Опубликовано в журнале Новый Мир, номер 4, 2017
В этом номере читателей со своим
выбором знакомит доктор филологических наук, профессор, специалист по истории и
теории русского стиха, автор нескольких поэтических сборников.
Франческо
Петрарка. О средствах против превратностей судьбы. Трактат в 2 книгах. Перевод
с латинского Л. М. Лукьяновой. Саратов, «Волга», 2016, 616 стр.
Говоря о Петрарке, мы имеем в
виду прежде всего его великие сонеты о любви, по сути, заложившие традицию этой
формы: так и говорят обычно, петраркистская традиция, петраркистские сонеты. А
между тем он прожил долгую по тем временам жизнь — семь десятков лет — и успел
написать за эти годы немало сочинений, известных ныне лишь специалистам. К тому
же свои трактаты он писал, как это было принято в его время, на латыни, что
делает их трудно доступными и для итальянцев. Поэтому выход в свет первого
перевода на русский язык этого философского трактата Петрарки — без сомнения,
важное событие. Тем более что вышла книга не в «Науке», как можно было бы
ожидать, а в саратовском издательстве «Волга», специализирующемся в основном на
краеведческой литературе.
Секрет прост: перевод вышел
из-под пера доцента Саратовского университета Ларисы Михайловны Лукьяновой,
выпускницы лучшей отечественной школы антиковедения — петербургской. Над
переводом она работала более двадцати лет; кроме трактата, считающегося главным
сочинением великого итальянского поэта, перевела с латыни также трактат
Петрарки «Об уединенной жизни» и биографию поэта, написанную Боккаччо. Как
пишет Лукьянова, «в сочинении, созданном в зрелую пору творчества Петрарки
<…>, содержатся многие „опорные компоненты” культуры Возрождения и
гуманизма — новой концепции человека и мира, личности и общества». Стоит
поверить специалисту и открыть этот солидный — под 700 страниц — том, в который
вошло более 250 диалогов: «Об исключительной красоте тела», «О телесной силе»,
«О добром имени», «О свободе», «О прославленной родине», «О пении и наслаждении
музыкой», «О различных зрелищах», «Об охотничьих собаках», «О драгоценных
бокалах»… Даже «О слонах и верблюдах» и «Об обезьянах и других забавных
животных».
Составившие трактат главы
написаны в излюбленной античными философами форме диалогов, которые ведут
аллегорические персонажи: некий оптимист, названный Радость или Надежда, и
пессимист Печаль или Страх, с которыми спорит Разум, устами которого говорит
сам Петрарка. В первой книге его собеседник — Радость, и речь в диалогах идет о
вещах приятных и полезных, во второй беседы становятся грустными.
Конечно, от Петрарки, даже в
одеянии философа, мы ждем прежде всего разговора о любви — и вот что читаем:
РАДОСТЬ.
Я наслаждаюсь приятными любовными отношениями.
РАЗУМ.
Ты пойман в приятную ловушку.
РАДОСТЬ.
Я сгораю от приятной любви.
РАЗУМ.
Это ты верно говоришь «сгораю». Ибо любовь — это скрытый огонь, отрадная рана,
вкусный яд, сладкая горечь, приятная болезнь, привлекательная казнь, ласковая
смерть.
РАДОСТЬ.
Я люблю — и в свою очередь любим.
РАЗУМ.
О первом тебе достоверно известно, что же касается второго, этого знать ты не
можешь. Скорее всего, ты привлекаешь в свидетели ночной шепот твоей бабенки.
РАДОСТЬ.
Я несомненно любим.
РАЗУМ.
Она тебя, вижу, убедила — тем, кто готов во что-то поверить, не нужно многого,
а всякий влюбленный слеп и доверчив. Если тебе хочется верить любовной клятве,
то знай, что она написана возлюбленной на хрупком льду, а свидетелем при этом
был ветер. Безумец! Никогда и ни в чем не верь женщине, особенно бесстыдной. Ее
пол, ее пылкость, ее легкомыслие, ее привычка притворяться, ее стремление
обманывать и пользоваться плодами этого обмана — все это по отдельности и
гораздо больше все вместе должно вызывать подозрение к тому, что выходит из ее
уст.
РАДОСТЬ.
Я люблю, что, естественно, приносит наслаждение душе, и сладко пылаю.
РАЗУМ.
Ты надеешься и от меня услышать то, что говорит наставник любви: Если кому от любви
хорошо — пускай на здоровье любит, пускай по волнам мчится на всех парусах. Это
свойственно наслаждению, а не благоразумию.
Я же
скажу: чем приятнее тебе пылать, тем скорее нужно бежать от этого пожара.
Бедствия именно тогда бывают самыми опасными, когда приносят наслаждения. Часто
приятности такого рода кончаются очень неприятно.
РАДОСТЬ.
Я люблю и любим.
Добавим: книга прекрасно
оформлена и действительно выглядит как некое чудо — такое только присниться
может!
XVIII
век как зеркало других эпох. XVIII век в зеркале других эпох. Сборник
статей под редакцией Н. Т. Пахсарьян. СПб., «Алетейя», 2016, 758 стр.
Регулярные конференции кафедры истории
зарубежной литературы филологического факультета МГУ, посвященные литературе
XVIII века, собирают ярких ученых, занимающихся эпохой, одна из главных
особенностей которой — предельная открытость к диалогу: как с культурами других
стран Европы (что было особенно важно для становящейся русской), так и с
литературой предшествующих веков.
Организаторы сделали еще один шаг, поставили
еще одно зеркало: и открылась еще одна временная перспектива, обращенная к
литературе XIX и XXI веков. Это и обусловило в конечном счете структуру книги
(отражающую план конференции, прошедшей весной 2016-го): от отражений античности
в литературе русского и европейского Просвещения — до Квентина Тарантино, Джима
Джармуша и Всеволода Петрова.
Хронологическое построение книги спасло
ее от угрозы хаотичности; получилась эдакая механическая игрушка как раз в духе
культуры Просвещения, где в строгом хороводе проходят одна за другой фигуры
писателей, исторических деятелей, ученых. И каждый, становясь зрителем этого
блестящего парада, может выбрать для себя и фигуру, и сюжет — например, «Дафнис
и Хлоя: фабула о разлученных влюбленных в повестях Н. М. Карамзина „Бедная
Лиза” и „Остров Борнгольм”» (Светлана Салова, Уфа), «Калиостро как тень Фауста:
архетипическая основа образов Гёте» (Яна Галкина, Днепропетровск) или и вовсе
«Нарративные практики романа XVIII века в фильмах Д. Джармуша и К. Тарантино»
(Аркадий Гринштейн, Самара), «Культурные коды театральности XVIII века в
реалити-шоу» (Элеонора Шестакова, Донецк), «Эпоха Просвещения в зеркале
русского постмодернизма» (Галина Якушева, Москва)…
Остается только завидовать, что самому
не удалось побывать на этом форуме, и ждать проведения следующего. И листать
эту красивую, что не так часто бывает с научными фолиантами, книгу, украшенную
репродукциями картин живописцев XVIII века (жаль только, что нигде в книге не
указано их авторство).
В.
Я. Брюсов. Письма неофициального корреспондента: Письма к жене (август 1914 —
май 1915). Общая редакция, составление, подготовка текста и комментарии М. В.
Орловой. М., «Водолей», 2015, 232 стр.; Валерий Брюсов. Драматургия. М., «Совпадение», 2016, 368 стр.; Брюсовские
чтения 2013 года. Сборник статей. Ереван, «Лингва», 2014, 658 стр.
Некруглый, но все-таки юбилей
Валерия Брюсова прошел на этот раз совсем незаметно. И все-таки как минимум три
важные книги к нему вышли.
Прежде всего — сборник не
публиковавшихся прежде писем поэта к жене, подготовленный научным сотрудником
московского музея Брюсова М. Орловой. За два года — 1914 и 1915 — поэт написал
их более 170; все они отправлены домой с фронтов Первой мировой, на которой
вождь московского символизма был неофициальным военным корреспондентом.
Символисты очень серьезно
относились к письмам — и как к свидетельству эпохи, и как к части своей
жизнетворческой практики. Разумеется, были уверены, что они будут напечатаны.
И, уж конечно, не спустя сто лет, как получилось с материалом этой книги!
Многие фронтовые корреспонденции поэта, написанные им для столичных газет, были
опубликованы в сборниках, посвященных 100-летию Первой мировой — прежде всего,
в подготовленных Институтом мировой литературы. Письма поэта к жене существенно
дополняют, комментируют их.
Письма и телеграммы Брюсова с
театра военных действий были переданы вдовой поэта в рукописный отдел Ленинской
библиотеки и долгое время пролежали там, не привлекая интереса исследователей:
в советские годы «империалистическую» войну, а тем более — участие в ней
русских писателей старались не вспоминать.
«Прости. Так занят, что некогда
писать. Или „обозреваю”, или пишу статьи. Так целые дни. Сижу за столом с утра
до вечера или разъезжаю», — пишет Брюсов Иоанне 10 сентября 1914 года.
Наверное, поэтому в его письма домой попало немного фронтовых впечатлений: все
уходило в газеты. А жене поэт писал в основном о событиях своей
корреспондентской жизни, о своих переживаниях и — о литературе, мысли о которой
не оставляли его. Узнаем мы из писем и о перипетиях личной жизни поэта, ранее
не известных. Собственно, в этом — главный интерес книги для современного
читателя. Книга прекрасно иллюстрирована открытками с видами тех городов, где
побывал Брюсов в эти годы: Вильно, Варшавы, Белостока, Перемышля. Иногда эти
открытки переворачиваются, и мы видим аккуратный почерк поэта.
Идея собрать воедино
драматургические опыты поэта принадлежит сотрудникам «Брюсовского научного
центра» Ереванского государственного университета языков и социальных наук,
носящего имя Брюсова, где регулярно проводятся Брюсовские чтения, собирающие
ученых из разных стран мира. А предисловие к книге написала О. Страшкова,
видный специалист по русской «новой драме», профессор Ставропольского
университета, где тоже проходили научные чтения памяти поэта. В ее задачу
входило показать, как брюсовская драматургия вписывается, с одной стороны, в
контекст его творчества, а с другой — как она соотносится с творчеством более
известных и плодовитых драматургов Серебряного века.
Особый интерес вызовет вошедшая в
книгу комедия «Урок игроку», написанная по «программе», составленной молодым
Пушкиным в начале 1820-х годов, и включающая сохранившиеся фрагменты
пушкинского текста; это еще один опыт брюсовского дописывания Пушкина, кроме
хорошо известного окончания «Египетских ночей». 1921 годом датируется
фантастическая трагедия Брюсова «Диктатор», действие которой происходит в
«будущих временах» на Земле и на Венере, но в Дворце Совета и на Лестнице
Народа; милиционеров изображают обезьяны-шимпанзе. Странно, что на трагедию в
свое время не обратили внимание где следует…
Наконец, статьи многих известных
филологов: Э. Даниелян, С. Кормилова, О. Клинга, Н. Богомолова, М. Михайловой,
вышедшие с некоторым опозданием в сборнике XV Брюсовских чтений (2013, Москва),
посвящены самым различным аспектам творчества поэта и носят в основном
специальный характер — в отличие от завершающего книгу раздела публикаций
(фрагменты переписки поэта с М. Гершензоном, неизвестные заметки юного Брюсова,
отрывки из его неопубликованных дневников и прозаических произведений). «Это
произошло той весной, когда я кончил гимназию. Мне было двадцать лет, я был
влюблен, я готовил к печати свой первый сборник стихов. Будущее манило меня» —
жаль, что через страницу текст обрывается…
Вяч.
Иванов: pro et contra. Антология. Том 1. Составители К. Г. Исупов, А. Б.
Шишкин; комментарии Е. В. Глуховой, К. Г. Исупова, С. Д. Титаренко, А. Б. Шишкина и др. СПб., РХГА, 2015, 996
стр.; Том 2. Составители К. Г. Исупов, А. Б. Шишкин; комментарий коллектива
авторов. СПб., РХГА, 2016, 960 стр.; Вячеслав Иванов. Исследования и материалы.
Вып. 2. Отв. редакторы: Н. Ю. Грякалова, А. Б. Шишкин. СПб., РХГА, 2016, 512
стр.
Несколько лет назад издательство
Санкт-Петербургской христианской гуманитарной академии затеяло интересную серию
книг «Pro et contra», в которой величайшие философы, исторические деятели, а
также культурные и исторические явления прошлого представлялись с разных точек
зрения. Со временем оказалось, что одного тома, даже толщиной 1000 страниц,
явно недостаточно, и вместо однотомников начали выходить двухтомные
компендиумы. Недавно вышел новый такой двухтомник, посвященный русскому поэту и
философу Вячеславу Иванову.
Издание вполне оправдывает свой
подзаголовок «Личность и творчество
Вячеслава Иванова в оценке русских и зарубежных мыслителей и
исследователей». В первый том,
открывающийся автобиографическим письмом поэта составителю словаря русских
писателей С. А. Венгерову (1917), вошло несколько десятков отзывов
современников, среди которых Блок и Брюсов, Волошин и А. Белый, Анненский и
Гумилев…. Согласно замыслу серии, здесь наряду с благожелательными отзывами
помещены и критические, под которыми стоят подписи многих известных критиков и
литераторов, не принимавших усложненный поэтический и философский язык Иванова.
Признание приходит понемногу, и во
второй части книги отрицательные мнения высказываются намного реже. А последнее
свидетельство датировано 1989 годом и подписано А. Ф. Лосевым — это фрагменты
из его воспоминаний об Иванове.
Второй том состоит из четырех разных по
объему частей. В первой собраны эссе и исследования о вожде петербургского
символизма, под которыми стоят подписи многих крупнейших филологов и философов
современности, начиная с М. Бахтина. Во второй раздел вошел ранее не
публиковавшийся эпистолярий Иванова: фрагменты его переписки с Брюсовым, А.
Белым, Н. Гумилевым, М. Гершензоном, П. Флоренским, Л. Шестовым и другими
деятелями Серебряного века. Наконец, в двух последних разделах собраны
посвященные Иванову стихи: серьезные и шуточные, пародийные. Причем многие из
них, так же большинство материалов первого тома, были извлечены авторским
коллективом во главе с директором исследовательского центра Вяч. Иванова в Риме
Андреем Шишкиным из труднодоступных изданий и архивных фондов. Все это делает
издание незаменимым для тех, кто интересуется и занимается творчеством
Вячеслава (как он сам и его современники нередко называли поэта), а также для
всех, кому интересна та сложная и яркая эпоха.
Та же академия совместно с Пушкинским
Домом и упомянутым уже римским исследовательским центром выпустили и своего
рода «спутник» двухтомника: сборник исследований и материалов о писателе, в
основу которой легли материалы международной конференции «Вячеслав Иванов и
дионисийство» (2015). Кроме статей специалистов по культуре Серебряного века из
России, Англии, Италии, Израиля, Польши и Румынии в книгу по хорошей традиции
вошли публикации фрагментов переписки Иванова, его заметок и конспектов, а
также два неизвестных шуточных стихотворения Иванова, подготовленные к печати
его сыном. Вот одно из них, написанное любимым Ивановым гекзаметром;
стихотворение датируется началом 1930-х гг. и обращено к чернильнице в виде
совы, подаренной поэту друзьями:
Совку прислала мне в дар совоокая дева Паллада,
С Гермием, другом людей, вестником легким богов.
(Плут, мошной он бряцал и сулил, посредник, поэту
На полнозвучный металл рифм пустозвонных размен.)
Совка на хартии села, перо из крыла уронила
И прокричала (кричат совы при полной луне):
«Пестрым пером выводи словес пестротканных узоры,
Но хитроумных речей смысл почерпай из меня.
Быть мне велела Афина твоею чернильницей, видя
Мудрых мыслей в тебе часто, старик, недочет».
Андрей
Белый. Автобиографические своды. Материалы к биографии. Ракурс к дневнику.
Регистрационные записи. Дневники 1930-х годов. Составители А. Лавров, Дж.
Малмстад. М., «Наука», 2016, 1120 стр.; Арабески Андрея Белого: жизненный путь,
духовные искания, поэтика. Сборник статей по материалам научной конференции.
Редакторы-составители Корнелия Ичин, Моника Спивак. Белград, Филологический
факультет Белградского университета, 2017, 718 стр.
Поклонники творчества Андрея Белого
получили два новых — в буквальном смысле слова весомых — подарка. Очередной,
105-й том «Литературного наследия» назван «Автобиографическими сводами» и
включает более тысячи страниц новых текстов, написанных рукой поэта.
Сначала — две редкие автобиографии
Белого, одна из которых заканчивается знаменательно: «Биография есть ответ на
вопрос: „Как ты жил?” А я жил в исканиях „правды жизни”, о которой всю
жизнь писал и говорил хотя и неумело, но все же достаточно внятно, чтобы
всякому непредвзятому критику при определении моего мирочувствия нельзя было бы
ошибиться в том, что я, например, „имманентист”. И если до сих пор обо
мне передают разные благоглупости, то единственным ключом к теме всей моей
биографии („как жить”) являются мои книги, а не перечень никому не
интересных событий о том, где я чихнул». Тем не менее в следующем за
автобиографией «Материале к биографии», составленном поэтом, жизнь его от дня
рождения до 1915 года расписана буквально по дням; хотя надо отдать Борису
Николаевичу должное: события внутренней жизни отражены здесь значительно более
подробно и тщательно. Что особенно ценно.
Следующий раздел книги назван очень
«по-Белому» — «Ракурс к дневнику» — и представляет другую версию «Материала к
биографии» — из подзаголовка следует, что он «составлен для личного
пользования». Тут подробнейшим образом описан круг чтения и запротоколирована
собственная литературная деятельность. Этот материал особенно ценен потому, что
доведен до середины 1930 года.
Наконец, собственно дневники поэта,
вернее, сохранившиеся отрывки из них, составляющие большую часть тома.
Разумеется, не все: если верить «Ракурсу», каждый месяц Белый писал от 5 до 236
страниц, для полного текста, сохранись он, и пяти томов не хватило бы. Более
или менее подробно даны в книге поздние дневники — 1930 — 1933-х годов,
подробно прокомментированные Моникой Спивак. Как всегда, в книге масса иллюстраций:
фотографии упоминающихся в материалах лиц и воспроизведение обложек и
автографов, «оживляющие» процесс чтения. А за том в целом взяли на себя
ответственность академик Александр Лавров и профессор Кембриджского (США)
университета Джон Мальмстад — имена, в представлении не нуждающиеся. Добавим
только, что это — последняя работа ушедшего недавно из жизни Александра
Галушкина, бывшего вместе с О. Коростелевым ответственным редактором 105-го
тома.
В отличие от строго академического тома
«наследия» «Арабески Андрея Белого», названные одноименно с книгой его статей,
— сборник удивительно разнообразный. В него вошли статьи около шестидесяти
авторов из России, Италии, Сербии, США, Швеции, Венгрии, Японии, Латвии и
Тайваня, посвященные разным произведениям и этапам жизни поэта. Причем первые
три сотни страниц и здесь уделены публикациям: писем, путевых очерков, статей,
воспоминаний Белого и о Белом. Авторы предисловия к книге, вышедшей в Белграде
(что тоже не случайно!), профессор Корнелия Ичин и Моника Спивак, пишут: «Этот
сборник ни в коем случае не следует рассматривать как закрывающий тему.
Наоборот, он должен стимулировать интерес к творчеству Андрея Белого, стать
основой для дальнейших исследований и открытий».
Оге
А. Ханзен-Леве. Интермедиальность в русской культуре. От символизма к
авангарду. Перевод с немецкого Б. Скуратова, Е. Смотрицкого. М., РГГУ, 2016,
450 стр. («Россика / Русистика / Россиеведение»).
Так сложилось, что о русской литературе
ХХ века до недавнего времени больше писали зарубежные слависты, чем наши. И при
этом смело брались не за отдельные фигуры или книги, а за крупные литературные
явления. Если российские ученые все же выносили в названия своих книг
масштабные названия («Поэтика русского символизма» З. Минц, «Русский символизм»
В. Колобаевой), то это были сборники статей, а не обобщающие монографии. Иное
дело — книга англичанки Аврил Паймен «История русского символизма» или два тома
«Русского символизма» (1999 и 2003), выпущенные в России крупнейшим
специалистом по этому периоду русской культуры профессором Мюнхенского и
Венского университетов Оге А. Ханзен-Леве. Перу этого ученого принадлежит и еще
один солидный во всех смыслах труд — «кирпич» «Русского формализма» (2001).
В новой книге ученый ставит перед собой
еще более масштабную задачу, чем в предыдущих: определить генеральный курс
развития русской культуры в ХХ веке. Читать оглавление — уже само по себе
удовольствие: знакомые имена и названия вписаны здесь в ткань (слово для теории
Ханзен-Леве принципиально важное) понятий и терминов современной
интермедиальной доктрины: «поэтическая кристаллография», «стрельчатая
эстетика», «биоэстетика», «фатальные серии».
Аннотация предупреждает о том же: «В
центре ее внимания — теория интермедиальных корреляций между разнородными
видами искусства и литературы. Обсуждаются главные интермедиальные концепты и
термины периода символизма и авангарда, как например <…> заумная поэзия и
заумная живопись, беспредметность в изобразительном искусстве и в поэзии,
вещизм, фактура, сдвиг, доминанта, и интермедиальность между авангардом и
соцреализмом, медиаискусство в концептуализме 1970 — 1990-х гг. и мн. др.».
Во многом благодаря именно расширению
понятийного поля немецкому ученому удается взглянуть на искусство русского
авангарда в целом — задача, до сих пор представлявшаяся практически
невыполнимой. И свое место в этой новой картине, по версии Ханзен-Леве, нашлось
не только Малевичу и Крученых, но и Мандельштаму и Набокову. То, что
большинству современников представляется хаосом случайностей, обретает в по-немецки
четкой системе Ханзен-Леве закономерность и идеальный порядок — по крайней мере
в теоретическом представлении.
Думаю, прочитать эту книгу и до конца
осознать ее смысл и значение удастся не сразу. Поэтому откроем для начала
последнюю страницу и прочитаем вывод: «Таким образом круг замыкается: исходя из
понимания художественных форм (музыки, поэзии, изобразительного искусств
и.т.п.) как явления медиальности (процесс медиализации искусства) перед нами в
конце модернизма и в начале постмодернизма — превращение медиальных жанров в
художественные произведения или, вернее, эстетические процессы. Может быть, это
не круговое движение или даже circulus vitiosus, а спиральное развертывание (в
смысле Андрея Белого) творческого потенциала культуры». Вот так. После чего —
80 с лишним страниц библиографии на нескольких языках. Для пущей
убедительности.
Владимир
Мусатов. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М.,
«Азбуковник», 2016, 720 стр.; Владимир Мусатов. В то время я гостила на земле…
Лирика Анны Ахматовой. М., «Азбуковник», 2016, 640 стр.
Московское издательство
«Азбуковник», специализирующееся на лингвистической и литературоведческой
литературе, начало выпускать собрание сочинений Владимира Васильевича Мусатова
— замечательного новгородского филолога, ушедшего из жизни в 2003 году. С тех
пор в Великом Новгороде прошло четыре международных конференции его памяти,
выпущено несколько мемориальных сборников. А вот главные книги ученого до
самого недавнего времени были труднодоступны, по крайней мере широкому
читателю, которому они были в первую очередь адресованы.
Биография ученого — в чем-то
типичная для его времени: родился в августа 1949 года на станции Кочетовка
Тамбовской области, окончил Мичуринский пединститут, работал в школах Новосибирской
области, был аспирантом в Ленинграде. После защиты кандидатской диссертации
работал в Ивановском университете, потом до конца жизни — в Новгородском.
Обычная биография провинциального ученого, каких в нашей стране множество. Но
лишь в 1990-е Мусатов смог опубликовать свои книги, посвященные поэзии
Серебряного века, которые выходили в «Высшей школе» и РГГУ. А еще — он сумел
воспитать замечательных учеников, некоторые из которых тоже уже доктора наук, а
главное — стремятся сохранить память об учителе.
Выходящее в «Азбуковнике»
собрание сочинений — тоже дело их рук. Последней вышла незаконченная
монография, посвященная творчеству Анны Ахматовой, увидевшая свет уже после
внезапной смерти Мусатова. Книгу сопровождают два небольших предисловия, Е.
Таборисской и В. Альфонсова.
На выходе — третий том собрания,
переиздание киевского (вышедшего в 2000-м) исследования о лирике Мандельштама.
А потом, будем надеяться, «Азбуковник» возьмется за статьи Мусатова, затерянные
в провинциальных сборниках, но от этого ничуть не менее яркие и современные.
Е.
А. Маймин. О русском романтизме; Русская философская поэзия; Лев Толстой. Путь писателя; Воспоминания;
Переписка. Под редакцией Н. Л. Вершининой и Е. Е. Дмитриевой-Майминой;
подготовка текста писем и комментарии Е. Е. Дмитриевой-Майминой. Псков,
«Псковская историческая библиотека», 2015, 904 стр.
«Псковская историческая библиотека»,
выпустившая в свет немало интереснейших книг по русской истории, наконец
добралась и до филологии, благо в этом городе всегда работали и сейчас работают
яркие и своеобразные ученые. И все они считают себя учениками Евгения
Александровича Маймина, памяти которого раз в три года проходят научные
конференции, собирающие весь цвет современного литературоведения.
Книгу составили три основные монографии
Маймина, впервые увидевшие свет в 1970 — 1980-е: «О русском романтизме»,
«Русская философская поэзия» и «Лев Толстой». К сожалению, объем книги (а в ней
900 страниц увеличенного формата) не позволил включить в ее состав работу «А.
С. Пушкин. Жизнь и творчество», до сих пор, несмотря на обилие биографий
великого русского поэта, не утратившую своего значения. Однако составители
книги — Н. Л. Вершинина, ученица Евгения Александровича, возглавляющая теперь
его кафедру в Псковском университете, где он проработал сорок лет, и дочь
ученого, филолог Е. Е. Дмитриева, решили триста последних страниц книги отдать
воспоминаниям и письмам — материалам, в отличие от книг ученого, ранее не
доступным.
И действительно, если монографии Маймина
можно найти в любой библиотеке, то его мемуары о встречах с выдающимися
филологами В. Эйхенбаумом и Б. Томашевским, с известными специалистами по
древнерусской литературе Л. Твороговым и Д. Дмитриевым ранее в печати не
появлялись и имеют особую ценность.
То же следует сказать и о переписке
Евгения Александровича со многими известными учеными и литераторами, среди
которых Д. С. Лихачев, Д. Е. Максимов. Н. Я. Мандельштам, A. B. Чичерин, Е. Г.
Эткинд, Ю. М. Лотман и другие, с которыми Маймина связывали теплые дружеские
отношения. Так, Лихачев был научным редактором книг Маймина и вот что писал 2
марта 1978:
«Прочел корректуру Вашего Толстого. С
величайшим наслаждением и увлечением. Книга написана на едином дыхании.
Прекрасный язык. С единой, пронизывающей все концепцией….
Жаль, что нельзя изложить последнюю
трагедию Толстого. Ведь Толстой ушел не от Софии Андреевны, а и от своих
крестьян, разочаровавшись во всем, во что верил. Он увидел, что народ жесток.
Это трагедия русской культуры. Вера в
народ побудила народ презирать интеллигенцию (ответно).
Руссоизм неправ. Естественное состояние
человека — образованность и интеллигентность. Физиологи утверждают, что
человеческий мозг устроен с огромным запасом. Огнеземелец может кончить три
Оксфордских университета. Если мозг не занят, если человек необразован, то это
ненормальное состояние человека. Человек болен невежеством и тогда все
начинается. Руссо причинил колоссальный вред особенно в России. Когда-нибудь
поговорим на этот счет. Вредна была и идеализация естественного состояния невежества
крестьянства. Толстой, как об этом свидетельствуют неопубликованные записки
словацкого врача Толстого М., это под конец понял. Его уход — был уходом от
своих заблуждений».
Не менее интересны и другие включенные в
книгу письма, тщательно отобранные Е. Дмитриевой. Приведем только записку от Н.
Я. Мандельштам, датированную 1966:
«Милые мои маймишата…
Шаламыч до сих пор вспоминает о вас с
дикой своей улыбкой — выгибает руки, подпрыгивает и кричит, что поедет в Псков.
Не забывайте и вы меня, хоть я и стала
старой собакой и лежу на печке».
А чего стоит приведенная в книге фраза
З. Минц, сказанная Ю. Лотману: «Из всех твоих друзей Женя Маймин —
единственный, кто всегда равен самому себе и ни во что не играет»!
В общем, из этой книги можно многое
узнать не только о русском романтизме и о Льве Толстом…
«Верили
в Победу свято». Материалы о Великой Отечественной войне в собраниях
Пушкинского Дома. СПб., «Издательство Пушкинского Дома», 2015, 380 стр.;
Блокадные дневники. Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома за 2014. Отв.
ред. Т. С. Царькова, Н. А. Прозорова. СПб., «Дмитрий Буланин», 2015, 656 стр.;
Борис Катаев. Повседневность и война. Челябинский дневник 1941, 1943, 1944.
СПб., «ПервоГрад», 2016, 312 стр.
Три эти книги хотелось особо
выделить из огромного потока литературы, посвященной годовщине Победы. Прежде
всего — потому, что все они вышли в Петербурге, городе, пережившем блокаду. И
еще потому что главная речь в этих документальных по преимуществу книгах идет
не о воинских подвигах, а о героической фронтовой жизни тех, кто оружия в руках
не держал.
Капитальный том «Верили в Победу
свято» содержит малую толику материалов о Великой Отечественной войне,
хранящихся в собраниях Пушкинского Дома. Открывается книга публикацией
легендарной ленинградской поэтессы Ольги Федоровны Берггольц: в томе помещены
ее письма 1941 — 1945 гг. Молчановым — семье ее второго мужа, литературоведа
Николая Степановича Молчанова, умершего от голода в осажденном Ленинграде. «Он
будет похоронен в братской могиле. У нас хоронят теперь так, других
возможностей почти нет. У меня и наших друзей нет сил, чтобы везти его на
саночках через весь город, и не набрать столько хлеба, чтобы устроить ему
деревянный ящик <…> Я думая, что ничего, даже хорошо, что он будет так
похоронен.жил и боролся на фронте, он жил и боролся, как солдат, и погиб, как
солдат, и погребен будет, как солдат, как на фронте. <…> Мы условились,
мы поклялись друг другу, что оставшийся должен дожить до конца теперешней
трагедии».
В блокаде пережила войну и
известная ленинградская поэтесса Татьяна Гнедич; в томе опубликована ее
переписка 1943 — 1944 гг. с Всеволодом Рождественским, воевавшим на фронте.
Особенность переписки двух поэтов в том, что здесь очень много стихов…
В книгу вошли и другие письма
литераторов — блокадников и фронтовиков, дневники и воспоминания блокадников, а
также ранее не публиковавшиеся стихи, рассказы, повести советских писателей
военных лет: В. Астафьева, А. Платонова, М. Зощенко, Вс. Вишневского, Н.
Тихонова, А. Лебедева, И. Кратта, В. Саянова.
Блокаде и Победе посвятили
сотрудники Рукописного отдела Пушкинского Дома и очередной том своего
Ежегодника, названный «Блокадные дневники». Здесь меньше известных имен, стоит
назвать только дневник Ивана Федоровича Кратта и ряд дневников «рядовых» ленинградцев,
которые собирала Ольга Берггольц. Именно такие бесхитростные дневники обладают
особой силой эмоционального воздействия. Особенно это касается детских
дневников; в Ежегоднике опубликован еще один, обнаруженный вслед за знаменитыми
дневниками Тани Савичевой и Юры Рябинкина, дневник Жени Рыбиной, отрывки из
которого в свое время были напечатаны в «Блокадной книге».
Том открывается статьей Н.
Прозоровой «Блокадные испытания: дневники ленинградцев в Рукописном отделе
Пушкинского Дома» с кратким аналитическим обзором впервые публикуемых в этой
книге блокадных дневников (М. В. Васильевой, С. В. Ганкевича, А. П. и Е. П.
Крайских, Е. А. Борониной, И. Д. Зеленской, И. Ф. Кратта и др.), как ценнейших
документальных свидетельств об осаде Ленинграда.
«А какие события! Немцев лупят
под Ленинградом!» — восклицает 5 февраля 1944
года Борис Степанович Катаев, автор дневника, опубликованного его сыном,
профессором МГУ В. Б. Катаевым, крупнейшим специалистом по творчеству А. Чехова.
Катаев-старший с 1941 по 1943 гг. служил в армии, откуда вернулся домой после
ранения; однако публикатор решил доверить читателям именно тыловые страницы
отцовского дневника, который он вел в Челябинске… В дневнике много о событиях
на фронте и — скупые записи, касающиеся трудной жизни в тылу. «Сегодняшнему
читателю, — пишет публикатор, — могут показаться чересчур частыми, даже
назойливыми упоминания в дневнике о еде — что давали на обед в госпитале, что
удавалось поесть дома или в столовой, или состав пайка, или чем кормили на
заводах и т. п. Но это не знак какого-то особенного чревоугодия. Это тоже
свидетельство времени: „Всюду, куда ни зайдешь, разговоры о еде: что ели, что
есть предстоит, где бы что получить для еды… всеобщее недоедание…” Так это
было в те времена».
Хочется обратить внимание, что
публикаторами всех названных материалов выступили ученые, сфера интересов
большинства которых очень далека от истории Великой Отечественной.
Неизвестный
Алексеев. Неизданная проза Геннадия Алексеева.
СПб., «Геликон Плюс», 2014, 480 стр; Неизданные стихотворения и поэмы
Геннадия Алексеева. СПб., «Геликон Плюс», 2015, 464 стр.
Созданное Александром Житинским
петербургское издательство продолжает издание сочинений поэта Геннадия
Ивановича Алексеева — одного из интереснейших представителей ленинградской
неподцензурной литературы 1960 — 1980-х. Хотя относить Алексеева к
литературному подполью надо все-таки с оговорками: при жизни он успел выпустить
четыре книги стихов и книгу прозы, его стихотворения регулярно печатались в
ленинградских журналах. Другое дело, что самые сложные, самые интересные стихи,
в частности, стихи на исторические темы, многие из которых никак не вписывались
в издательские требования осторожного позднесоветского времени, были известны
как раз по самиздату: мне доводилось держать в руках несколько перепечатанных
на машинке огромных томов с его текстами (хотя вряд ли стоит называть поэта на
обложке «культовым автором середины ХХ века», это все-таки перебор!).
Кроме того, Алексеев был
интересным живописцем (о чем дают представления цветные вклейки в тома),
любителем и знатоком модерна, преподавал историю архитектуры. Но главное: с
определенного момента Алексеев полностью перешел на свободный стих и стал его
подлинным мастером. Конечно, называть его «основоположником», как это делается
в аннотациях, — тоже явный перебор: и до, и одновременно с ним, в том числе и в
Ленинграде, верлибром писали многие, а уж если искать предтечу, то можно
указать и на Блока, и на Кузмина, и на Сологуба, более того — на Фета и даже на
Сумарокова… но то, что его стих — совершенно особый, сомнению не подлежит.
В двух предыдущих томах
геликоновского необъявленного собрания сочинений поэта Житинский переиздал
«Избранные стихотворения» — большую часть того, что выходило при жизни поэта —
и его мистический, как бы сейчас сказали, роман «Зеленые берега»: про любовь
ленинградского художника — и известной певицы начала ХХ века, которые
путешествуют во времени друг к другу в гости.
В вышедших недавно двух новых
томах опубликованы ранние стихи поэта (1963 — 1972), подготовленные к печати
самим автором, и алексеевские дневники под одной обложкой с небольшим романом
«Конец света», который долгие годы считался утерянным. Надо сказать,
алексеевская проза на редкость поэтична и очень похожа на его стихи: точная,
краткая, ироничная:
Крым.
Степь. Поля до горизонта. На горизонте синеют горы. Подъезжаем к Севастополю.
Меловые срезы гор. Пещеры. Туннели. Наконец, вокзал. По длинной лестнице
подымаемся в город. Главная улица — «сталинский ампир». Руина собора. В соборе
похоронены великие адмиралы. В бухте вода мутная, желтовато-зеленая. Военные
корабли. Вечером — Херсонес. Развалины византийского храма. Волны бьются в его
основание. Рядом на мысу — большой колокол на двух массивных столбах. Майка
сидит на обломке мраморной капители и что-то поет,— мне не слышно что: море
шумит. Море занято своим делом и не обращает на нас внимания. Оно прекрасно.
У
древней крепостной стены ждем автобус. Подошли две собаки,— посмотрели на нас и
ушли. Три женщины — совсем девочка — лет шестнадцати, постарше — лет двадцати и
пожилая — лет пятидесяти. Молодые дурачатся, поют, хохочут. Пожилая любуется
ими. Темнеет. Море шумит.
Почему
так волнует все античное здесь в Крыму? Прародина нашей культуры. Все
Европейское у нас от Греции. Через Византию. А то, жили бы мы с медведями в
лесах и питались бы клюквой. Князь Владимир взял Корсунь. Ходили и к Царьграду.
Но Кирилл и Мефодий были греческие монахи.
Хотя Александра Житинского уже
нет с нами, издательство обещает в самом скором времени выпустить и другие стихи
его друга Геннадия Алексеева, ушедшего из жизни уже тридцать лет назад.