катастрофы русской культуры…» Беседовал Геннадий Кацов. — «RUNYweb.com», 2017, 10 января <http://www.runyweb.com/ru/articles/culture>.
«Когда брался за Гомера, решил для себя: если целевая аудитория отсутствует, значит, надо ее придумать, измыслить гипотетического читателя. Воскресни теперь Шаламов, какой бы перевод он предпочел? Не в том смысле, что он с жадностью накинулся бы на переведенные мной четыре песни, а в смысле, какая речь, тональность имела бы отношение к писателю Шаламову? Шаламов здесь скорее — метроном и хронометр. Я перевожу Гомера после катастрофы русской культуры, в некотором смысле, на ее пепелище, поэтому переводить, как переводили во времена Жуковского и во времена Вересаева, не имеет смысла. Продолжая отвечать на твои вопросы, признаю, что соперничать с Жуковским нет никакой охоты (он мастер по части гекзаметров), поэтому я отказался от перевода Гомера гекзаметром, выбрал пятистопную строку со смысловыми ударениями, установил несколько правил (например, последний слог не может быть ударным) и начал работать. Чем является „Одиссея” в моем переводе? Прежде всего, это попытка новой оркестровки поэмы».
«Античность, хотим мы этого или нет, остается основополагающей для европейской, западной цивилизации. Если „читателю” кажется, что „большой” античный текст (или культурные реалии этого текста) для него — „пустой звук”, ничего не поделаешь, хозяин — барин, хотя все, на самом-то деле, обстоит с точностью до наоборот: это читатель — „пустой”, вернее, он — вообще не читатель, а просто хороший человек, сидящий на лавочке и жмурящийся на заходящее солнце».
Труд переводчика: Марина Бородицкая о переводческом искусстве и качественно страшных вещах. Какое будущее ждет российскую школу перевода и зачем устрашнять детскую поэзию? Марина Бородицкая рассказывает о своем творческом пути, трудностях переводческого мастерства, литературных объединениях и качественно страшных вещах. Автор: Марина Рунович. — «Ревизор», 2017, 3 января <http://www.rewizor.ru/literature>.
«Вот, скажем, в переводе Джулии Дональдсон у меня мышонок был серенький, а издатель сказал: „Извините, он тут на картинке коричневый”. Английский мышонок вообще почему-то считается коричневым; домашний или лесной — неважно, его называют „brown”. Тогда я вместо „серенький” написала „мягонький”: „Пойдем со мною, мягонький, пойдем со мной скорей” — это ему там лиса говорит. Даже страшней от этого стало. В общем, все время надо на картинку оглядываться: не писать „перчатки”, которые так хорошо рифмуются с „котятки”, когда на картинке рукавички…»
«Вот „Груффало” Джулии Дональдсон — тоже страшилка для трехлеток. Вам любой психолог скажет, что на таких вещах ребенок как бы отрабатывает свои страхи, и это в чем-то ему полезно. Поэтому дети не зря обожают страшилки, но это не обязательно должно травмировать — мне кажется, это полная ерунда. Конечно, детство должно быть счастливым, но немножко испугаться понарошке ребенку совершенно не помешает. „И вот отворилися двери, в дверях показалися звери”, да! Это очень полезно».
«Очень люблю всех этих трех замечательных людей, которые первыми начали со мной заниматься: Андрей Сергеев, англист; переводчик с итальянского Евгений Михайлович Солонович и совершенно гениальный переводчик с испанского Павел Грушко. И, конечно, я очень люблю Маршака. Мы недавно с Григорием Кружковым наперебой друг другу читали „Королева Британии тяжко больна” и ахали: сколько раз мы это читаем и знаем наизусть, но это такая алмазная чистота! Так мог только Маршак, его еще никто не „перемаршачил”. Я и сонеты Шекспира предпочитаю в переводе Маршака. Конечно, я люблю и классические переводы Пастернака. Люблю переводы с французского Михаила Яснова. У меня много любимых переводчиков. Недавно ушел из жизни Игнатий Ивановский, автор замечательного четверостишия: „Луна взошла на небосвод / И отразилась в луже. / Как стихотворный перевод: / Похоже, но похуже ”. Но у него-то никогда „похуже” не получалось — он сделал самые гениальные баллады о Робин Гуде на русском языке, которые только можно вообразить».
Учителя Олега Лекманова. Беседу вел Иван Толстой. — «Радио Свобода», 2017, 15 января <http://www.svoboda.org>.
Говорит Олег Лекманов: «<…> я только в книжках писателя Набокова встречал такую степень близости, тепла, которая была у меня с родителями».
«Так, когда мне снится, что меня забирают в армию, вот сейчас, мне 50 лет, я в ужасе себе это представляю. Я долго мучился, не знал, как это в себе избыть все. И в конце концов я единственный раз в своей жизни написал художественную прозу. В журнале „Новый мир” опубликовал рассказ про армию, и немножко мне стало полегче после этого».
«Вообще всю биографию выстроить на этом? Вот человек, который убил отца, и дальше всю свою жизнь… Известно, что он [Николай Олейников] был страшно скрытный человек, никто ничего не знал про него. Например, удивительно, мы вообще ничего не знаем про его мать, мы не знаем до сих пор, как звали его мать. Он все скрывал. И дальше из этого можно сделать красивейшую книжку про то, как такой человек с эдиповым комплексом живет, как существует. Но я не хочу таких книжек писать, мне это не нравится, я считаю, что это неинтересно. А если потом выяснится, что этого не было? То есть пока не будет, как это было с биографиями, двух, трех, четырех свидетельств, я это буду держать, буду учитывать… Я думаю, что теперь, когда я буду читать стихи Олейникова:
Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: „Папа, папа!”
Бедный сын!
Я всегда буду помнить, что это человек, который, возможно, убил своего отца. Но это „возможно” будет все время для меня, будет важным, я про него буду помнить».
См. также: Олег Лекманов, «Из дембельского альбома» (рассказы) — «Новый мир», 2007, № 9.
См. также: Анна Герасимова, «Штрихи к портрету Макара Свирепого» — «Новый мир», 2016, № 6.
«Художник — это тот, кто назвал себя художником»: интервью с философом Олегом Аронсоном. [Dmitry Frolov] — «Теории и практики», 2017, 12 января <http://theoryandpractice.ru/posts>.
Говорит Олег Аронсон: «Современное искусство имеет транснациональную природу и связано с процессами глобального рынка, поэтому оно становится новым типом денег, который не подвержен ни государственному контролю, ни контролю рыночных колебаний валютных котировок. Это было еще не так заметно, пока не стали возникать виртуальные валюты типа биткоинов. <…> Можно посмотреть на современное искусство как на такой вариант биткоина. Его объекты могут быть сколь угодно ничтожны (не иметь ценности с точки зрения искусства прошлого) и при этом могут стоить сколь угодно дорого. Это один и тот же принцип: биткоин называет себя валютой, и кто-то решает его купить; современное искусство называет себя искусством, и кто-то решает его купить».
«Кино меняется быстрее, чем мы можем его оценить. История кино становится уделом секты синефилов, для которых смотреть старое кино, смотреть плохое кино — это часть некоего культа. Но если быть честным, то какие связи у того кино, которое сегодня идет в кинотеатрах, с тем, которое было там в 20-е, 30-е или даже в 60-е и 70-е, а то и в 90-е? Установка на то, что кино есть нечто единое, — это привычка. Связана она с тем, что в какой-то момент кино, как и искусство, институциализировалось. В искусстве возникли такие институты, как живопись, литература, театр, каждый из которых получил свою историю развития, и современное кино мы почему-то легко включаем в эти же рамки. Но, на мой взгляд, это уже совершенно другая вещь. Моя задача — понять современное кино в соотносимости с тем, что было до него, а также понять, почему оно по-прежнему требует для себя и темноты зала, и большого экрана, и заставляет нас связывать его с историей кино и историей культуры».
Ирина Цимбал. «Маленький театр в голове читателя». Любил ли Сэлинджер театр? — «Звезда», Санкт-Петербург, 2017, № 1.
Эпиграф к статье: «Я и сам когда-то был актером. На самом деле, театр как театр я не люблю» (Из письма [Сэлинджера] к Джойс Мейнард).
«Это не просто безработица, а лишение человечества принципиального смысла существования». Футуролог Сергей Переслегин: ныне живущие погибнут в войне людей и киборгов. Беседу вел Евгений Сеньшин. — «Znak», Екатеринбург, 2017, 9 января <https://www.znak.com>.
Говорит Сергей Переслегин: «Для производства, вообще для любой сферы деятельности — будь то управление, образование или медицина — оказываются ненужными 6,9 млрд из 7 млрд всего человечества. Это не просто безработица, это лишение человечества принципиального смысла существования. Да, конечно, можно обманывать людей разными формами волонтерской деятельности, якобы креативной работой, которая, дескать, не под силу роботам. Но это воссоздает абсолютно неприемлемые социальные риски».
«Если бы это было социальное неравенство, я бы отнесся к этому с удивительным спокойствием, неравенство меня не беспокоит. Я боюсь социального равенства практически всего населения Земли перед отсутствием цели, смысла и содержания жизни. Как раз проблема равенства приведет к деградации человечества, в том числе и к демографической».
«Трансгуманизм — это то, что делается от полной безнадежности. Это откровенная попытка сказать, что homo sapiens уже никуда не годен, он уже абсолютно проиграл соревнование с собственными творениями и наша последняя надежда — на homo super, на сверхчеловека».
«Сейчас у нас возникает коллапс новых идей будущего. Мы живем в не очень большом числе идей. Это конструкция галактической империи, азимовская конструкция конца 1940-х — начала 50-х. Это конструкция ноосферного коммунизма Вернадского, Леруа, де Шардена, а уже в позднее время Ефремова, Стругацких и другой советской фантастики 1960-70 годов. Это концепция устойчивого развития, полуэкологический „зеленый” бред о безуглеродных городах, который формировался в 1990-е. И концепция технологической сингулярности Вернора Виджа. Собственно, вот все базовые конструкции будущего. Ни одна из этих конструкций с проблемой справиться не может».
Это что за большевик? Беседу вел Павел Басинский. — «Российская газета — Столичный выпуск», 2017, № 10, 19 января; на сайте газеты — 18 января <https://rg.ru>.
Говорит Лев Данилкин: «Кроме того, для биографа написать про Ленина — все равно что для актера Гамлета сыграть. И за пять лет, которые я потратил на эту биографию, у меня возникли с моим клиентом фантомные, но все же отношения».
«Я очень люблю ее [Крупской] мемуары, которые долго откладывал, мне казалось: ну что там может написать о Ленине эта коммунистическая карга? Разумеется, это и мой идиотизм, но и ее морок. Она ведь была не просто скрытная — профессиональная шифровальщица, лекции про это читала. И уж конечно, ей ничего не стоило создать о себе — и поддерживать его — впечатление никому не интересной женщины. И когда понимаешь, что это как в детективе — старушка, на которую никто не обращает внимания, которой даже алиби не нужно, она просто заведомо не может играть никакой роли… И вдруг оказывается… Забудьте все, что вы о ней знали. Она самая интересная, номер один! Я уж не говорю о том — а я все же двадцать лет был литкритиком, и мне есть с чем сравнивать — она замечательная писательница, остроумная, со своим стилем рассказчица, и никто, кроме нее, не смог найти ту идеальную интонацию, которая так подходит Ленину — с ироническим уважением».
См. также: Лев Данилкин, главы из книги «Владимир Ленин» — «Новый мир», 2016, № 8; 2017, № 3.
Литературный критик Галина Юзефович о любимых книгах. Интервью: Алиса Таежная. — «Wonder», 2017, 24 января <http://www.wonderzine.com>.
«На самом деле я и сегодня примерно так живу: любой внешний дискомфорт, любое давление среды я „пересиживаю” в книгах, прячусь туда, как улитка в домик. Например, я ухитрилась просто не заметить „лихие 90-е” — то есть я отлично все помню, и черное безденежье, и как работала в телепрограмме криминальных новостей, и китайские пуховики (зеленые с фиолетовым или фиолетовые с горчичным, уродливее ничего в жизни не видела), но на самом деле я в это время училась на классическом отделении, читала Платона, Лукиана, Фукидида, Вергилия и Проперция, и именно это было в моей жизни главным. Это и была жизнь, а все, что происходило во внешнем мире, волновало примерно так же, как дождь за окном. Ну да, время от времени под этот дождь приходится выходить — но ведь никто не будет из-за такого всерьез убиваться, ведь укрытие всегда под рукой. Вообще, если говорить о книгах более предметно, то фундамент моей личности, какая-то основа основ — это, конечно, античная литература».
Олег Юрьев. Бессонницы смешного человека. Лев Пумпянский, талмудический гений в поисках дома. — «Лехаим», 2017, 3 января <http://lechaim.ru>.
«Издание Пумпянского 2000 года не произвело особого впечатления на читающую публику (за пределами, конечно, обывательского „вот, говорят, вышел Пумпянский, у которого все украл Бахтин”) — массовая (пост)советская интеллигенция к началу нового тысячелетия, кажется, перестала интересоваться филологической и историко-культурной проблематикой, такой модной в скучное советское время (или перестала делать вид, что интересуется)».
«Речь, помимо увлекательных историко-литературных концепций, идет и о настолько важном и типичном для русской интеллигенции ХХ века явлении как самоизобретение, пересотворение себя, переписывание собственных культурно-антропологических кодов. Пумпянский, в той части, где важность его примера касается его личной биографии (более чем поучительной), совершил такое пересотворение два раза: без фиги в кармане и попыток сохранить приличие, без запасного выхода — но каждый раз полностью отдавая себя новому мировоззрению и новому общественно-государственному строю, „новой родине”. В первом случае это привело к большим достижениям в осмыслении и интерпретации русской литературы и русской истории, во втором — к песне марксистского дятла».
«Иногда, в своих наиболее (само)пародийных проявлениях, он был даже чем-то вроде обериутского персонажа — на нижних уровнях мышления то гениален, то гениален в прутковском смысле и мог бы довольно естественно устроиться во многих текстах, например, Даниила Хармса. Или в его коллекции „естественных мыслителей”».